Скажу вам откровенно: я очень люблю людей.
Другие, знаете ли, на собак растрачивают свои симпатии. Купают их и на
цепочках водят. А мне как-то человек милее.
Однако, не могу соврать: при всей своей горячей любви не видел
бескорыстных людей.
Один-было парнишка светлой личностью промелькнул в моей жизни. Да и то
сейчас насчет него нахожусь в тяжелом раздумье. Не могу решить, чего он
тогда думал. Пес его знает -- какие у него были мысли, когда он делал свое
ескорыстное дело.
А шел я, знаете, из Ялты в Алупку. Пешком. По шоссе.
Я в этом году в Крыму был. В доме отдыха.
Так иду я пешком. Любуюсь крымской природой. Налево, конечно, синее
море. Корабли плавают. Направо -- чертовские горы. Орлы порхают. Красота,
можно сказать, неземная.
Одно худо -- невозможно жарко. Через эту жару даже красота на ум
нейдет. Оторачиваешься от панорамы. И пыль на зубах скрипит.
Семь верст прошел и язык высунул.
А до Алупки еще чорт знает сколько. Может, верст десять. Прямо не рад,
что и вышел.
Прошел еще версту. Запарился. Присел на дорогу. Сижу. Отдыхаю. И вижу
-- позади меня человек идет. Шагов, может, за пятьсот.
А кругом, конечно, пустынно. Ни души. Орлы летают.
Худого я тогда ничего не подумал. Но все-таки при всей своей любви к
людям не люблю с ними встречаться в пустынном месте. Мало ли чего бывает.
Соблазну много.
Встал и пошел. Немного прошел, обернулся -- идет человек за мной.
Тогда я пошел быстрее, -- он как будто бы тоже поднажал.
Иду, на крымскую природу не гляжу. Только бы, думаю, живьем до Алупки
дойти. Оборачиваюсь. Гляжу -- он рукой мне машет. Я ему тоже махнул рукой.
Дескать, отстань, сделай милость.
Слышу, кричит чего-то.
Вот, думаю, сволочь, привязался!
Ходко пошел вперед. Слышу опять кричит. И бежит сзади меня.
Несмотря на усталось, я тоже побежал.
Пробежал немного -- задыхаюсь.
Слышу кричит:
-- Стой! Стой! Товарищ!
Прислонился я к скале. Стою.
Подбегает до меня небогато одетый человек. В сандалиях. И заместо
рубашки -- сетка.
-- Чего вам, говорю, надо?
Ничего, говорит не надо. А вижу -- не туда идете. Вы в Алупку?
-- В Алупку.
-- Тогда, говорит, вам по шаше не надо. По шаше громадный крюк даете.
Туристы тут завсегда путаются. А тут по тропке надо итти. Версты четыре
выгоды. И тени много.
-- Да нет, говорю, мерси-спасибо. Я уж по шоссе пойду.
-- Ну, говорит, как хотите. А я по тропинке. Повернулся и пошел назад.
После говорит:
-- Нет ли папироски, товарищ? Курить охота.
Дал я ему папироску. И сразу как-то мы с ним познакомились и
подружились. И пошли вместе. По тропинке.
Очень симпатичный человек оказался. Пищевик. Всю дорогу он надо мной
смеялся.
-- Прямо, говорит, тяжело было на вас глядеть. Идет не туда. Дай,
думаю, скажу. А вы бежите. Чего-ж вы бежали?
-- Да, говорю, чего не пробежать.
Незаметно, по тенистой тропинке пришли мы В Алупку и здесь
распрощались.
Весь цельный вечер я думал насчет этого пищевика.
Человек бежал, задыхался, сандалии трепал. И для чего? Чтобы сказать
куда мнe надо итти. Это было очень благородно с его стороны.
Я теперь, вернувшись в Ленинград, думаю: пес его знает, а может, ему
курить сильно захотелось? Может, он хотел папироску у меня стрельнуть. Вот и
бежал. Или, может, итти ему было скучно-- попутчика искал.
Так и не знаю.
Давненько я не праздновал Рождества.
В последний раз это было лет семь назад.
Перед самым Рождеством выехал я к своим родным в Петроград. Мне не
повезло: на какой-то пустяковой станции пришлось ночевать. Поезд опаздывал
часов на двенадцать.
А станция была действительно пустяковая -- не было даже буфета.
