- 839 Просмотров
- Обсудить
Я в комнате той, на диване промятом, где пахнет мастикой и кленом сухим, наполненной музыкой и закатом, дыханием, голосом, смехом твоим. Я в комнате той, где смущенно и чинно стоит у стены, прижимается к ней чужое разыгранное пианино, как маленький памятник жизни твоей. Всей жизни твоей. До чего же немного! Неистовый, жадный, земной, молодой, ты засветло вышел. Лежала дорога по вольному полю, над ясной водой. Все музыкой было — взвивался ли ветер, плескалась ли рыба, текла ли вода, и счастье играло в рожок на рассвете, и в бубен безжалостный била беда. И сердце твое волновалось, любило, и в солнечном дождике смеха и слез все музыкой было, все музыкой было, все пело, гремело, летело, рвалось. И ты, как присягу, влюбленно и честно, почти без дыхания слушал ее. В победное медное сердце оркестра как верило бедное сердце твое! На миг очутиться бы рядом с тобою, чтоб всей своей силою, нежностью всей донять и услышать симфонию боя, последнюю музыку жизни твоей. Она загремела, святая и злая, и не было звуков над миром грозной. И, музыки чище и проще не зная, ты, раненный в сердце, склонился пред ней. Навеки. И вот уже больше не будет ни счастья, ни бед, ни обид, ни молвы, и ласка моя никогда не остудит горячей, бедовой твоей головы. Навеки. Мои опускаются руки. Мои одинокие руки лежат... Я в комнате той, где последние звуки, как сильные, вечные крылья, дрожат. Я в комнате той, у дверей, у порога, у нашего прошлого на краю... Но ты мне оставил так много, так много: две вольные жизни — мою и твою. Но ты мне оставил не жалобу вдовью мою неуступчивую судьбу, с ее задыханьями, жаром, любовью, с ночною тревогой, трубящей в трубу. Позволь мне остаться такой же, такою, какою ты некогда обнял меня, готовою в путь, непривычной к покою, как поезда, ждущею встречного дня. И верить позволь немудреною верой, что все-таки быть еще счастью и жить, как ты научил меня, полною мерой, себя не умея беречь и делить. Всем сердцем и всем существом в человеке, страстей и порывов своих не тая, так жить, чтоб остаться достойной навеки и жизни и смерти такой, как твоя.
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
Я хочу быть твоею милой. Я хочу быть твоею силой, свежим ветром, насущным хлебом, над тобою летящим небом. Если ты собьешься с дороги, брошусь тропкой тебе под ноги без оглядки иди по ней. Если ты устанешь от жажды, я ручьем обернусь однажды,— подойди, наклонись, испей. Если ты отдохнуть захочешь посредине кромешной ночи, все равно — в горах ли, в лесах ли,— встану дымом над кровлей сакли, вспыхну теплым цветком огня, чтобы ты увидал меня. Всем, что любо тебе на свете, обернуться готова я. Подойди к окну на рассвете и во всем угадай меня. Это я, вступив в поединок с целым войском сухих травинок, встала лютиком у плетня, чтобы ты пожалел меня. Это я обернулась птицей, переливчатою синицей, и пою у истока дня, чтобы ты услыхал меня. Это я в оборотном свисте соловья. Распустились листья, в лепестках — роса. Это — я. Это — я. Облака над садом... Хорошо тебе? Значит, рядом, над тобою — любовь моя! Я узнала тебя из многих, нераздельны наши дороги, понимаешь, мой человек? Где б ты ни был, меня ты встретишь все равно ты меня заметишь и полюбишь меня навек.
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
Первый шорох, первый голос первого дрозда. Вспыхнула и откололась поздняя звезда. Все зарделось, задрожало... Рассвело у нас... А в Америке, пожалуй, сумерки сейчас. Но, клубясь по всей Европе, отступает ночь... Новый день зарю торопит,— ждать ему невмочь! Мы с тобой стоим у входа завтрашнего дня. Ощущение восхода молодит меня. Так на том и благодарствуй, ранняя заря, утреннее государство, родина моя!
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
Что не по нас — мы скажем иногда: — При коммунизме будет по-другому.— А по-какому? Движутся года. Путь в будущее — как дорога к дому. Чем ближе, чем виднее этот дом, тем реже рассуждаем мы о том, какими он нас встретит чудесами. Ведь нам за все придется отвечать, хозяева не выйдут нас встречать,— мы будем там хозяевами сами. Мы первые откроем этот дом, распахнутые комнаты заселим рабочей мыслью, праздничным трудом, чудесным вдохновеньем и весельем. Пересмотри же кладь своей души, товарищ мой, к чужим ошибкам строгий, сам разберись, подумай и реши, что брать с собой, что бросить по дороге.
