МАРК ТУЛЛИЙ ЦИЦЕРОН О ДИВИНАЦИИ КНИГА I (1) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

100792 Просмотра

МАРК ТУЛЛИЙ ЦИЦЕРОН О ДИВИНАЦИИ КНИГА I
( 1 ) ( 2 ) ( 3 ) ( 4 ) ( 5 ) ( 6 )

I. (1) Существует древнее мнение, ведущее свое начало чуть ли не с героических времен; мнение, которого придерживаются и римляне и все другие народы (и это единодушие, несомненно, подкрепляет его), что есть у людей нечто такое, что у нас называется дивинация (divinatio), а у греков μαντική, т. е. способность предчувствовать и узнавать будущее2. Это была бы, конечно, великолепная и спасительная вещь (если бы только она существовала в действительности), с ее помощью смертная природа могла бы вплотную приблизиться к божественной. Так что мы в этом, как и во многом другом, поступили лучше, чем греки, присвоив этой превосходнейшей способности название, производное от слова "divus" (божественный), между тем как греки, судя по толкованию Платона3, произвели свое название от [слова "μανία", означающего] "исступление" (furor).

(2) Я по крайней мере не знаю ни одного народа, будь то самый цивилизованный и образованный, или дикий и варварский, который не верил бы в возможность предзнаменований будущего, и в то, что некие люди способны понимать эти предзнаменования и предвещать.

Обратимся к авторитету самых древних и начнем с ассирийцев. Населяя страну ровную и обширную, они могли наблюдать небо, со всех сторон открытое, внимательно следить за передвижением и перемещением звезд. Наблюдая все это, они заметили, что предзнаменуют те или иные изменения в положении небесных светил, и эти свои познания передали позднейшим поколениям. Среди этого народа халдеи (название это происходит не от их искусства, а от названия их племени4), постоянно наблюдая за звездами, создали, как считают, целую науку, которая дает возможность предсказывать, что с кем случится и кто для какой судьбы рожден. Считают, что это искусство развивалось также у египтян с глубочайшей древности и в течение почти бесчисленных столетий.

Жители же Киликии, Писидии и соседней с ними Памфилии (я в свое время сам управлял этими странами5) считают, что полет птиц и их пение - это самые верные знамения, чтобы предсказывать будущее. (3) А Греция, разве выслала хоть одну колонию в Эолию, Ионию, Азию, Сицилию, Италию без оракула Пифии или Додонского, или Аммона6? А какая война предпринималась Грецией без совета, полученного от богов?

II. И в государственных и в частных делах применяется не один только вид дивинации. Не говоря о других народах, какое множество видов [дивинации] в ходу у нашего! Сначала родитель этого города [Рима] Ромул, согласно преданию, не только применил ауспиции при закладке города, но и сам также был наилучшим авгуром7. Затем и другие цари использовали авгуров, а после изгнания царей никакое государственное дело ни в мирное время, ни на войне не велось без ауспиций. А так как казалось, что наука гаруспиков имела большое значение и тогда, когда нужно было испросить что-нибудь у богов, и тогда, когда надо было принимать какое-либо решение или истолковать знамение и принести умилостивительную жертву, то [римляне] переняли из Этрурии всю эту науку, чтобы ни один вид дивинации не оказался у них в пренебрежении. (4) Поскольку же души, [как полагали наши предки], могут без участия разума и науки, собственным своим независимым и свободным движением вдохновляться двояко: или в состоянии умоисступления, или во сне, - то, считая сивиллины, большею частью в стихах, прорицания8 данными в состоянии умоисступления, [римляне] сочли нужным выбирать для их истолкования из числа граждан по десять человек. По этим же соображениям часто считали нужным внимательно прислушиваться также к вдохновенным предвещаниям таких прорицателей и провидцев, как Корнелий Куллеол9 во время Октавиевой войны10. Не пренебрегал наш верховный совет11 и более важными сновидениями, если в них усматривалось нечто, имеющее отношение к государственным интересам. Да вот и на нашей памяти Л. Юлий12, бывший консулом вместе с П. Рутилием, восстановил храм Юноны Соспиты (Спасительницы) по распоряжению сената на основании сна, увиденного дочерью Метелла Балеарского13 Цецилией.

III. (5) Но древние, как я думаю, придерживались всего этого, скорее следуя традиции, чем руководствуясь разумом. Философами же были подобраны некоторые доказательства возможности истинной дивинации. Из философов, если начать разговор с древнейших, Ксенофан из Колофона (единственный из тех, кто утверждал, что боги существуют) полностью отвергал дивинацию. А прочие все, кроме Эпикура, болтавшего пустое и о природе богов, признавали дивинацию, но неодинаковым образом. Так, Сократ и все сократики, а также Зенон и его ученики остались при том же мнении, что и древние философы, в согласии со Старой Академией и перипатетиками. Еще раньше Пифагор высоко поднял авторитет этого мнения, он ведь и сам хотел быть авгуром. Также и Демокрит, серьезный автор, во многих местах признает возможность предвидения будущего. А вот перипатетик Дикеарх отвергал все виды дивинации, за исключением тех, которые даются в сновидениях и в исступлении. И наш друг, Кратипп, которого я считаю равным самым знаменитым перипатетикам, также этим видам дивинации оказывает доверие, а прочие отбрасывает.

(6) Но стоики почти все виды дивинации защищают в соответствии с тем учением, которого как бы семена рассеял еще Зенон в своих комментариях, а Клеанф это учение еще немного пополнил. Затем присоединился к ним еще Хрисипп, человек острейшего ума, который все учение о дивинации изложил в двух книгах, и, помимо этого, еще в одной - об оракулах, и в одной - о сновидениях. А вслед за ними издал одну книгу его ученик, Диоген Вавилонянин, две - Антипатр, пять - наш Посидоний.