Сторож, впрочем, хвалился, что буфет "обнакновенно есть, но покеда", по
случаю праздников -- нет. Утешение было среднее.
На этой станции нас, горемычных путников, было человек двенадцать. Тут
был и какой-то купец-рыбник с бородой, два студента, и какая-то женщина в
старомодной ротонде, с двумя чемоданами, и прочий неизвестный мне люд.
Все покорно сидели за столом в маленькой зальце, и только в купце
бушевала злоба. Он вскакивал из-за стола, бежал в дежурную, и нам было
слышно, как голос его злобно повизгивал и повышался. Кто-то из начальства
отвечал спокойно:
-- Не могу знать... В восемь утра... Не раньше.
Среди пассажиров был еще очень опрятного вида старичок в шубке и в
высокой меховой шапке. Сначала старичок, добродушно посмеиваясь, утешал
пассажиров, ласково глядя им в глаза, потом принялся подпевать тихим
козлиным тенорком: "Рождество твое, Христе боже наш".
Это был старичок совершенно набожного вида.
Добродушие и кротость были заметны во всяком его движении.
Он сидел на стуле и, покачиваясь в такт, пел "Рождество твое". Но вдруг
сорвался со стула и исчез со станции... Через несколько минут он вернулся,
держа в руке еловый сучок.
-- Вот!--сказал старичок с восторгом, подходя к столу. -- Вот,
милостивые государи, и у нас елка.
И старичок принялся втыкать елку в графин, тихо подпевая: "Рождество
твое, Христе боже наш".
-- Вот, милостивые государи, -- снова сказал старичок, несколько отходя
от стола и любуясь своей работой. -- В этот торжественный день, по чьим-то
грехам, вынуждены мы тут сидеть яко благ, яко наг...
Пассажиры с неудовольствием и раздражением смотрели на суетливую
фигурку старика.
-- Да, -- продолжал старичок, -- по чьим-то грехам. .. Православные
христиане, этот торжественный день мы, конечно, привыкли проводить среди
своих друзей и приятелей. Мы привыкли смотреть, как наши маленькие детки
прыгают в неописуемом восторге вокруг рождественской елки... Нам нравится,
милостивые государи, по человеческим слабостям, откушать в этот день и
ветчинки с зеленым горошком, и кружок-другой колбасы, и ломтик гуся, и
рюмашечку чего-нибудь этого. ..[Author ID1: at Tue Dec 13 14:20:00 2005 ]
-- Тьфу! -- сказал рыботорговец, с омерзением глядя на старичка.
Пассажиры задвигались на стульях.
-- Да, милостивые государи, -- продолжал старичок тончайшим голосом, --
привыкли мы проводить этот день в торжестве, но если нет, то не пойдешь
против бога.. . Говорят, тут неподалеку существует церковка... Пойду я туда.
.. Пойду, милостивые государи, пролью слезу и поставлю свечечку. ..
-- Послушайте, -- сказал торговец, -- а может, тут чем разжиться можно?
Может, в самом деле, тут этово... ветчинки раздобыть можно? Ежели
расспросить.
-- Полагаю, что можно, -- сказал старичок, -- за деньги, милостивые
государи, все можно. Ежели собраться...
Купец вынул бумажник и, хлопнув об стол, стал отсчитывать. Пассажиры с
радостью заворочались на стульях, вытаскивая свои деньги. ..
Через несколько минут, подсчитав собранные деньги, старичок с восторгом
объявил, что хватит за глаза и на еду и на питье и на прочее.
-- Только вы недолго, -- сказал торговец.
-- Поставлю свечечку, -- сказал старичок, -- пролью слезу, расспрошу у
православных христиан, где купить, и назад... За кого, милостивые государи,
поставить свечечку?
-- Поставьте за меня, -- сказала женщина в ротонде, роясь в кошельке и
протягивая деньги.
Денег от нее старичок не взял.
-- Нет, сударыня, -- сказал он, -- позвольте уж мне из своих скромных
средств сделать христианское дело. За кого еще?
-- Ну и за меня тогда, -- сказал купец, пряча свой бумажник.
Старичок кивнул головой и вышел. "Рождество твое, Христе боже наш", --
услышали мы его голос.
-- Какой божественный старичок!--сказал торговец.
