- 1024 Просмотра
- Обсудить
MOСХ
Плач о Бионе
Грустно стенайте, долины в лесах и дорийские воды,
Плачьте, потоки речные, о милом, желанном Бионе!
Ныне рыдайте вы, травы и рощи, предайтесь печали,
Ныне, повесив головки, цветы, испускайте дыханье,
Ныне алейте от горя вы, розы, и вы, анемоны,
Ныне на всех лепестках еще ярче: «О, горе, о, горе!» —
Ты, гиацинт, начертаешь — скончался певец наш
прекрасный.
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Вы, соловьи, что в вершинах густых рыдаете горько,
Вы сицилийским дубравам вблизи Аретусы снесите
Весть, что скончался Бион наш, пастух, и скажите, что
вместе
Умерли с ним и напевы, погибла дорийская песня.
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Лебеди, в горести тяжкой стенайте близ вод
стримонийских,
Пойте своими устами дрожащими песню печали.
Песню, какая и прежде близ ваших брегов раздавалась.
Девам Эагровым также скажите и всем возвещайте
Нимфам бистонских краев: «Орфей наш скончался
дорийский».
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Тот, кто со стадом был дружен, напевов своих не играет,
Песен своих не поет он, в тиши под дубами усевшись.
Нет, он в Плутея жилище поет уже песню забвенья.
Горы в молчанье стоят, и коровы печально с быками
Бродят, рыдая, вокруг и щипать свою траву не могут:
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Сам Аполлон зарыдал над твоею внезапной кончиной,
Тяжко вздыхали сатиры и в темных одеждах приапы,
Паны о песне твоей тосковали; в трущобах дремучих
Плакали нимфы ручьев, и в поток превращались их слезы.
Плакала Эхо меж скал, что ее обрекли на молчанье.
С уст твоих песням уже подражать не придется ей. В горе
Плод уронили деревья, увяли цветы полевые.
Сладкого овцы уже не дают молока, а из ульев
Мед не течет, в восковых своих сотах умерший. Не должно
Меда вкушать никому, если смертью твой мед был погублен.
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Так никогда не грустила сирена у берега моря,
Так никогда не кричала на скалах крутых Аэдона,
Жалобно так Хелидона на высях горы не стонала.
Так Алькионы беду никогда не оплакивал Кеикс,
И никогда в Илионских теснднах над отпрыском Эос,
Возле гробницы кружась, не рыдала Мемнонова птица —
Так, как все вместе они горевали о смерти Биона.
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Ласточки все, соловьи, все, кого своей радовал песней,
Все, кого он научил щебетать, все, на ветках деревьев,
Горе друг с другом деля, выкликали, и птиц раздавались
Крики: «Ах, плачьте о нем и горюйте! И вы с нами
плачьте!»
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Кто на свирели твоей заиграет, о трижды желанный?
Кто к тростникам твоим губы приложит? Кто был бы
так дерзок?
В них твои будто бы дышат уста и хранятся дыханье,
Трубки еще сохраняют напевов твоих отголосок,
Пану снесу ли свирель? Но, пожалуй, и он побоялся б
Трубки к губам приложить, чтоб не стал он на место
второе.
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Плачет о песнях твоих Гадатея, которой немало
Радости ты доставлял, с нею вместе у берега сидя.
Пел ты не так, как киклоп. Галатея прекрасная часто
Прочь от него убегала, но ты был ей слаще, чем море.
Нынче ж забыла она о волнах и на мели песчаной
Грустно сидит одиноко, с любовью пася твое стадо.
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Вместе с тобою погибло, пастух, все, что музы нам дарят,
Дев поцелуи увяли прелестных и юношей губы.
Плачут в печали эроты над телом твоим, а Киприда
Нежно целует тебя; не дарили таких поцелуев
Даже Адонису губы ее в час последней разлуки.
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Ты, что звучнее всех рек, для тебя это новое горе,
Новое горе, Мелеса. Гомер был потерею первой,
Был Каллиопы глашатай он сладкий; о сыне чудесном
Плакала ты, говорят, разливаясь струей многостопной,
Море, рыданьем своим наполняя; и снова сегодня
Слезы о сыне ты льешь, разливаешься в новой печали.
Были любимцы они родников; из ключей пагасидских
Первый вкушал свой напиток, другой — из волны
Аретусы.
Тот в своей песне воспел прекрасную дочь Тиндарея,
Мощного сына Фетиды воспел, Менелая Атрида.
Этот же пел не о войнах и плаче. Он Пана лишь славил.
Пел пастухам свои песни и с песнею пас свое стадо.
Ладил свирель и доил он стоящую смирно корову.