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
В южном городе был день морозный. Море поседело в этот день. Нам прочла учительница грозный, краткий бюллетень. Умер Ленин. Слушали мы стоя, октябрята, первый класс. С новым смыслом, с новой теплотою отовсюду он смотрел на нас. Он был нарисован на тетради, он глядел из наших первых книг, и в его знакомом, остром взгляде жизнь не угасала ни на миг. Со стены, с портрета в хвойной раме, замкнутого траурной каймой, он следил внимательно за нами, провожал по улицам домой школьников, мальчишек и девчонок, октябрят своих, внучат своих, мимо жалких мелочных лавчонок, мимо магазинов дорогих. На витринах — фрукты и конфеты, шубки и шелка. А ребята кое-как одеты, кое-как накормлены пока. Город южный, город многолюдный, жил и расточительно и скудно. Кто — кого?!— суровые года... ...Как ему, должно быть, было трудно оставлять нас именно тогда! Всей своей душою человечной он тревожился о нас. Может, потому-то каждый встречный в этот смутный час на гурьбу озябших ребятишек пристальней глядел, шагая тише, думая о них. Это были люди трудовые — рыбаки, ребята портовые, железнодорожники седые из Январских мастерских. Мы им стали ближе и дороже, а они для нас — все как есть на Ленина похожи были в этот час. Кто — лица характерною лепкой, кто — улыбкой, кто — примятой кепкой, кто — прищуром глаз. Ленинской заботою горячей, доброй думой о судьбе ребячьей нас они старались окружить. Не умея, видимо, иначе горе пережить, не умея первое волненье скрыть или сдержать, первое свое стихотворенье вечером писала я в тетрадь. Я писала первыми словами, первый в жизни раз: «Он не умер. Он живет. Он с нами». Я наутро с первыми стихами прибежала в класс. И, робея, с гордостью невольной, до того как прозвенел звонок, отдала учительнице школьной вкривь и вкось исписанный листок. Поглядела ласково и строго на меня она из-под очков. Перед ней уже лежало много вкривь и вкось исписанных листков, на которых первыми словами, так же, как и я: «Он не умер. Он живет. Он с нами»,— написали все мои друзья. За окном мела и выла вьюга. Мы сидели, слушая друг друга, сдержанны, тихи. Друг за другом мы читали стоя. Детских строк звучание простое... Это было больше чем стихи!
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
Есть в Восточной Сибири деревня Кукой горстка изб над таежной рекой. За деревней на взгорье — поля и луга, а за ними стеною тайга. В сорок первом, когда наступали враги, проводила деревня от милой тайги взвод отцов и мужей, взвод сибирских солдат. Ни один не вернулся назад. И остались в Кукое, у светлой реки, только дети, да женщины, да старики. Молодые ребята, едва подросли, на большие сибирские стройки ушли. Не играют тут свадеб, не родят детей. Жизнь без всяких прикрас, безо всяких затей. Ранним-рано кукоевцы гасят огонь. Никогда не играет в Кукое гармонь. Ни вечерки какой, ни гуляния нет. Только вдовья кручина — считай сколько лет. А кругом синева, а кругом красота, заповедные, хлебные наши места, незакатные зори да водная ширь, необъятная наша Сибирь. Наезжает в Кукой по дороге лесной человек дорогой — секретарь областной. Собираются люди — уж так повелось. Разговор по душам... За вопросом вопрос... Сколько раз он в заботе своей предлагал переехать в соседний колхоз: дескать, все-таки там веселей. — Нет,— ему отвечали,— не стоит труда. Ни к чему. От себя не уйдешь никуда. Это — наше родное, земля наша, труд... Никуда не поедем, останемся тут. Обойдется! Сиротки гляди как растут — и вечерки начнутся, гулянки пойдут. И гармонь заиграет, и хватит окрест молодцов женихов и красавиц невест. Станет весело, людно, тоска нипочем... Так о чем моя дума, о чем? А о том, что прошли молодые года, не согреть никогда, не вернуть никогда... А о том, что одна у нас доля с тобой, друг мой сильный и мудрый, деревня Кукой. Мы свое испытанье достойно снесли, но ребята у нас без отцов подросли. Но еще не утихла душевная боль, но еще на ресницах не высохла соль. Не забыли, не справились мы до конца — все горят обожженные наши сердца. Кто же, где же, в какой нелюдской стороне заикнуться посмеет о новой войне!
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.