-- Удивительный старичок, -- поддержал кто-то. И пассажиры с восторгом
стали рассуждать о старичке.
Прошел час. Потом два. Потом часы пробили пять. Старичок не шел. В семь
часов утра его тоже не было.
Половина восьмого -- подали поезд, и пассажиры бросились занимать
места.
Поезд тронулся.
Было еще темновато. Вдруг мне показалось, что за углом станции мелкнула
знакомая фигура старичка.
Я бросился к окну. Старичок скрылся.
Я вышел на площадку -- и вдруг явственно услышал знакомый козлиный
тенорок: "Рождество твое, Христе боже наш".
Это было мое последнее Рождество.
Сейчас к религии я отношусь как-то скептически.
(Письмо в милицию)
Состоя, конешно, на платформе, сообщаю, что квартира No 10
подозрительна в смысле самогона, который, вероятно, варит гражданка Гусева и
дерет окромя того с трудящихся три шкуры. А когда, например, нетути денег
или вообще нехватка хушь бы одной копейки, то в долг нипочем не доверяет. и
еще, не считаясь, что ты есть свободный обыватель, пихают в спину.
А еще сообщаю, как я есть честный гражданин, что квартира No 3 тоже,
без сомнения, подозрительна по самогону, в каковой вкладывают для скусу, что
ли, опенки, или, может быть, пельсннные корки, отчего блюешь сверх нормы. А
в долг, конешно, тоже не доверяют. Хушь плачь!
А сама вредная гражданка заставляет ждать потребителя на кухне и в
помещение, чисто ли варят, не впущает. А в кухне ихняя собачонка, системы
пудель, набрасывается на потребителя и рвет ноги, та пудель, холера ей в
бок, и мене ухватила за оги. А когда я размахнулся посудой, чтоб эту пудель,
конешно, ударить, то хозяйка тую посуду вырвала у меня из рук и кричит:
-- На, -- говорит, -- идол, обратно деньги. Не будет тебе товару, ежели
ты бессловесную животную посудой мучаешь.
А я, если на то пошло, эту пудель не мучил, а размахивался посудой.
-- Что вы, -- говорю, -- вредная гражданка! Я, говорю, не трогал вашу
пудель. Возьмите свои слова обратно. Я говорю: недопустимо, чтоб пудель рвал
ноги.
А гражданка выкинула мне деньги взад, каковые и упали у плите. Деньги
лежат у плите, а ихняя пудель насуслила их и не подпущает. Хушь плачь.
Тогда я, действительно, не отрицаю, пихнул животную ногой и схватил
деньги, среди каковых один рубль насуслин и противно взять в руки, а с
другого объеден номер, и госбанк не принимает. Хушь плачь.
Тогда я обратно, не отрицаю, пихнул пудель в грудку и поскорее вышел.
А теперича эта вредная гражданка меня в квартиру к себе не впущает, и
дверь все время, и когда ни сунься, на цепке содержит. И еще, стерва,
плюется через отверстие, если я, например, подошедши. А когда я на плевки
ихние размахнулся, чтоб тоже по роже съездить или по чем попало, то она, с
перепугу, что ли, дверь поскорее хлопнула и руку мне прищемила по локоть.
Я ору благим матом и кручусь перед дверью, а ихняя пудель заливается
изнутре. Даже до слез обидно. О чем имею врачебную записку, и, окромя
того, кровь и теперя текеть, если, например, ежедневно сдирать болячки.
А еще, окромя этих подозрительных квартир, сообщаю, что трактир
"Веселая Долина" тоже, без сомнения, подозрителен. Там меня ударили по морде
и запятили в угол.
-- Плати, -- говорят, -- собачье жало, за разбитую стопку.
А я ихнюю стопку не бил, и, вообще, очень-то нужно мне бить ихние
стопки.
-- Я, -- говорю, -- не бил стопку. Допустите, говорю, докушать
бутерброть, граждане.
А они меня тащат и тащат и к бутербротю не подпущают. Дотащили до
дверей и кинули. А бутерброть лежит на столе. Хушь плачь.
А еще, как честный гражданин, сообщаю, что девица Варька Петрова есть
подозрительная и гулящая. А когда я к Варьке подошедши, так она мной
гнушается.
Каковых вышеуказанных лиц можете арестовать или как хотите.
Теперича еще сообщаю, что заявление мной проверено, как я есть на
платформе и против долой дурман, хоша и уволен по сокращению за правду.