Юношей он поцелуям учил, на груди своей нежно
Эроса грел и ласкал и высоко вознес Афродиту.
Грустный начните напев, сицилийские музы, начните!
Все города о Бионе рыдают, рыдают селенья.
Аскра сильнее скорбит, чем встарь, Гесиода утратив;
Лес беотийский тебя, а не Пиндара жаждет услышать.
С грустью такой об Алкее ни Лесбос прелестный
не плакал,
Ни о певце своем Теос в печали такой не крушился.
Так Архилох не оплакан на Паросе; Сапфо забывши,
Плачет о песне твоей и скорбит по сей день Митилена.
Все те певцы, кому звонкую песню пастушью вложили
Музы в уста, все рыдают о том, что ты смертью
настигнут.
Самоса слава, скорбит Сикелид; в кидонийских пределах
Тот, в чьих глазах искони затаилась, сияя, улыбка, —
Слезы льет нынче Ликид; и среди трирпидских сограждан
Там, где Галент протекает, Филет предается печали;
Меж сиракузян грустит Феокрит; я ж о горе авсонян
Песню слагаю. И сам не чужд я песне пастушьей;
Многих ведь ты обучил пастушеской музы напевам,
Я ж этой музы дорийской наследник. Мне в дар ее дал
ты.
Прочим богатство свое ты оставил, но мне — свою песню.
Грустный начните напев, сицилийские музы,
начните!
Горе, увы! Если мальвы в саду, отцветая, погибнут,
Иль сельдерея листва, иль аниса цветы завитые,
Снова они оживут и на будущий год разрастутся;
Мы ж, кто велики и сильны, мы, мудрые разумом люди,
Раз лишь один умираем, и вот — под землею глубоко,
Слух потеряв, засыпаем мы сном беспробудным,
бесцельным.
Так же и ты под землею лежишь, облеченный молчаньем;
Нимфам же было угодно, чтоб квакали вечно лягушки;
Им не завидую я. Ведь поют некрасивую песню.
Грустный начните напев, сицилийские музы,
начните!
Яд, о Бион, прикоснулся к устам твоим; как же отрава
Этих коснулася губ и тотчас же не сделалась сладкой?
Кто был тот смертный жестокий, который осмелился яду
Дать тебе, даже по просьбе твоей? Его имя сокрыто.
Грустный начните напев, сицилийские музы,
начните!
Все это Дике откроет. А я в моей горести слезы
Лью, и с рыданьем пою я надгробную песнь. Если б мог я
В Тартар спуститься, как древле Орфей, Одиссей
нисходили
Иль еще раньше Алкид! Я вошел бы в обитель Плутея,
Там бы увидеть я смог, ты поешь ли Плутею напевы,
Я бы услышал опять, что поешь ты. О, спой же для
Коры
Песнь сицилийскую ты, сладчайшую песню пастушью!
Родом она сицилийка. Когда-то на Этны утесах
В детстве играла она и дорийские знает напевы;
Будешь ты петь не напрасно, и так, как обратно Орфею
Встарь Эвридику она отдала за игру на форминге,
Так же, Бион, и тебя холмам возвратит. На свирели
Если б играть я умел, сам сыграл бы я песню Плутею.
«Факел и лук отложив, взял рожок, чем волов погоняют…»
Факел и лук отложив, взял рожок, чем волов погоняют,
Бог пышнокрылый Эрот вместе с наплечной сумой
И, возложивши ярмо на затылки волов терпеливых,
Тучную стал засевать ниву богини Део.
Зевсу ж, на небо взглянувши, сказал: «Ороси мою ниву,
Чтобы Европы быка я под ярмо не подвел!»
АНТИПАТР СИДОНСКИЙ
Нереиды на развалинах Коринфа
Где красота твоя, город дорийцев, Коринф величавый,
Где твоих башен венцы, прежняя роскошь твоя,
Храмы блаженных богов, и дома, и потомки Сизифа —
Славные жены твои и мириады мужей?
Даже следов от тебя не осталось теперь, злополучный.
Все разорила вконец, все поглотила война.
Только лишь мы, Нереиды, бессмертные дочери моря,
Как алькионы, одни плачем о доле твоей.
На храм Артемиды в Эфесе
1
Видел я стены твои, Вавилон, на которых просторно
И колесницам; видал Зевса в Олимпии я,
Чудо висячих садов Вавилона, колосс Гелиóса
И пирамиды — дела многих и тяжких трудов;
Знаю Мавзола гробницу огромную. Но лишь увидел
Я Артемиды чертог, кровлю вознесший до туч, —
Все остальное померкло пред ним; вне пределов Олимпа
Солнце не видит нигде равной ему красоты.