Но отступился от стоиков их, можно сказать, глава, учитель Посидония и ученик Антипатра, Панетий. Не осмелившись, правда, отрицать возможность и значение дивинации, он заявил, что сомневается в ней. А раз ему, стоику, позволительно было высказывать такие, нежелательнейшие для стоиков мысли по какому-то одному вопросу, то почему бы стоикам не позволить нам того же по остальным вопросам? В особенности, если то, что Панетию казалось неясным, остальным представителям той же школы представляется яснее солнечного света. (7) Но как бы то ни было, это большая честь для Академии14 иметь в подкрепление своих взглядов суждение и свидетельство превосходнейшего философа.

IV. Я сам, занимаясь исследованием вопроса, что следует думать о дивинации, - вопроса, по которому Карнеад так много и остроумно спорил со стоиками, и, опасаясь, как бы не увлечься невзначай теорией или ложной, или недостаточно обоснованной, пришел к мнению, что следует и в этом случае поступить так, как я сделал в написанных мною трех книгах о природе богов, а именно, тщательно еще и еще раз сопоставить аргументы с аргументами. Ибо если легкомысленная доверчивость и ошибки постыдны во всех делах, то в этом - в высшей степени, поскольку тут приходится решать, какую меру доверия мы должны иметь к ауспициям, обрядам, культу богов. И следует ведь опасаться, как бы мы или, проявив к этому пренебрежительное отношение, не впали в нечестие, или, приняв [все на веру], не предались бабьим суевериям.

V. (8) Эти и некоторые другие вопросы мы часто обсуждали, и более основательно недавно, когда мы, я и мой брат Квинт, были в моем Тускуланском имении15. Мы прогуливались в Ликее (это название верхнего гимнасия)16, и Квинт сказал: "Я перечитал недавно твою третью книгу о природе богов. И хотя в ней доводы Котты17 поколебали мои убеждения, но полностью их не подорвали". "Вот и отлично, - говорю, - потому что и сам Котта рассуждал таким образом, чтобы скорее опровергнуть аргументы стоиков, чем сокрушить религию людей". "Об этом-то Котта и сам говорил, и много раз, - заметил Квинт, - думается мне, с той целью, чтобы не выглядеть уклоняющимся от общепринятых верований. Но мне кажется, что усердие его нападок против стоиков совершенно устраняет богов. (9) Я вовсе не собираюсь отвечать на его речь, так как Луцилий во второй книге достаточно защитил религию, и, как ты пишешь в конце третьей книги, тебе самому именно его мнение показалось ближе к истине18. Но ты в тех книгах обошел молчанием дивинацию, т. е. предсказание и предчувствие таких событий, которые считаются случайными (fortuitae). Ты это сделал, полагаю, потому что счел удобнее рассмотреть и обсудить это отдельно. Так вот, если угодно, давай рассмотрим сейчас, что собой представляет дивинация и каковы ее возможности. Потому что я так рассуждаю: если существуют такие истинные виды дивинации, через которые мы узнаем о будущем и которые мы поэтому и применяем, то существуют и боги; и, в свою очередь, если существуют боги, то должны быть и люди, способные провидеть будущее".

VI. (10) "Ты, - говорю я Квинту, - защищаешь саму цитадель стоиков, приводя их двойной аргумент: если есть дивинация, то существуют боги, а если существуют боги, то должна быть дивинация. Но ни первое, ни второе из этих положений не так легко принять, как ты полагаешь. Ведь и будущее может быть предзнаменовано естественным образом, без участия бога, и, пусть боги существуют, они, может быть, никакой дивинацией род человеческий не наделили".

"А для меня, - отозвался Квинт, - вполне хватает доказательств и того, что боги существуют и что они заботятся о людях, так как я считаю, что есть вполне ясные и несомненные виды дивинации. Если угодно, я изложу, что я об этом думаю, если, конечно, у тебя есть время, и ты не предпочитаешь заняться чем-нибудь другим вместо этих разговоров". (11) "У меня, - говорю, - Квинт, всегда найдется время для философии. А теперь, когда у меня нет ничего другого, чем бы я смог с охотой заниматься19, я тем более хотел бы услышать, что ты думаешь о дивинации".

"Я, - ответил Квинт, - не скажу ничего нового, ничего такого, что бы не сказали другие до меня. Ибо я придерживаюсь того мнения, которое не только сложилось в глубочайшей древности, но и получило всеобщее признание у всех народов и племен, а именно, что есть два вида дивинации, из них один - искусственный, другой - естественный (alteram artis est, alteram naturae). (12) Есть ли такой народ, или такое государство, которые не придавали бы никакого значения предсказаниям будущего по внутренностям жертвенных животных или по толкованиям диковинных явлений, молний, по предсказаниям авгуров, или астрологов, или по толкованиям жребиев (ведь во всем этом есть и какое-то искусство), или полученными в сновидениях, или в экстазе (эти два вида считаются естественными)? И я считаю, что в этих вопросах факты имеют большое значение, чем поиски их причин. Потому что есть некая сила и природа (vis et natura quaedam), которая при длительном наблюдении над знамениями, равно как и при действии некоего наития и божественного вдохновения (aliguo instinctu inflatuque divino) возвещает будущее.

VII. Поэтому напрасно Карнеад, а кроме него Панетий, донимали вопросами: неужели это Юпитер приказал вороне каркать слева, а ворону - справа20? Это было замечено с незапамятных времен, и в этом увидели предзнаменование будущих событий. Нет ведь ничего такого, чего бы нельзя было постигнуть за продолжительное время, закрепляя в памяти и письменно уже познанное. (13) Удивления достойно, какое множество видов целебных трав известно врачам, корней, помогающих при укусах зверей, при болезнях глаз, при ранениях. Разум никогда еще не объяснил, в чем сущность их целебной силы, но их полезность была проверена искусством врачей, а тот, кто открыл их свойства, заслужил одобрение. Давай рассмотрим предзнаменования другого рода, но похожие на дивинацию21.