А еще прошу, чтоб трактир "Веселую Долину" пока чтоб не закрывали. Как
я есть еще больной и не могу двинуться. А вскоре, без сомнения, поправлюсь и
двинусь. Бутерброть тоже денег стоит.
Был Васька Тяпкин по профессии карманник В трамваях все больше
орудовал.
А только не завидуйте ему, читатель, -- ничего не стоящая это
профессия. В один карман влезешь-- дерьмо -- зажигалка, может быть; в другой
влезешь -- опять дерьмо -- платок или, например, папирос десяток или, скажем
еще того чище -- счет за электрическую энергию.
Так, баловство, а не профессия.
А которые поценнее вещи - бумажник там или часы, что ли -- дудки.
Неизвестно, где нынче содержат пассажиры это.
А и подлый же до чего народ пошел! Гляди в оба, как бы из твоего
кармана чего не стырили. И стырят. Очень просто. На кондукторшину сумку,
скажем, засмотрелся -- и баста -- стырили уж. Елки-палки.,.
Ну, а что касается ценностей, то не иначе, как пассажиры по подлости
своей на груди их носят или на животе, что ли. Места эти, между прочим,
нежные, щекотки нипочем не выносят. Пальцем едва колупнешь -- крики:
ограбили, дескать. Смотреть противно.
Эх, ничего не стоящая профессия!
Оптик один полупочтенный из налетчиков посоветовал Ваське Тяпкину от
чистого сердца переменить профессию. Переменить, то-есть, специальность.
-- Время, -- говорит, -- нынче летнее. Поезжай-ка, говорит, братишка, в
дачные окрестности. Облюбуй какую-нибудь дачу и крой после. И,
между прочим, воздухом дыши. Ваш брат тоже туберкулезом захворать
может. Очень просто.
"Это верно, -- подумал Васька, -- работаешь ровно слон, а ни тебе
спасибо, ни тебе благодарности. Поеду-ка я и в самом деле в дачные
окрестности. Воздух
все-таки, и работа иная. Да и запарился я -- туберкулезом захворать
можно".
Так Васька и сделал. Поехал в Парголово.
Походил по шоссе, походил по улицам -- воздух, действительно,
великолепный, дачный, слов нет, а разжиться нечем. И жрать к тому же на
воздухе приспичило, только давай, давай -- будто дыра в пузе -- съел, а еще
просится.
Стал Васька дачу облюбовывать. Видит, стоит одна дача жилая и на взгляд
превосходная. На заборе заявление: медик Корюшкин, по женским болезням.
"Ежели медик, -- думает Васька, -- тем лучше. Медики эти завсегда
серебро в буфете держат".
На сегодня залег Васька в кусты, что у медика в саду за клумбами, стал
следить, что вокруг делается. А делается: нянька в сад с пятилетним
буржуйчиком гулять вышла. Нянька гуляет на припеке, а парнишка по саду
мечется, в игры играет. Игр этих у него до дьявола: куклы, маховички разные
заводные, паровозики.. . А одна игра совсем любопытная -- волчок, что ли.
Заводом заведешь ого -- гудит это ужасно как, и сам по земле, что карусель,
крутится.
И до того Ваську эта игра заинтриговала, что едва он из кустов не
выпал. Сдержался только.
"Неполным заводом, -- думает, -- они, идолы, крутят. Ежели бы полным
заводом, --вот понес бы шибко".
А нянька распарилась на припеке, лень ей, видите ли, крутить.
-- Крути, крути сполна, -- шепчет про себя Васька. -- Крути, дура
такая... Сук тебе в нос. ..
Ушла нянька с парнишкой. Вышел и Васька из кустов. Пошел во двор,
посмотрел, что и как. Каждую мелочь знать все-таки нужно: где труба, а где.
вообще, и кухня. После в кухню заявился. Услуги свои предложил. Отказали.
-- Катись,-- говорят, -- сопрешь еще что. По роже видно.
А ведь верно: угадали, елки-палки, -- спер Васька топор на обратном
ходу. Ну, да не говори под руку.. .
На завтра Васька опять в кусты. Лежит, соображает, как начать.
"Лезть надо, -- думает, -- в окно. В столовую. Ежели окно на сегодня
закрыто -- не беда. Обожду. Завтра, может быть, забудут закрыть. Надо мной
не каплет".