2
Кто перенес парфенои твой, богиня, с Олимпа, где
прежде
Он находился в ряду прочих небесных жилищ,
В город Андрокла, столицу ретивых в бою ионийцев,
Музами, как и копьем, славный повсюду Эфес?
Видно, сама ты, сразившая Тития, больше Олимпа
Город родной возлюбя, в нем свой воздвигла чертог.
Ниобе
Что подняла ты к Олимпу, о женщина, дерзкую руку,
С богоотступной главы пряди волос разметав?
Страшное мщенье Латоны увидев, теперь проклинаешь
Ты, многодетная, спор свой необдуманный с ней.
В судорогах бьется одна твоя дочь, бездыханной другая
Пала; над третьей висит тот же удел роковой.
Но не исполнилась мера страданий твоих, покрывает
Землю собой и толпа павших твоих сыновей.
Жребий тяжелый оплакав, убитая горем Ниоба,
Скоро ты станешь, увы, камнем бездушным сама.
На «Феспиад» Праксителя
Пять этих женщин, прислужниц спасителя Вакха, готовят
Все, что священный обряд хоростасии велит:
Тело могучего льва поднимает одна, длиннорогий
Ликаонийский олень взвален на плечи другой,
Третья несет быстрокрылую птицу, четвертая — бубен,
Пятая держит в руке медный тяжелый кротал.
Все в исступленье они, и вакхическим буйством у каждой
Из пятерых поражен заколобродивший ум.
«Малая эта могила — Приама отважного…»
Малая эта могила — Приама отважного. Пусть он
Большей достоин, но нас ведь погребают враги.
На «телку» Мирона
Кажется, телка сейчас замычит. Знать, живое творилось
Не Прометеем одним, но и тобою, Мирон.
На «Некию» Никия
Никия это работа — живущая вечно «Некия».
Памятник смерти для всех возрастов жизни она.
Как первообраз служила художнику песня Гомера,
Чей испытующий взгляд в недра Аида проник.
Родина Гомера
Краем, вскормившим тебя, Колофон называют иные,
Славную Смирну — одни, Хиос — другие, Гомер.
Хвалится тем еще Иос, равно Саламин благодатный,
Также Фессалия, мать рода лапифов. Не раз
Место иное отчизной твоей величалось. Но если
Призваны мы огласить вещие Феба слова,
Скажем: великое небо отчизна твоя, и не смертной
Матерью был ты рожден, а Каллиопой самой.
Стесихору
Почва сухая Катаны в себя приняла Стесихора.
Музы устами он был, полными слов через край;
B нем, говоря языком Пифагора, душа обитала
Та же, что раньше его в сердце Гомера жила.
Пиндару
Как заглушаются звуком трубы костяные свирели,
Так уступают, Пиндáр, лиры другие твоей.
Видно, недаром у губ твоих нежных роилися пчелы,
Соты из воска на них, полные меда, лепя.
Ведомы чары твои и рогатому Пану, который,
Дудку пастушью забыв, пенью внимал твоему.
Антимаху
Неутомимого славь Антимаха за стих полновесный,
Тщательно кованный им на наковальне богинь,
Древних героев достойный. Хвали его, если и сам ты
Тонким чутьем одарен, любишь серьезную речь
И не боишься дороги неторной и малодоступной.
Правда, что скипетр певцов все еще держит Гомер,
И, без сомнения, Зевс Посейдона сильнее. Но меньший,
Нежели Зевс, Посейдон больше всех прочих богов.
Так и певец колофонский хотя уступает Гомеру,
Все же идет впереди хора певцов остальных.
Эринне
Мало стихов у Эринны, и песни не многоречивы,
Но небольшой ее труд музами был вдохновлен.
И потому все жива еще память о нем, и доныне
Не покрывает его черным крылом своим Ночь.
Сколько, о странник, меж тем увядает в печальном
забвенье
Наших певцов молодых! Нет и числа их толпе.
Лебедя краткое пенье милее, чем граянье галок,
Что отовсюду весной ветер несет к облакам.
Сапфо
Страх обуял Мнемосину, лишь только Сапфо услыхала:
Как бы не стала она музой десятой у нас.
Селевку
Скорую смерть предвещают астрологи мне, и, пожалуй,
Правы они; но о том я не печалюсь, Селевк.
Всем ведь одна нам дорога в Аид. Если раньше уйду я,
Что же? Миноса зато буду скорей лицезреть.
Станем же пить! Говорят, что вино — словно конь
для дорожных;
А ведь дорогу в Аид пешим придется пройти.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.