Часто еще приближения бури предвестником служит
Море, когда оно вздуется, все взволновавшись внезапно.
(Скалы, покрытые пеною белой как снег и соленой,
Стонут тогда, голосами унылыми споря с Нептуном),
Или же гул непрерывный, на горных вершинах рожденный,
Что, отразившись от скал, многократно окреп и в могучий
Рев переходит…

VIII. Вся твоя "Прогностика" (Prognostica)22 полна подобными предчувствиями, но кто может выяснить причины этих предчувствий? Хотя я знаю, что стоик Боэт пытался это сделать и кое-чего сумел достигнуть в объяснении причин этих явлений, которые происходят в море или в небе. (14). Но кто достоверно объяснит, почему происходит следующее:

Вот и лысуха, когда улетает от моря подальше,
Серая криком своим возвещает о близости страшной
Бури, отрывистые испуская из горлышка звуки.
Часто еще по утрам и лягушка-жерлянка23 заводит
Грустную песню свою, словно жалуется на кого-то,
Как только землю покроет росою холодной Аврора,
Да еще черная, бегая по побережью, ворона
Голову в воду порой погружает напротив теченья24.

IX. (15) Мы знаем, что эти приметы почти никогда не обманывают, но почему так бывает - не знаем.

Также и вам, ведь, шумливым питомицам пресных
Вод, своим кваканьем глупым источники и болота
Сотрясающим, эти приметы, конечно, знакомы.

Кто бы мог предположить, что лягушки способны это предвидеть? Однако есть же в лягушках некая природная сила, - почти безошибочная способность предвещать - свойство для людей непостижимое.

Тихо ступают волы, на небесные глядя светила,
Втягивая ноздрями влажный пред бурею воздух25.

Не спрашиваю, почему происходит, понимаю, что происходит.

Дерево мастиковое круглый год зеленеет,
Трижды обычно в году урожай плодов приносит,
Трижды тем самым указывает на три пахоты срока26

(16) И опять же я не спрашиваю, почему одно это дерево цветет трижды или почему готовность почвы к вспашке каждый раз совпадает с цветением дерева. Я удовлетворяюсь тем, что хотя я не знаю, как что-то происходит, но что оно происходит, я понимаю.

То самое, что я сейчас сказал, я скажу и о всей дивинации.

X. Что корень скаммония действует как слабительное, а аристолохия (названная так по имени человека, который первый открыл его действие, доверившись сновидению) может помочь при укусе змеи27, это я знаю, что достаточно для меня, а почему может, не знаю. Так и с приметами, предвещающими наступление бурь и дождей, о которых я говорил. Как их объяснить, я недостаточно представляю себе, но значение и результат - признаю, знаю, подтверждаю.

Сходным образом, что означает выемка в печени жертвенного животного, что означает [та или иная] доля печени, я знаю, а по какой причине, не знаю. И жизнь полна такими примерами. Почти все прибегают к гаданиям по внутренностям. А можно ли сомневаться относительно значения молний? Среди многих других чудесных случаев, особенно поразителен следующий: когда в статую Суммана28, стоявшую на крыше храма Юпитера Всеблагого, Величайшего (эта статуя тогда была из глины), ударила молния, то никак не могли найти отлетевшую голову этой статуи. Гаруспики же объявили, что ее забросило в Тибр. И нашли эту голову именно в том месте, на которое указали гаруспики.

XI. (17) Но не лучше ли мне использовать в качестве или автора, или свидетеля тебя самого? Тебя, чьи стихи из поэмы о твоем консулате29 я с удовольствием выучил наизусть. В них, во второй книге, муза Урания произносит:

( ДИВИНАЦИЯ • Divinatio, 1. искусство и дар гадания, μαντική, т. е. τέχνη. Вера в способность людей предсказывать будущее посредством возбужденной божественной силы и узнавать волю богов, не пользуясь обыкновенными средствами ума, встречается во всех вообще религиях древнего мира, а в частности у греков и римлян подала повод к возникновению многих своеобразных обрядов и учреждений, находившихся в самой тесной связи со всем бытом этих народов. Вера эта основывалась на убеждении, что боги, по присущей им непрестанной бдительности и заботливости, желают открывать свою волю людям. Если исключить способ откровения, состоящий в речи бога, непосредственно обращенной к человеку, как это, по преданию, бывало в древнее мифическое время при сношениях богов с людьми, то для того времени, когда мир богов стал в более отдаленные отношения к миру человеческому, оставались два способа божественных откровений: человек мог получать откровение или в душе, без всяких внешних, чувственных знаков, или же — во сне, при посредстве чувственных знамений, требующих толкования. Из этих двух способов откровения произошли те два рода гаданий, на которые разделялась всякая Д.: гадание естественное или безыскусственное (ατεχνος) и искусственное (εντεχνος). А. Безыскусственное гадание. Характеристическая особенность его состояла в проникновении человека божественным духом, в излиянии божественного духа в дух человеческий, во вдохновении, когда человек, побуждаемый божественной силой, θεόπνευστος όρμή, furor divinus, изрекает внушения божества, делается органом божественного духа, не теряя, однако, как это бывает на самой низшей степени естественной религии, своей человеческой индивидуальности и не превращаясь в простое орудие, лишенное собственной воли. Самый благородный и высокий вид такой Д. является в пророчестве у евреев, когда просвещенный ум, при непосредственном, постоянном обращении с божеством, при ясном сознании и полной свободе, получает божественные откровения; впрочем, слабые следы такой пророческой силы встречаются и у греческих и римских язычников. Так, напр., гомеровский μάντις, в теснейшем смысле, как Кальхант, познающий настоящее, прошедшее и будущее, при всей свободе сознания, непрерывно находится в состоянии одушевления, не требующего для своего возбуждения никакого внешнего повода; для него не существует предела между человеческим и божественным знанием. Но подобная свобода сознания никогда не получала первенствующего значения в язычестве; напротив того, там более выступали такие формы божественного откровения, при которых подлежащее лицо находилось скорее в бессознательном состоянии; пророческая сила ограничивалась отдельными моментами и получалась при посредстве каких-либо высших обстоятельств. В этой низшей степени безыскусственной Д. можно различать три вида: экстаз, сновидения и оракулы. 1) Экстаз, восхищение (Cic. div. 1, 31), временное состояние необыкновенного возбуждения, при котором действует пророческая сила, когда душа, отвлеченная от тела, вступает в более тесное общение с божеством. Душа, по мнению древних, от природы лишь в несовершенной степени владеет этой пророческой силой; чтобы разрешить ее и возбудить к деятельности, для этого требуется некоторое внешнее, обыкновенно не духовное влияние. Стихийные силы воды, земли, огня могут своим влиянием на тело освободить эту силу, проявляющуюся в особенности при болезненных состояниях тела и преимущественно в час смерти. Plat. Apol. 39. С. Cic. div. 1, 30, 38. И у Гомера встречается этот последний род предсказания. Ноm. Od. 18, 153. Il. 6, 447. 22, 358. 16, 843 слл. Женщин считали особенно способными приходить в состояние такого пророчественного экстаза (Кассандра, Сивиллы, Пифия); 2. Сновидение считалось мгновенным откровением божества; думали, что душа человека, находящаяся во время сна в особенном состоянии между сознанием и бессознательностью, по преимуществу способна к общению с божеством и к принятию от него откровений. «Сновидение посылается Зевсом» (Ноm. Il. 1, 63). Гомер не знает особого бога сновидений (несмотря на Il. 2, 6), каковой действительно встречается у позднейших писателей (Paus. 2, 10, 2). Видения во сне суть бесчувственные образы, облеченные в телесную форму; но иногда вместо них является дух умершего (напр., Патрокла Il. 23, 65) или даже божество (Ноm. Od. 6, 13). Образы эти подчиняются воле того божества, которое их посылает, и лишь на время сна пользуются кратковременным подобием жизни. То, что они передают словами, это простое откровение, не требующее объяснения; но бывают и другого рода сновидения, которые представляют это откровение под видом символического образа (Ноm. Od. 19, 535 слл.) и потому подлежат толкованию. Толкование сновидений по правилам искусства было делом особенного лица, ονειροκρίτης или όνειροπόλος. Впрочем, откровения во сне уже у Гомера считаются не всегда достоверными. Он различает между обманчивыми и верными сновиденьями (Ноm. Od. 19, 560 слл.); даже само божество может пожелать обмануть человека чрез сновидение (Il. 2, 1 слл.). Потому следует отыскивать признаки, по которым можно бы судить о достоверности сновидения и честном намерении божества, пославшего сон. Не всякий сон знаменателен; особое значение придавали сновидениям, являющимся под утро. Ноm. Od. 4, 841. Рядом с наблюдением за случайными сновидениями у греков и римлян было еще особое, нарочное приспособление для вызова сновидений, так называемая εγκοίμησις, incubatio, при оракулах, дававших ответы посредством сновидений и появлений во сне умерших; 3. Оракулы. Место, где находился оракул, по-гречески называлось μαντει̃ον, χρηστήριον; спрашивать оракул — χρη̃σθαι; изречение оракула — χρησμός, μάντευμα, φήμη, θεοπρόπιον, θέσφατον, λόγιον; последнему слову соответствует латинское oraculum, производное от os, oris, orare; воодушевленный прорицатель назывался χρησμωδός или χρησμολόγος, впрочем, словом χρησμολόγος обозначали как истолкователя и объяснителя оракула, так и того, который собирал изречения оракулов, сообщал другим и применял к отдельному случаю собранные им предсказания. Общая всем оракулам особенность состоит в том, что предсказания их связаны с определенной местностью и с культом известного храма и что посредником между богом и человеком является известное сословие жрецов. Такие учреждения, где выдающееся своим образованием сословие жрецов, пользуясь обстановкой и преданиями известной местности, успело устроить правильный оракул, авторитет которого основывался на вере в присутствие божества и постоянно поддерживался верностью издаваемых им