Михаил Юрьевич Лермонтов. (2)

ТУЧИ

 Тучки небесные, вечные странники!
 Степью лазурною, цепью жемчужною
 Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники,
 С милого севера в сторону южную.
 Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
 Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
 Или на вас тяготит преступление?
 Или друзей клевета ядовитая?
 Нет, вам наскучили нивы бесплодные...
 Чужды вам страсти и чужды страдания;
 Вечно холодные, вечно свободные,
 Нет у вас родины, нет вам изгнания.

 (ВАЛЕРИК)
 Я к вам пишу случайно; право,
 Не знаю как и для чего.
 Я потерял уж это право.
 И что скажу вам? -- ничего!
 Что помню вас? -- но, боже правый,
 Вы это знаете давно;
 И вам, конечно, все равно.
 И знать вам также нету нужды,
 Где я? что я? в какой глуши?
 Душою мы друг другу чужды,
 Да вряд ли есть родство души.
 Страницы прошлого читая,
 Их по порядку разбирая
 Теперь остынувшим умом,
 Разуверяюсь я во всем.
 Смешно же сердцем лицемерить
 Перед собою столько лет;
 Добро б еще морочить свет!
 Да и притом, что пользы верить
 Тому, чего уж больше нет?..
 Безумно ждать любви заочной?
 В наш век все чувства лишь на срок;
 Но я вас помню -- да и точно,
 Я вас никак забыть не мог!
 Во-первых, потому, что много
 И долго, долго вас любил,

 Потом страданьем и тревогой
 За дни блаженства заплатил;
 Потом в раскаянье бесплодном
 Влачил я цепь тяжелых лет
 И размышлением холодным
 Убил последний жизни цвет.
 С людьми сближаясь осторожно,
 Забыл я шум младых проказ,
 Любовь, поэзию, -- но вас
 Забыть мне было невозможно.
 И к мысли этой я привык,
 Мой крест несу я без роптанья:
 То иль другое наказанье?
 Не все ль одно. Я жизнь постиг;
 Судьбе как турок иль татарин
 За все я ровно благодарен;
 У бога счастья не прошу
 И молча зло переношу.
 Быть может, небеса Востока
 Меня с ученьем их пророка
 Невольно сблизили. Притом
 И жизнь всечасно кочевая,
 Труды, заботы ночь и днем,
 Все, размышлению мешая,
 Приводит в первобытный вид
 Больную душу: сердце спит,
 Простора нет воображенью...
 И нет работы голове...
 Зато лежишь в густой траве
 И дремлешь под широкой тенью
 Чинар иль виноградных лоз,
 Кругом белеются палатки;
 Казачьи тощие лошадки
 Стоят рядком, повеся нос;
 У медных пушек спит прислуга.
 Едва дымятся фитили;
 Попарно цепь стоит вдали;
 Штыки горят под солнцем юга.
 Вот разговор о старине
 В палатке ближней слышен мне;
 Как при Ермолове ходили
 В Чечню, в Аварию, к горам;
 Как там дрались, как мы их били,
 Как доставалося и нам;
 И вижу я неподалеку
 У речки, следуя пророку,
 Мирной татарин свой намаз
 Творит, не подымая глаз;
 А вот кружком сидят другие.
 Люблю я цвет их желтых лиц,
 Подобный цвету ноговиц,
 Их шапки, рукава худые,
 Их темный и лукавый взор
 И их гортанный разговор.
 Чу -- дальний выстрел! Прожужжала
 Шальная пуля... славный звук...
 Вот крик -- и снова все вокруг
 Затихло... Но жара уж спала,
 Ведут коней на водопой,
 Зашевелилася пехота;
 Вот проскакал один, другой!
 Шум, говор. Где вторая рота?
 Что, вьючить? -- что же капитан?
 Повозки выдвигайте живо!
 "Савельич!" -- "Ой ли!" -- "Дай огниво!"
 Подъем ударил барабан --
 Гудит музыка полковая;
 Между колоннами въезжая,
 Звенят орудья. Генерал
 Вперед со свитой поскакал...
 Рассыпались в широком поле,
 Как пчелы, с гиком казаки;
 Уж показалися значки
 Там на опушке -- два, и боле.
 А вот в чалме один мюрид
 В черкеске красной ездит важно,
 Конь светло-серый весь кипит,
 Он машет, кличет -- где отважный?
 Кто выдет с ним на смертный бой!..
 Сейчас, смотрите: в шапке черной
 Казак пустился гребенской;
 Винтовку выхватил проворно,
 Уж близко... выстрел... легкий дым...
 Эй, вы, станичники, за ним...
 Что? ранен!.. -- Ничего, безделка...
 И завязалась перестрелка...
 Но в этих сшибках удалых
 Забавы много, толку мало;
 Прохладным вечером, бывало,
 Мы любовалися на них,
 Без кровожадного волненья,
 Как на трагический балет;
 Зато видал я представленья,
 Каких у вас на сцене нет...
 Раз -- это было под Гихами --
 Мы проходили темный лес;
 Огнем дыша, пылал над нами
 Лазурно-яркий свод небес.
 Нам был обещан бой жестокий.
 Из гор Ичкерии далекой
 Уже в Чечню на братний зов
 Толпы стекались удальцов.
 Над допотопными лесами
 Мелькали маяки кругом;
 И дым их то вился столпом,
 То расстилался облаками;
 И ожпвилися леса;
 Скликались дико голоса
 Под их зелеными шатрами.
 Едва лишь выбрался обоз
 В поляну, дело началось;
 Чу! в арьергард орудья просят;
 Вот ружья из кустов <вы>носят,
 Вот тащат за ноги людей
 И кличут громко лекарей;
 А вот и слева, из опушки,
 Вдруг с гиком кинулись на пушки;
 И градом пуль с вершин дерев
 Отряд осыпан. Впереди же
 Все тихо -- там между кустов

