- 826 Просмотров
- Обсудить
Милые трагедии Шекспира! Хроники английских королей! Звон доспехов, ликованье пира, мрак, и солнце, и разгул страстей. Спорят благородство и коварство, вероломство, мудрость и расчет. И злодей захватывает царство. И герой в сражение идет. Эти окровавленные руки, кубки с ядом, ржавые мечи, это человеческие муки, крик души и жалоба в ночи. Заклинанья и тоска о чуде, спор с судьбой и беспощадный рок. это только люди, только люди, их существования урок. Неужели и мои тревоги, груз ошибок и душевных мук могут обратиться в монологи, обрести высокий вечный звук? Неужели и моя забота, взлеты и падения в пути могут люто взволновать кого-то, чью-то душу потрясти? То, что смутной музыкой звучало, издали слышнее и видней. Может, наши участи — начало для грядущих хроник наших дней. Солона вода, и хлеб твой горек, труден путь твой в толщу прошлых лет, нашего величия историк, нашего страдания поэт. Только б ты не допустил ошибки, полуправды или лжи, не смешал с гримасами улыбки и с действительностью миражи. Человек, живой своей судьбою ты ему сегодня помоги, не лукавь и будь самим собою, не обманывайся и не лги. Не тверди без толку: ах как просто! Ах какая тишь да гладь! А уж если ты такого роста, что тебе далеко не видать, не мешай в событьях разобраться сильным душам, пламенным сердцам. Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам.
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
Все сделанное человеком рассказывает нам о нем, отмечено не только веком, не только годом — каждым днем. Полны душевного горенья, доходят к нам из давних лет его труды, его творенья, как звезд умерших длинный свет. Душа чужая — не потемки, а электрический разряд. И вы, далекие потомки, когда оглянетесь назад, поймете ль, жмурясь от сполоха, пронзающего толщу тьмы, что это светит та эпоха, которую творили мы. Что это бьет источник света из сердца каждого из нас, откуда первая ракета взлетела в космос в первый раз.
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
Забайкалье. Зарево заката. Запоздалый птичий перелет. Мой попутчик, щурясь хитровато, мятные леденчики сосет. За окном бегут крутые сопки, словно волны замерших морей, стелются чуть видимые тропки — тайный след неведомых зверей. Он ученый малый, мой попутчик,— обложился целой грудой книг. Он читает, думает и учит — сам, считает, все уже постиг. Он твердит, что я не знаю жизни, нет меж нами кровного родства, и в его ленивой укоризне сдержанные нотки торжества. Мол, на мне горит густою краской жительства московского печать, мол, таким, избалованным лаской, надо жизнь поглубже изучать. Я молчу, ему не возражая, не желая спор вести пустой, раз уж человеку жизнь чужая кажется, как блюдечко, простой, раз уж он о ней надменно судит, не робеет, не отводит глаз... Жизнь моя! Другой уже не будет! Жизнь моя, что знает он о нас? Ничего не знает — и не надо. Очевидно, интересу нет. Дорогой мой, я была бы рада выполнить ваш дружеский совет, но, сказать по совести, не знаю, как приняться мне за этот труд. Почему, когда, с какого краю изучают жизнь, а не живут? С дальнего заветного начала тех путей, которыми прошла, никогда я жизнь не изучала, просто я дышала и жила... Людям верила, людей любила, отдавала людям, что могла, никакой науки не забыла, все, что мне дарили, берегла. Словно роща осенью сквозная, полная раздумья и огня, жизнь моя, чего же я не знаю, что ты утаила от меня? Не лелеяла и не щадила в непогоды лета и зимы, по обходным тропкам не водила напрямик, как люди, так и мы. Мне хватало счастья и печали. На пирах и в битвах я была. Вот ведь вы небось не изучали то, что я сама пережила. Или я опять не то сказала? Вижу, вы нахмурились опять: «Я сама... Ей-богу, это мало! Надо жизнь чужую изучать!» Изучать положено от века ремесло, науки, языки. Но живые чувства человека, жар любви и холодок тоски, негасимый свет, огонь горячий, тот, который злу не