прорицаний, пользовались гораздо большим доверием, чем отдельные знамения богов и случайные сновидения. Особый род оракулов представляют вышеупомянутые оракулы по сновидениям и явлениям духов умерших (νεκυομαντει̃α, νεκρομαντει̃α, ψυχοπομπει̃α), которые обыкновенно соединены были с культом героев или других подземных божеств. Сюда относятся святилища прорицателей Амфиарая в Ороне, Амфилоха и Мопса в Киликии, Кальханта и Подалирия при мысе Гаргане в Апулии и Асклепия в Эпидавре. В их храмах люди, искавшие божественных откровений, особенно для исцеления больных, ложились спать на шкуре принесенного в жертву животного. Здесь образы умерших, ειδωλα, выходили из земли и являлись во сне (а иногда и наяву), вызванные к пророческому служению преимущественно принесениями им жертв и воззваниями к подземным силам. К этим оракулам обращалось наиболее суеверие простого парода. Гораздо большее значение имели у греков прорицалища, где откровения передавались устами человека, где мужчины или женщины в состоянии экстаза, возбужденного обыкновенно физическими влияниями, напр. источников и т. п., произносили слова, из которых затем жрецы святилища составляли связные изречения и применяли их к предложенному вопросу. Божеством, руководящим этими оракулами, был по преимуществу прорицатель Аполлон, возвещавший роду человеческому волю отца своего Зевса, первоначального источника всякого рода предсказаний. Самое знаменитое прорицалище было в Дельфах (см. Delphicum oraculum, Дельфийский оракул). Подобные ему были в Абах (Άβαι), в Фокиде (Ηdt. 1, 46. 8, 33. Soph. Oed tyr. 899), в Эдепсе (Αιδηψoς) на о. Евбее (Strab. 10, 445), у горы Птоя (Πτω̃ον) (Hdt. 8, 135), в Гисиях (Ύσιαί), в Беотии (Paus. 9, 2. 1), в Аргосе, где пророчествующая жрица вдохновлялась кровью жертвенного животного (Paus. 2, 24. 1). В Малой Азии самыми значительными оракулами были: оракул Аполлона Кларосского близ Колофона и Дидимского близ Милета. Кларосский оракул, по преданию, был основан критянами под предводительством Ракия, женившегося на дочери Тиресия Мантое (Μαντώ, присланной туда из Дельфов; в этом рассказе проявляется связь между кларосским и дельфийским оракулами. В Кларосе пророчествовал жрец; он входил в священную пещеру, напивался там вдохновляющей воды и давал ответы в стихах. Tac. ann. 2, 54. Дидимский оракул, вероятно, также был основан критянами. Hdt. 6, 19. Strab. 9, 421. 14, 634. Первый храм, говорили, построил Бранх, сын Аполлона и родоначальник бывшего там сословия жрецов Бранхидов. Здесь, как и в Дельфах, пророчествовала женщина, которая орошала подол своего платья и свои ноги водой источника и вдыхала выходившие из него испарения. Третий род оракулов составляли оракулы знамений. Сюда относился, между прочим, и оракул Зевса в Олимпии. Жрецы его назывались Иамидами; в более древние времена к нему обращались весьма часто. Предсказания здесь давались по приметам убитого жертвенного животного и по явлениям, происходившим во время жертвоприношения. Hdt. 8, 134. Strab. 8, 542. Хеn. Hell. 4, 7, 2. Подобным образом давались предсказания в храме Йеменского Аполлона близ Фив. Знаменитый додонский оракул (см. Ζεύς, Зевс, 4) принадлежал к тому же роду оракулов. Здесь предсказания давались по движению листьев священного дуба (φυλλομαντεία), по журчанию источника и по звукам медных чаш. При оракуле на острове Делосе пророчествовали по шелесту священного лавра. Подобного рода оракулы, способы которых были весьма разнообразны, представляют переход к искусственному пророчеству, потому что здесь уже требовалось истолкование знамений. И при прорицалищах, вроде дельфийского, имело место посредничество искусства, т. к. не сами вопрошающие получали непосредственное откровение, а близкие к божеству, одушевляемые им служители оракула, жрецы, которые воспринимали непонятное профанам откровение и через свое объяснение делали его понятным для вопрошающих. Происхождение оракулов скрывается в глубокой древности. Уже Гомер упоминает о додонском оракуле как о вполне установившемся учреждении (Ноm. Od. 14, 327. Il. 16, 235), а говоря о пифийском оракуле, превозносит его богатство. Il. 9, 104. Этот последний оракул, по-видимому, имел уже тогда политическое влияние. Ноm. Od. 8, 80. Впрочем, гораздо большее значение оракулы получили со времени владычества дорян; именно с этого времени возвысился дельфийский оракул, так что затемнил все другие, не исключая и додонского. Действию оракулов в это время на образование нравов и политическому влиянию их следует придавать весьма большое значение. Пока образованные жрецы, поддерживаемые лучшими и мудрейшими представителями народа, без всяких корыстных целей действовали в пользу отечества, религии и нравственности, влияние их было прочно и они пользовались большим почетом; но когда вместе с упадком народного духа и оракулы сделались орудием партий и жрецы, при возраставшем неверии и суеверии стали искать своей выгоды и обогащения, нередко даже при помощи хитрости и обмана, то они постепенно лишались и значения, и почета. У римлян и вообще у италийских народов хотя и существовали оракулы, подобные греческим, но они совершенно вытеснены были искусственными способами гадания. В. Искусственное гадание. Cic. div. 1, 49, 18. 2, 11. Характеристическая черта этого рода гадания состоит в том, что оно основано не на внутреннем божественном вдохновении, а на наблюдении и истолковании известных знамений, посылаемых божеством, и потому этот род Д. представляет собой искусство, которое, напр., у Гомера, как особое ремесло, ставится наряду с занятиями врачей и глашатаев и т. п. Ноm. Od. 17, 383. 9, 135. В способах отыскания сверхъестественной связи данных явлений достигли некоторого определенного метода, не основываясь, однако, при этом на обыкновенных заключениях разума, а предаваясь странным фантастическим соображениям, как и вообще областью этого искусства были воображение и религиозное чувство. Искусственное гадание было весьма распространено у греков и римлян. Всякое необыкновенное явление принималось за знамение божественного откровения, τέρας, signum, тем более важное, чем знаменательнее был момент жизни и чем более было возбуждено настроение духа, с которым совпадало явление. Такого рода τέρας могло являться само собой без усилий со стороны человека, а иногда человек сам отыскивал и вызывал его посредством известных приготовлений, a) Греки. У Гомера преобладает первый род знамений, т. е. нечаянных явлений. Главнейшие τέρατα или σήματα у него — явления на небе, жилище богов, особенно Зевса, который преимущественно считается виновником всех τέρατα, каковы, напр., гром, молния, радуга, неожиданное появление большой высоко парящей птицы (οιωνός), орла, ястреба, цапли и т. п., потому что на них смотрели как на вестников богов из Олимпа. Даже нечаянно сказанное человеком знаменательное слово (φήμη, κληδών), чиханье и т. п. были τέρατα. Изредка встречаются чудовищные явления вроде кровавого дождя и т. п. Il. 11, 53. 