 Бежал поток. Подходим ближе.

 Пустили, несколько гранат;
 Еще подвинулись; молчат;
 Но вот над бревнами завала
 Ружье как будто заблистало;
 Потом мелькнуло шапки две;
 И вновь все спряталось в траве.
 То было грозное молчанье,
 Недолго длилося оно,
 Но <в> этом странном ожиданье
 Забилось сердце не одно.
 Вдруг залп... глядим: лежат рядами,
 Что нужды? здешние полки
 Народ испытанный... "В штыки,
 Дружнее!" -- раздалось за нами.
 Кровь загорелася в груди!
 Все офицеры впереди...

 Верхом помчался на завалы
 Кто не успел спрыгнуть с коня...
 "Ура!" -- и смолкло. "Вон кинжалы,
 В приклады!" -- и пошла резня,
 И два часа в струях потока
 Бой длился. Резались жестоко,
 Как звери, молча, с грудью грудь,
 Ручей телами запрудили.
 Хотел воды я зачерпнуть...
 (И зной и битва утомили
 Меня), но мутная волна
 Была тепла, была красна.
 На берегу, под тенью дуба,
 Пройдя завалов первый ряд,
 Стоял кружок. Один солдат
 Был на коленах; мрачно, грубо
 Казалось выраженье лиц,
 Но слезы капали с ресниц,
 Покрытых пылью... на шинели,
 Спиною к дереву, лежал

 Их капитан. Он умирал;
 В груди его едва чернели
 Две ранки; кровь его чуть-чуть
 Сочилась. Но высоко грудь
 И трудно подымалась, взоры
 Бродили страшно, он шептал...
 "Спасите, братцы. Тащат в горы.
 Постойте -- ранен генерал...
 Не слышат..." Долго он стонал,
 Но все слабей, и понемногу
 Затих и душу отдал богу;
 На ружья опершись, кругом
 Стояли усачи седые...
 И тихо плакали... потом
 Его остатки боевые
 Накрыли бережно плащом
 И понесли. Тоской томимый,
 Им вслед смотрел <я> недвижимый.
 Меж тем товарищей, друзей
 Со вздохом возле называли;
 Но не нашел в душе моей
 Я сожаленья, ни печали.
 Уже затихло все; тела
 Стащили в кучу; кровь текла
 Струею дымной по каменьям,
 Ее тяжелым испареньем
 Был полон воздух. Генерал
 Сидел в тени на барабане
 И донесенья принимал.
 Окрестный лес, как бы в тумане,
 Синел в дыму пороховом.
 А там вдали грядой нестройной.
 Но вечно гордой и спокойной,
 Тянулись горы -- и Казбек
 Сверкал главой остроконечной.
 И с грустью тайной и сердечной
 Я думал: "Жалкий человек.
 Чего он хочет!., небо ясно,
 Под небом места много всем,
 Но беспрестанно и напрасно
 Один враждует он -- зачем?"
 Галуб прервал мое мечтанье,
 Ударив по плечу; он был
 Кунак мой; я его спросил,
 Как месту этому названье?
 Он отвечал мне: "Валерик,
 А перевесть на ваш язык,
 Так будет речка смерти: верно,
 Дано старинными людьми". --
 "А сколько их дралось примерно
 Сегодня?" -- "Тысяч до семи". --
 "А много горцы потеряли?" --
 "Как знать?--зачем вы не считали!"
 "Да! будет, -- кто-то тут сказал, --
 Им в память этот день кровавый!"
 Чеченец посмотрел лукаво
 И головою покачал.
 Но я боюся вам наскучить,
 В забавах света вам смешны
 Тревоги дикие войны;
 Свой ум вы не привыкли мучить
 Тяжелой думой о конце;
 На вашем молодом лице
 Следов заботы и печали
 Не отыскать, и вы едва ли
 Вблизи когда-нибудь видали,
 Как умирают. Дай вам бог
 И не видать: иных тревог

 Довольно есть. В самозабвенье
 Не лучше ль кончить жизни путь?
 И беспробудным сном заснуть
 С мечтой о близком пробужденье?
 Теперь прощайте: если вас
 Мой безыскусственный рассказ
 Развеселит, займет хоть малость,
 Я буду счастлив. А не так?
 Простите мне его как шалость
 И тихо молвите: чудак!..