потушить... Это называется иначе. Понимать все это — значит жить. Не умею, как бы ни старалась, издали рассматривать людей, их живая боль, живая радость попросту становится моей. Сколько ни стараюсь, не умею, жизнь моя, делить тебя межой: мол, досюда ты была моею, а отсюда делалась чужой. Своего солдата провожая в сторону фашистского огня, это жизнь моя или чужая,— право, не задумывалась я. Разве обошла меня сторонкой хоть одна народная беда? Разве той штабною похоронкой нас не породнило навсегда? Разве в грозный год неурожая разная была у нас нужда? Это жизнь моя или чужая — я не размышляла никогда. Словно роща осенью сквозная, полная раздумья и огня, жизнь моя, чего же я не знаю, что ты утаила от меня? Буду ждать, гадая как о чуде, веря в жизнь и обещая ей жить неравнодушно, жить как люди, просто жить с людьми и для людей. Нету мне ни праздника, ни славы, люди мои добрые, без вас. Жизнь моя — судьба моей державы, каждый сущий день ее и час. Грозных бурь железные порывы, лучезарных полдней синева, все — мое, и всем, чем люди живы, я жива, покуда я жива! Не прошу о льготе и защите, жизнь моя, горю в твоем огне. Так что, мой попутчик, не взыщите и не сокрушайтесь обо мне. Жизнь огромна, жизнь везде и всюду, тем полней, чем больше человек. Я уж изучать ее не буду. Буду влюблена в нее навек!
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
Осенний ветер пахнет снегом, неверным, первым и сырым. Привыкши к ветреным ночлегам, мы в теплом доме плохо спим. Обоим нам с тобой не спится, хотя и тихо и темно. Обоим нам с тобою мнится, обоим чудится одно. Что в нетерпенье и в тумане, с крутого перевала мчась, мы позабыли на Тянь-Шане любви и жизни нашей часть. Какая-то частица счастья в ущелье ветром унеслась, и вот без этой малой части ничто не ладится у нас. Так, может, лучше улыбнемся и прежде, чем опять уснем, высокой клятвой поклянемся, что мы вернемся, мы вернемся и позабытое найдем. И будет труден путь во мраке Обрывы... Пропасти... Вода... И будет слышен лай собаки, оберегающей стада. И узкий месяц будет бледен, но ярким будет солнце днем. Но мы доедем, мы доедем и позабытое найдем. Что это? Слово? Вещь? Поступок? ...А ночи в городе длинны, ночные лампы светят скупо, и вовсе не видать луны. А в городе и псы не лают, и путник не стучится в дом... Над ночью три звезды пылают, как над неназванным стихом.
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
Да останутся за плечами иссык-кульские берега, ослепительными лучами озаряемые снега, и вода небывалой сини, и высокий простор в груди — да останется все отныне далеко, далеко позади! Все, что сказано между нами, недосказано что у нас... ...Песня мечется меж горами. Едет, едет герой Манас. Перевалы, обвалы, петли. Горы встали в свой полный рост. Он, как сильные люди, приветлив, он, как сильные люди, прост. Он здоровается, не знакомясь, с населеньем своей страны... Это только играет комуз — три натянутые струны. Это только орлиный клекот, посвист каменных голубей... И осталось оно далеко, счастье этих коротких дней. Счастье маленькое, как птица, заблудившаяся в пути. Горы трудные. Утомится. Не пробьется. Не долетит. Как же я без него на свете? Притаилась я, не дыша... Но летит неустанный ветер с перевалов твоих, Тянь-Шань, Разговаривают по-киргизски им колеблемые листы. Опьяняющий, терпкий, близкий, ветер Азии, это ты! Долети до московских предместий, нагони меня у моста. Разве счастье стоит на месте? Разве может оно отстать? Я мелодии не забыла. Едет, едет герой Манас... Наше счастье чудесной силы, и оно обгоняет нас. И пока мы с тобою в печали. Только счастья не прогляди. Мы-то думали: за плечами, а оно уже впереди! И в осеннее бездорожье, по пустыне, по вечному льду, если ты мне помочь не сможешь, я одна до него дойду!
Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т.
Москва: Художественная литература, 1970.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.