16, 459; ср. Ноm. Od. 20, 345 слл. 12, 394. При некоторых из этих явлений знаменательным считается их направление в правую или в левую сторону (Il. 2, 353. 12, 196) или время, напр., после молитвы. Во всех этих случаях объяснение являлось легко, само собой: они большей частью просто возвещали счастье или несчастье. Но часто τέρας до того совпадало с деяниями человека, что нельзя было не дать ему более определенного содержания, и в таком случае уже требовалось искусство толкования, мантика, которой занимался знаток дела; прорицатель, μάντις, отличавшийся от жреца, ίερεύς, как истолкователь божественной воли, προφήτης, θεοπρόπος. Такими μάντεις были или цари-прорицатели, напр. Амфиарай, Гелен, или δημιοεργοί. Ноm. Od. 1, 416. 15, 255. 16, 83. Они у Гомера подразделяются на οιωνοπόλοι или οιωνισταί, augures (Ноm. Od. 1, 202) и θυοσκόοι, haruspices (Il. 24, 221), но без точнейшего определения их характера. Иногда τέρας было объясняемо по непосредственному вдохновению лицом, не принадлежавшим к сословию толкователей. В некоторых случаях придается значение только обстоятельствам, сопровождающим действие, напр. числу и месту (Il. 8. 245 слл. 2, 301 слл.), а часто τέρας само в себе заключает символическое представление будущего. Ноm. Od. 15, 525 слл. 2, 146 слл. Il. 12. 200 слл. В позднейшие времена мантика в Греции удерживала еще свое значение, хотя была оттеснена на задний план оракулами и преимущественно применялась в частных делах. Кроме знамений, о которых упомянуто выше, встречается еще множество других, напр. солнечные и лунные затмения, появление комет, падающие звезды, бури, разливы рек, движение и запах поднимающихся испарений (καπνομαντεία) и т. п. Придавалось также немалое значение разного рода животным, паукам, зайцам, змеям, а в особенности птицам, которым, преимущественно перед другими животными, придавался таинственный характер. Наблюдали за их полетом, за положением сидящих и за их криком; этим искусством (οιωνους или oρνιθας γνω̃ναι) обладал οιωνιστής или οιωνοπόλος. Что касается нарочно вызванных знамений, то следует упомянуть о гадании по внутренности жертвенных животных (ίερομαντεία, ίεροσκοπία), бывшем в большом употреблении у греков. Рассматривающие внутренности животных назывались βωμοσκόποι, ίεροσκόποι, θυοσκόποι, σπλαγχνοσκόποι, ήπατοσκόποι. От этого действия отличается πυρομαντεία, гадание по горению жертвенного огня, которым занимались πυρκόοι и изобретение которого приписывалось Амфиараю. Более низкий вид гадания, при котором суеверным образом как бы вызывался случай, чтобы найти в нем божественное откровение, представляет πηγομαντεία или ύδρομαντεία, причем обращали внимание на то, тонул ли какой-либо предмет в воде или всплывал на ее поверхность, или наблюдали за кругами, произведенными на воде брошенным в нее камнем. Было также гадание ситом, κοσκινομαντεία: сито вешалось на одной или нескольких нитях, и когда оно кружилось, называли несколько имен; человек, при произношении имени которого оно останавливалось, был тот, которого искали. Сюда принадлежит также χειρμαντεία, или искусство гадания по руке и ее линиям. О нем упоминает Аристотель, а Артемидор во 2 в. от Р. X. возвел его в теорию. ср.: Axinomantia, Аксиномантия. см. Hermann, Lehrbuch der griech. Antiquitäten, II. (2-е изд., 1857). Nägelsbach, Homer. Theologie, 4 отд. Nachhom. Theol. 4 отд. b) Римляне. У римлян искусственное гадание было гораздо важнее и более развито, чем у греков. Названия относящихся сюда знаменательных явлений были: ostentum, portentum, monstrum, prodigium, omen. Portentum или ostentum означают обыкновенно чрезвычайные явления неодушевленной природы, monstrum и prodigium — необыкновенные явления в царстве животных и людей, причем monstrum по большей части обозначает противоестественное явление. В противоположность этим видимым знамениям omen относится преимущественно к слуху; впрочем, это различие не всегда строго соблюдается. Говоря о видимых знамениях, мы будем называть их prodigia, a словом omina обозначать воспринимаемые слухом. И те и другие являются нечаянно. Prodigia замечались римлянами весьма часто и в весьма разнообразных видах, т. к. дух этого народа был устремлен на подобного рода вещи с особой суеверной наблюдательностью. В исторических книгах Т. Ливия упоминается большое число продигий. Всякий раз, когда случалось prodigium, и в особенности если оно предвещало несчастие, считалось необходимым устроить procuratio. Принимая надлежащие меры, если не иначе, то посредством молитв и очистительных обрядов при содействии жрецов, можно было отвратить угрожающее бедствие и вновь заручиться милостью богов. Обыкновенными средствами умилостивления, которые употреблялись частными лицами и государством, были мольбы, молебные процессии, празднества с жертвоприношениями, угощения богов и т. п. Liv. 1, 20. 31. 4, 21. 5. 13. 21, 1. Во многих случаях зависело от произвола частного лица, принять и отнести к себе знамение, или же отклонить его от себя, пользуясь быстрым и спокойным соображением в ту минуту, когда оно навязывалось, и, придумывая подходящее счастливое значение, сделать для себя благоприятным то, что казалось неблагоприятным. Таким же образом поступали по отношению к omen, под которым в тесном смысле понималось всякое простое, сказанное кем-либо слово, если только в нем усматривали предзнаменование. Omen имело значение только для того, кто принимал его на свой счет (accipio omen, placet omen, или non ad me pertinet). Обращалось при этом внимание не на смысл, в котором сказано было слово, а лишь на то, как понималось оно лицом, принимавшими это omen на свой счет. От его произвола во многих случаях вполне зависело, какой придать смысл слову, желал ли он видеть в нем bonum или malum omen; но при словах, которые уже сами по себе выражали что-нибудь благоприятное или неблагоприятное, личному произволу положены были пределы. Римляне, несмотря на эту свободу принимать или отклонять omina и prodigia, оказывались в высшей степени боязливыми и предусмотрительными но отношению к ним. При совершении торжественных действий с крайней осторожностью старались предупредить всякое такое случайное явление: приносивший жертву закрывал голову, чтобы не видеть никакого несоответствующего случаю явления; жертвоприношение сопровождалось музыкой, чтобы не слышать никаких дурных omina. При наборе войск и при производстве ценза прежде всего вызывались такие лица, имена которых имели счастливое значение, напр. Salvius, Valerius и т. п. Второй род гадания, при котором не пользовались случайно представлявшимися явлениями, а намеренно искали откровения, добывал предсказания из строго определенных явлений и в виде настоящего искусства исполнялся особо учрежденными корпорациями, на основании передававшегося из рода в род учения. Подобные учреждения были утверждены правительством и имели постоянное и сильное влияние на государственные дела. Они у римлян пользовались таким же положением и значением, какое выпало на долю оракулов у греков. В этом гадании, производившемся публичными учреждениями, различаются четыре способа: sortes, libri sibyllini, haruspicia и auguria, из которых последние считались важнейшими и по достоинству и по общественному значению. 