Всякую ночь подходил Васька к дому, трогал окно -- не поддастся ли.
Через неделю поддалось -- закрыть забыли.
Скинул Ваеька пиджачок для легкости, успокоил в животе бурчанье и
полез.
"Налево, -- думает, -- стол, направо буфет. Серебро в буфете".
Влез Васька в комнату -- темно. Ночь хотя и светлая, а в чужих
аппартаментах трудно разобраться. Пошарил Васька руками -- буфет, что ли.
Открыл ящик. Пустяки в ящике -- дерьмо -- игрушки детские. Тьфу ты, бес.
Действительно: куклы, маховички...
"Эх, елки-палки! -- подумал Васька. -- Не туда, честное слово, залез.
Не иначе, как в детскую комнату я залез. Елки-палки".
Руки опустил даже Васька. Хотел было в соседнюю комнату итти --
страшно. С расположения сбился. К медику еще влезешь -- ланцетом по привычке
чикнет.
"Эх, -- думает, -- елки-палки. Соберу хоть игрушки. Игрушки, между
прочим, тоже денег стоят".
Стал Васька выкладывать из ящика игрушки -- волчок в руки попал. Тот
самый, что в саду пускали давеча.
Улыбнулся Васька.
"Тот самый, -- думает, -- пущу, ей-богу, после. Обязательно. Заведу на
полный ход. А сейчас поторопиться нужно, товарищи".
Стал Васька торопиться, рассыпал что-то, зазвенело на полу.
Только смотрит -- на кровати парнишка зашевелился. Встал. Пошел к нему
босенький. Оробел сначала Васька.
-- Спи! -- сказал. Спи, елки-палки.
-- Не трогай!--закричал мальчик.-- Не трогай игрушки.
"Ах, ты, -- думает Васька, -- засыпаться так можно".
А мальчик орет, плакать начинает.
-- Спи, шибздик! -- сказал Васька. -- Раздавлю, как вошку.
-- Не трогай. Мои игрушки...
-- Врешь, -- сказал Васька, пихая в мешок игрушки, -- были это, точно,
твои, а теперь ищи-свищи. ..
-- Чего?
-- Ищи, говорю, свищи.
Выкинул Васька мешок за окно и сам прыгнул. Да неловко прыгнул -- грудь
зашиб.
"Эх, -- подумал, -- елки-палки, так и туберкулезом захворать можно".
Присел Васька на клумбу, потер грудь, отдышался.
"Бежать, -- думает, -- скорее нужно".
Вскинул мешок на плечи, хотел бежать, про волчок вдруг вспомнил.
-- Стоп! -- сказал Васька. -- Где волчок? Не забыл ли я волчок?
Елки-палки.
Пощупал мешок -- здесь. Вынул Васька волчок. Пустить охота, не
терпится.
"А ну, -- думает, -- попробую, заведу".
Закрутил он на полный ход, пустил. Гудит полчок, качается.
Засмеялся Васька. Прилег на земь от смеха.
"Вот, -- думает, -- когда полным ходом дует. Елки-палки".
Еще не докрутился волчок, как закричали вдруг в доме:
-- Вор.. . Держи вора!
Вскочил Васька, хотел бежать -- бяк по голове кто-то. Да не шибко
ударили. Неопытно. Рухнул хотя Васька на землю, но вскочил после.
"Палкой, -- думает, -- ударили, что ли. Палкой, наверное, или смоляной
веревкой".
Побежал Васька, закрывши рукой голову.
Пробежал версту, вспомнил: пиджак забыл.
Чуть не заплакал с досады Васька. Присел в канаву.
"Эх, -- думает, -- елки-палки. Переменить профессию надо. Ничего не
стоящая профессия, хуже первой. Последнего, скажем, пиджачка лишился.
Поступлю-ка я в налетчики. Елки-палки".
И пошел Васька в город.
Поймали Гришку Жигана на базаре, когда он Старостину лошадь купчику
уторговывал.
Ходил Гришка вокруг лошади и купцу подмигивал.
-- Конь-то каков, господин купчик! Королевский конь. Лучше бы мне с
голоду околеть, чем такого коня запродать. Ей-богу, моя правда. Ну, а тут
вижу -- человек хороший. Хорошему человеку и продать не стыдно. Особенно
если купчику благородному.
