Не такие теперь годы, чтобы верить в колдовство или, может быть, в
черную магию, но только рассказать об этом никогда не мешает.
Много темных людишек и посейчас существует. Как в других деревнях,
неизвестно, а в селе Лаптенках это так. В селе Лаптенках бабы, например, и
болезни всякие заговаривают, и на огонь и на воду ворожат, и травы
драгоценного свойства собирают. Что до другого, не знаю, не скажу, ну, а
болезни -- это, пожалуй, правильно. С болезнями бабка Василиса очень даже
великолепно справляется.
Конешно, приедет какой-нибудь этакий ферт заграничный, он, безусловно,
только посмеется.
-- Эх, -- скажет, -- Россия, Россия, темная страна!
Так ему что? Ему подавай в цилиндре доктора, в пиджаке, а на бабку
Василису он и не взглянет. Да он, может быть, и на лекарского помощника
Федор Иваныча Васильченку не взглянет. Вот что! Вот это какой ферт!
Но только с таким человеком я и спорить никогда не соглашусь. Там у них
и жизнь другая, а не такая, там, может быть, и болезней-то таких нет, как у
нас.
Вот, рассказывают, грелки у них поставлены в трамваях, чтоб сквознячек,
значит, ножку не застудил, пожалуйста...
Ведь это что? Ведь это дальше и итти-то некуда. Полное европейское
просвещение и культура...
Ну, а у нас и жизнь тут другая и людишки не такие. У нас вот баба,
например, погибла от черной магии. Супруга Димитрия Наумыча.
А попустому все и вышло. Ее, имейте в виду, Димитрий Наумыч со двора
вон выгнал. Вот оттого все и произошло. А, впрочем, нет, не оттого.
Прежде случай был другой, деревенский. В дело это чортов сын Ванюшка
замешался. Вот что.
Жил-был на свете такой Ванюшка, мужик больной ч убогий... Из-за него
все и произошло. Конешно, бывали тут на селе и раньше разные происшествия:
повадились, например, мужички каждую весну тонуть -- то Василь Васильич,
мужик богатенький, потонул, то староста нырнул нечаянно, то Ванюшка
теперь... Но только все это было по веселым делам, а такого дела, чтобы,
например, бабу свою вон выгнать -- тут и привычки такой ни у кого не было.
Так вот Ванюшка больной и убогий... Я. как в Лаптенках расположился,
сразу обратил полное свое внимание на Ванюшку. Ходит это он, можете
себе представить, веселенький, ручки свои, сволочь, потирает. Я его
запомнил, остановил тогда на селе, отвел в сторону.
-- Ты что ж это, -- спрашиваю, -- так нахально-то ходишь и ручки свои
потираешь, гадина?
А он, как сейчас помню, ехидно так посмотрел на меня.
-- А чего, -- говорит, -- мне горе-то горевать ? Мне теперь, знаете,
лафа. Я хотя и больной и убогий. а жить теперь буду, что надо. Очень передо
мной широкий горизонт в смысле богатеньких невест и приданого.
-- Да что ты, -- говорю, -- врешь ?
-- Нету, -- говорит, -- не вру. Как хотите. Ходит теперь мужик в очень
большой цене, да только, имейте в виду -- мужик холостой, неженатый... Да
вы, -- говорит, -- впрочем, сами-то взгляните, что кругом деется.
Взглянул я кругом, ну, вижу -- дела-делишки: на селе бабы кишмя кишат,
девки на вечеринках дура с дурой танцуют, а кавалеров ихних -- как корова
языком слизала. Нету ихних кавалеров. Никто из молодых молодчиков, заметьте,
с германской войны домой не вернулся.
"Вот, -- думаю, -- да-а".
А Ванюшка ходит вкруг села и хвалится.
-- Дождался, -- говорит, -- я своего времячка. Как угодно. Дорвался до
роскошной жизни. Я хоть и больной и убогий, а мужик. Из песни слова не
выкинешь.
Так вот с недельку походил по селу Ванюшка, стал, сукин сын, на
радостях самогонку хлебать, за речку ездить повадился.. . Жила-была за
речкой фря такая, веселая солдатка Нюшка... И -- можете себе представить --
потонул Ванюшка. От солдатки возвращался ночью пьяненький и потонул, дурак.