1) Sortes, гадание посредством жребия. Важнейшие учреждения этого рода находились в городах Praeneste и Caere. О происхождении пренестинского оракула и о способе совещаний с ним сообщаются сведения Цицероном (div. 2, 41). Дубовые палочки с вырезанными на них древними буквами хранились в храме Фортуны, были вынимаемы рукой мальчика и по ним давались ответы. Macrob. sat. 1, 23. Horat. Od. 1, 35, 1. Suet. Calig. 57. Domit. 15. Sortes в Цере состояли из подобных же палочек; высыхая, они делались потоньше и иногда какая-нибудь из них случайно выпадала из связки; в таком случае находившаяся на ней надпись принималась за предсказание. Liv. 21, 62. 22, 1. (Sua sponte sortes attenuatae.) 2) Libri sibyllini. Тарквиний Приск или же Тарквиний Гордый приобрел от кумской сивиллы (прорицалище которой описывает Вергилий. Аеп. 3, 441 слл.) три (или девять) книги предсказаний, в которых, по сделанному исследованию, думали найти предсказания касательно важных событий в жизни Римского государства. Lactant. 1, 6, 7. Gell, 1, 19. Plin. 13, 13. К ним прибавились прорицания тибурской сивиллы, которые, по преданию, приплыли в Рим по Аниену (Anio) и Тибру, и так называемые книги братьев Марциев. Эти carmina Marciana были написаны на латинском языке (Liv. 25, 12), тогда как сивиллины книги составлены были по-гречески. Они хранились в каменном ящике под сводом храма Юпитера в Капитолии. В 84 г. до Р. X. они были истреблены пожаром; тогда из изречений их, повсюду распространенных, сделано было новое собрание сивиллиных предсказаний, вновь пересмотренное Августом и Тиберием. Эти новые книги со времен Августа находились в двух золотых ларях под постаментом статуи Аполлона в храме Палатинского Аполлона. Suet. Oct. 31. Хранение сивиллиных книг и производство по ним предсказаний поручены были коллегии так называемых interprètes или sacerdotes Sibyllini. Коллегия эта сначала, вероятно уже в период царей (Liv. 3, 10. 5, 13), состояла из двух жрецов, а с 367 г. до Р. X. из 10 (5 патрициев и 5 плебеев, ср. Liv. 6, 37. 42) и во времена Суллы и Августа из 15 лиц, duumviri, decemviri, quindecimviri sacrorum, sacris faciundis. Они были освобождены от всех других государственных должностей и повинностей и имели обязанность по приказанию сената и в присутствии правительственных лиц раскрывать священные книги (adire, consulere, inspicere libros), узнавать, чего можно было ожидать от какого-нибудь важного предприятия, какого умилостивления требовали боги по случаю случившихся продигий и т. п. Liv. 3, 10. 5, 13. 6, 37. 7, 27. 10, 8. Сивиллины предсказания весьма долго сохраняли свое значение и даже в позднейшие времена со стороны христиан пользовались известным вниманием. 3) Haruspices или Aruspices, гадатели по жертвам, в обширном смысле прорицатели и истолкователи знамений. Происхождение этого имени не вполне известно. Некоторые производили его от ίεροσκόπος, другие от haruga = hostia. Это были предсказатели из Этрурии, где издавна весьма развито было учение о гаданиях. Эта наука (disciplina Etrusca) считалась божественным даром; она была сообщена этрускам Тагетом (Tages), внуком Юпитера (Ov. met. 15, 553) и составляла целые книги (libri Tagetici, Etrusci). Она издревле была принята в Риме и соединена с учреждением авгуров; но за все время существования Республики ни один римлянин не был haruspex, a звание это принадлежало этрускам, которые в случае надобности вызывались в Рим из Этрурии. Они, как чужеземцы-наемники, не имели значения, равного достоинству авгуров, избиравшихся из знатнейших римских семейств, но пользовались, однако, большим почетом. Во времена Республики haruspices не составляли жреческой коллегии; лишь император Клавдий основал collegium haruspicum на одинаковых правах с другими жреческими коллегиями (Tac. ann. 11, 15) из 60 членов, во главе которых стоял magister publicus. В эту коллегию, существовавшую до времен Гонория, 419 г. от Р. X., поступали, вероятно, и природные римляне. Главными занятиями гаруспиков в Риме были: a) procuratio prodigiorum, умилостивление богов по случаю появления продигий и истолкование значения их могли совершать и decemviri, pontifices, сенат и консулы, но более высокую инстанцию в этом деле составляли сивиллины книги, а самую высшую haruspices ex Etruria acciti. Liv. 27, 39. 32, 1. 24, 10. Даже в частных делах иногда обращались к гаруспикам. Свои ответы, rеsponsa, они давали, кажется, письменно; b) ars fulguratoria. Римляне обращались к одним гаруспикам для погребения молнии и умилостивления по поводу ее богов, к которому прибегали каждый раз, когда молния поражала известные места. Ее погребали следующим образом: собирали почву на том месте, куда ударила молния, и зарывали ее там же вместе с кремнем, символом молнии; место это затем было огорожено, оставаясь открытым только сверху; оно называлось puteal, a также bidental, по двухлетнему животному, которое при этом случае приносилось в жертву. Тот класс гаруспиков, на обязанности которого лежало умилостивление по поводу молнии, назывался fulguratores. У этрусков кроме совершения этих обрядов они еще и наблюдали за появлением молнии; у римлян же эта обязанность возлагалась на магистратов и авгуров; c) extispicina, гадание по внутренностями жертвенных животных, в Риме в доцицероновское время вытеснило птицегадание, к которому потеряли доверие. При гадании рассматривались в особенности печень с желчью, легкие, сердце и сальник жертвенного животного; 4. augures, птицегадатели, называвшиеся в древнейшие времена также auspices. Кроме наблюдения за другими явлениями, главным занятием авгуров было гадание по