Купец смотрел на Гришкину лошадь недоверчизо. Лошадь была мужицкая --
росту маленького и сама пузатая.
-- А зубы-то... Зубы-то, господин купчик, каковы! Ведь это же,
взгляните, королевские зубы.
Гришка приседал на корячки, ходил вокруг лошади без всякой на то нужды,
даже наземь ложился под брюхо лошади. И хвалил брюхо.
А купчик медлил и спрашивал:
-- Ну, а она, боже сохрани, не краденая?
-- Краденая?--обижался Гришка. -- Эта-то лошадь краденая? У краденой
лошади, господин купчик, взор не такой. Краденая лошадь завсегда глазом
косит. А тут, обратите внимание, какой взор. Чистый, королевский взор. И
масть у ней королевская.
-- Да ты много не рассусоливай, -- сказал купчих. -- Ежели она есть
краденая, так ты мне и скажи: краденая, мол, лошадь. А то ходит тут, говорят
-- вор и конокрад, Гришка Жиган. .. Так уж не ты ли это и будешь. А? Как
звать-то тебя?
-- Это меня-то? Гришей меня зовут. Это точно. Да только, господин
купчик, я воровством имя такое позорить не буду. На это я никогда не
соглашусь. .. А зовут, да, Гришей зовут. Могу и пачпорт вам показать... Ну,
что же, берете коня-то? Королевский конь. Ей-богу, моя правда.
А в это время мужички со старостой во главе подошли к базару.
-- Вот он, -- тонко завыл староста, -- вот он, собачий хвост, вор и
конокрад -- Гришка Жиган. Бейте его, людишки добрые!
Стоит Гришка и бежать не думает, только лицом слегка посерел. Знает,
бежать нельзя. Поймают и сразу бить будут. А сгоряча бьют до смерти. Опешили
мужики. Как же так -- вор, а не бежит и даже из рук не рвется. Потоптались
на месте, насели на Гришку и руки ему вожжей скрутили. А в городе бить
человека неловко.
-- Волоките его за город, -- сказал староста, -- покажем ему вору,
сукиному сыну, как чужих коней уворовывать.
Повели Гришку за город. Прошли с полверсты.
-- Буде! -- остановился Фома Хромой. И пиджак скинул.
-- Начнем, братишки.
Видит Гришка, дело его плохое: бить сейчас будут. А вора-конокрада бьют
мужички до смерти -- такой закон.
-- Братцы, -- сказал Гришка, -- а чья земля эта будет? Земля-то ведь
эта казенная будет. Нельзя здесь меня бить. Такого и закону нет, чтоб на
казенной земле человека били. К вам до суда дело, и мне вред.
Староста согласился.
-- Это он верно. Затаскает судья, если, например, до смерти убьем
человека. Волокнем его, братишки, на село. Там и концы в воду.
Повели Гришку на село.
-- Братцы, -- тихо спросил Гришка, -- за что бить-то будете? Под суд
меня вора и конокрада надобно. Суд дело разберет. Да только каждый суд
оправдает меня. Любой суд на лошадь взглянет и оправдает. Скверная
лошаденка, шут с ней совсем. От нее и радости-то никакой нет.
-- Да что ж это он, -- удивился староста, -- что ж это он,
православные, лошадь-то мою хает? Этакая чудная лошадь, а он хает... Ты что
ж это, хвост собачий, лошадь мою хаешь?
-- Eй-богу, моя правда, -- сказал Гришка. -- Поступь у ней, посмотрите,
какая. На такую лошадь и сесть противно. Как на нее только сядешь -- она,
дура такая, задом крутит. Шут ее знает почему, но крутит задом. От нее и
болезни могут произойти: грыжа, например, болезнь... От села до базара
четыре версты, всякий знает, а у меня пот градом -- измучила совсем чертова
анафема. Так и крутит задом, так и крутит... Да я вам даже показать могу...
Фома Хромой подошел к Гришке и ударил его.
-- Чего зубы-то заговариваешъ, сука старая. Если ты есть вор, так и
веди себя правильно. Не заговаривай.
Повели Гришку дальше. Уже и село близко -- церковь видна.
-- Братцы, -- смиренно сказал Гришка, -- а. братцы... А ведь бить-то
меня зря будете. Все равно скоро конец свету.
Мужики шли молча.