птицам. Они составляли почетную коллегию жрецов, учрежденную, по преданию, Ромулом и утвержденную Нумой. Ромул избрал двух (или трех) авгуров, по одному из каждой трибы, а Нума присоединил к ним еще двоих. (Liv. 10, 6. Cic. div. 1, 15. r. р. 2, 14, 26). Впрочем, вернее, может быть, предположить, что первоначальное число трех авгуров было удвоено Тарквинием Приском. Когда в 300 г. до Р. X. в силу lex Ogulnia к этой первоначально патрицианской должности допущены были и плебеи, то число авгуров возросло до 9 (4 патриция и 5 плебеев). Сулла установил 15 авгуров (Liv. ер. 89), и это число оставалось нормальным, а Юлий Цезарь — 16 (Dio Cass. 42, 51). Коллегия эта, в которой должно было царствовать величайшее согласие, имела право сама дополнять число своих членов выбором новых, а в 154 г. до Р. X., по предложению народного трибуна Гнея Домиция Агенобарба (lex Domitia de sacerdotibus), выбор из числа намеченных коллегией на эту должность трех кандидатов (denominati) был представлен народу или, скорее, меньшинству народа, составленному выбранными по жребию 17 трибами. Авгуры вступали в должность не иначе как после предварительно произведенного авгурия (inaugurari); за этим непременно следовал богатый пир (cena aditialis), на котором должны были присутствовать все авгуры. Должность их прекращалась только с их смертью. Внешним знаком отличия была богатая одежда, trabea, испещренная пурпуровыми полосами, и lituus, изогнутый жезл без суков, вроде посоха. Они также владели землей в вейентской области. Наука авгуров называлась ius augurum или augurium и была изложена в известных книгах (Cic. legg. 2, 13. Cic. de n. d. 2, 4). Решения их на предложенные вопросы (referre ad augures) назывались décréta или responsa augurum. Cic. div. 1, 17. 2, 28. 36. Между тем как всякий мог замечать и разузнавать случайные знаменательные явления, на обязанности авгуров лежало исследовать волю божества по правилам и указывать на условия, при которых должны были являться знамения и предвещать благоприятный или неблагоприятный исход дела. Эти знамения были пяти родов: signa ex caelo, ex avibus, ex tripudiis, ex quadrupedibus и ex diris. a) signa ex caelo. Важнейшие из них: fulmina, молнии, fulgura, зарницы, tonitrua, громы назывались на языке авгуров manubiae lovis. Cic. div. 2, 18-21. Fest. p. 129 M; b) signa ex avibus. Птицы разделялись на oscines, т. е. такие, у которых знаменателен был голос (вороны, совы, дятлы, петухи) и alites, которых полет имел значение (орлы, коршуны). Авгур к ним обращался с вопросами (consulebat) или наблюдал за ними (servabat, observabat). Если они благоприятствовали начатому предприятию (addicere, admittere, secundare), то они назывались addictivae, admissivae, praepetes, secundae, a в противном случае, если они abdicebant, arcebant, monebant, refragabantur, то назывались adversae или евфимистическим выражением alterae; c) signa ex tripudiis или auguria pullaria, гадания по едению кур. К ним обращались во время комиций и преимущественно перед началом войны и битвы; для этой цели полководца на войне всегда сопровождал pullarius, содержатель кур. Он держал цыплят (pulli) в клетке, и если они, выпущенные оттуда, быстро устремлялись на брошенную им пищу и хватали ее с такой жадностью, что она падала на землю из клювов, то это считалось благоприятным знамением и называлось tripudium solistimum. (Cic. div. 1, 15. 2, 34). Если же куры, напротив, ничего не ели, неохотно или медленно выходили из клеток или улетали, то в этом видели предзнаменование несчастья. Иногда добивались благоприятного знамения, моря голодом кур, или же прибегали к обману (Liv. 10, 40); d) auguria ex quadrupedibus или pedestria, т. е. гадания по четвероногим животным, если, напр., перед кем-нибудь перебегала через дорогу лисица, собака и т. п., считались, скорее, частными авгуриями и, будучи нечаянными знамениями, только потому могут быть причислены к авгуриям, что и они толковались авгурами по известным правилам; e) то же самое следует сказать и о знамениях ex diris. Под названием dira (dirus = malus, ominosus, gravia mala portendens) разумели всякий случайный дурной знак, который не относился ни к какому из четырех разрядов предыдущих явлений, напр. спотыкание ногой, разрыв ремня на сапоге, чиханье и т. п. Signa ex caelo и ex avibus должны были наблюдаться с определенного места. Для этой цели всегда избирали возвышенность со свободным кругозором. В городе auspicia urbana совершались на auguraculum, находившемся на Капитолии. Временем авспиций обыкновенно была полночь при ясном небе; принесши жертву и помолившись, авгур очерчивал жезлом (lituus) пространство (templum) на небе и на земле, среди которого он хотел делать свои наблюдения (templum capere, facere), и освещал его. На этом пространстве он опять отделял меньшее место (templum) для своей палатки (capere tabernaculum), огражденной кольями, копьями, досками и холстом (locus saeptus, templum linteatum) и имевшей лишь один выход. Потом он садился, покрыв голову, и ожидал знамение. По учению этрусков, авгур обращался лицом на юг, так что восток, страна света и счастья, был от него налево, а запад, страна тьмы и бедствия — направо. Таким образом, счастливые знамения назывались sinistra, а несчастные — dextra. Verg. Aen. 2, 693. 9, 631. Ov. fast. 4, 833. У греческих предсказателей дело происходило наоборот: они обращались лицом на север, а потому у них правая сторона знаменовала счастье, левая — бедствие, и в таком смысле выражения dextra и sinistra часто употребляются и у римских поэтов. Horat. Od. 3, 27, 15. При авспициях важно было silentium; все должно было происходить в тишине и без малейшей помехи. Кроме наблюдения (spectio) к занятиям авгура принадлежала также nuntiatio, извещение о том, что было им замечено; если виденное им означало неудачу или препятствие, то извещение это называлось obnuntiatio. II.) Д. в юридическом смысле называлось судебное исследование о том, кому из нескольких обвинителей поручить обвинение подсудимого. Остальные, также желающие обвинять подсудимого в том же преступлении получали или отказ от верховного судьи, или же позволение присоединиться к обвинению в качестве так называемых superscriptores (см. Superscriptio). Речь, которую произносил желающий быть обвинителем, чтобы доказать на это свое право, также называлась Д. Такова была речь Цицерона против Цецилия, заявившего также желание выступить обвинителем Верреса. Реальный словарь классических древностей. Под редакцией Й. Геффкена, Э. Цибарта. — Тойбнер. Ф. Любкер. 1914. )

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.