-- Вот что, -- опять напал Гришка,--ходит тут такой юродивый
блажененький Иванушка-братец. .. Не я, а он эти слова говорит. "Да, --
говорит, -- будет в этих местах великое землетрясение и огненный вихорь".
-- Да ну?--тихо удивился Фома Хромой.-- Врешь?
-- Ей-богу, моя правда. Да что мне теперь скрывать? Мне и скрывать
теперь нечего. Он и число назначил. Какое у нас число сегодня?
-- Осьмое число, -- ответили мужики.
-- Осьмое. Правильно. Ну, а тут на девятое назначено. Завтра, значит, и
будет. В полдень пожелтеет небо, настанет вихорь, и град падет на землю, и
град сей будет крупнейший, с яйцо с куриное и даже больше... И будет бить
этот град все насквозь. И человека, и скот домашний -- корову, например, или
курицу...
-- И железо?--спросил староста.--Крыша у меня если, скажем, железная?
-- Драгоценные есть ваши слова, -- сказал Гришка, -- и железо.
Мужики остановились.
-- Ну, а попа, -- спросил кто-то, -- может ли, например, поп уцелеть?
-- Нет, -- ответил Гришка, -- и поп не может уцелеть...
-- А ведь это верно, -- раздумчиво сказал Фома Хромой, -- ходила тут
схимонашенка такая... Подтверждала эти слова. Только про град-то это он
врет. Про град она ничего не говорила. А землетрясение -- это верно. И
вихорь огненный.
-- Ну, а что же, -- спросили мужики Гришку, -- что же такое делать,
если, например, кто спастись хочет? ..
-- Да врет он, -- вдруг закричал староста. -- Врет ведь, собачий хвост.
Зубы дуракам заговаривает. Бейте его, людишки добрые!
Мужички не двигались.
-- Нельзя бить, -- строго сказал Фома Хромой. -- Обождать нужно.
Обождем до завтра, братишки. Убить человека завсегда не поздно... Только про
град-то он врет, собачий хвост. Ничего схимонашенка про такое не говорила.
-- Безусловно врет, -- сказал староста, -- ей-богу, врет. И про железо
врет.
-- Так завтра что ли, Гриша, обещаешь ты? -- спросил Фома Хромой.
-- Завтра. Пожелтеет в полдень небо, настанет вихорь, и град падет на
землю, и град сей...
-- Ладно, -- сказали мужички, -- обождем до завтрева.
Развязали Гришке руки и повели в село. А в селе заперли Гришку на
старостином дворе в амбаре и караульщика приставили.
К вечеру все село знало о страшном пророчестве. Приходили бабы на
Старостин двор с хлебом и с яйцами, кланялись Гришке и плакали.
А у Фомы Хромого народу собралось множество. Сидел Фома Хромой на лавке
и говорил такое:
-- Если б не эта схимонашенка, да я бы первый сказал, врет он, собачий
хвост. Ну, а тут, схимонашенка. .. У кого еще была схимонашенка?
-- У меня, Фома Васильич, была. У меня и есть, -- сказала баба
простоволосая, -- к вечеру сижу я преспокойно... Стучит ктой-то...
-- Да, -- перебил Фома Хромой, -- небо пожелтеет, настанет вихорь...
Назавтра мужички в поле не вышли. А день был ясный.
Ходили мужички по селу, на Старостин двор заходили и пересмеивались.
-- Сидит еще пророк-то?
-- Сидит.
-- Соврал, собачий хвост. Как пить дать, соврал. А ведь каково складно
вышло. Ах ты, дуй его горой! Такого и бить-то жалко.
И только Фома Хромой не смеялся. Ходил Фома Хромой в одиночку,
хмурился, выходил в поле и смотрел на небо. А небо было ясное.
В полдень услышали крик на селе. Кричал Фома Хромой.
-- Туча!
И точно. Из-за казенного лесу низко шла туча. Была эта туча небольшая и
серая. И ветер гнал ее быстро.
Все село высыпало на зады и в поля. И дивится.
-- Да, туча.
Но не пожелтело небо и вихорь не настал -- прошла туча над селом быстро
и скрылась.
День был ясный.
Бросились мужички на Старостин двор. Хвать -- похвать -- амбар открыт,
а Гришки нету. Исчез Гришка.
А вместе с Гришкой исчез и конь старостин королевской масти.
1921