Не удержал своего счастья.
И очень тогда мужички над ним издевались.
Ну, хорошо. К ночи он, например, затонул, утром походили мужички по
берегу, посмеялись вдоволь и ловить его принялись.
Выехали на лодках, пошевелили баграми, кошками по дну поцарапали --
нету Ванюшки.
А речонка и вся-то ничего не стоит -- одно распоряжение, что речонка.
Обиделись мужички.
-- Что, -- говорят, -- за мать честная? Василь Васильича сразу нашли,
старосту тоже сразу нашли, а тут этакую невидаль, козявку, представьте себе,
такую найти не можем.
Пустили по речке горшки... Ну, да. Обыкновенные горшки. Глиняные... Это
не какое-нибудь там темное поверие или, может быть, старинный обычай, это
роскошное средство найти утопленника. Да это можно даже доказать научными
данными. Скажем, труп лежит, за корягу ногой, может быть, зацепился.
Пожалуйста. Над трупом вода безусловно обязана крутиться и воронку делать...
Горшок туда -- и там, представьте себе, вертится.
Так вот " тут. Пустили горшки. Поплыл один горшок на середину реки и,
смотрим, там крутится. Сунули там багор -- глыбоко. Яма. Повертели кошкой --
осталась там кошка.
Тьфу ты, дьявол!
Решили мужички: нырнуть нужно.
Тот, другой, пятый -- отнекиваются.
-- Димитрий Наумыч...
Тот долго спорить не стал, скинул с себя платьишко, рожу свою
перекрестил и нырнул.
И тут-то, замечайте, все и началось.
Рассказывал мне после Димитрии Наумыч.
-- Нырнул, -- говорит, -- я. Хорошо. И только я нырнул, как вдруг меня
и осенило: "Что ж, -- думаю, -- ходил тут такой Ванюшка, холостой,
неженатый, да и тот в воде захлебнулся. Чего ж, -- думаю, -- случай-то такой
роскошный я буду из рук вон выпущать: выгоню, например, свою бабу, да и
поженюсь на богатенькой".
Так вот он подумал и сам чуть водой не поперхнулся, чуть не погиб мужик
-- пробыл в воде сверх положенной нормы. Даже мужички тогда забеспокоились,
потому что пошел по воде пузырь крупный.
Но только через минуту выплыл Димитрий Наумыч на свет земной, лег на
песок и лежит ужасно скучный и даже трясется.
"Ну, -- подумали мужички, -- чудо-юдо на дне, не иначе".
А на дне, имейте в виду, все спокойно: лежит Ванюшка на дне, уцепившись
штанинкой за корягу.
Стали мужички расспрашивать: что, да что, а Димитрий Наумыч и говорит:
-- Тащите, -- говорит, -- кошкой, все спокойно. Стали мужички тащить...
да только об этом и разговор никакой -- больше-то Ванюшка и не нужен в нашем
деле, потому что пошло дело по другому уклону. Ну, а Ванюшку, да, вытащили.
Побежал мужик Димитрий Наумыч домой.
"Что ж, -- бежит и думает, -- кругом во всех деревнях ходит холостой
мужик в большей цене. Да я, -- думает, -- бабу свою теперь с лица земли
сотру, или, может быть, ее выгоню".
Так вот он опять подумал, да видит, как-раз эти самые слова ему и
нужны. Пришел домой и фигурять начал.
И баба ему ступит плохо, и вид-то ему из окна, между прочим, плохой.
Видит баба: загрустил мужик, а с чего загрустил,-- неизвестно. Подходит
тогда она к нему со словами, а слова все у ней тихие.
-- Чего, -- говорит, - это вы, Димитрий Наумыч, словно как загрустили?
-- Да, -- отвечает он нахально, -- загрустил. Хочу, -- говорит, --
богатеньким быть, да вы, имейте в виду, мне помеха.
Промолчала баба.
А сказать нужно, баба у Димитрия Наумыча очень даже замечательная была
баба. Только одно и несчастье, что не богатая, а бедная. А так-то всем
хороша: и голос у ней был тихий и симпатичный, и походка не какая-нибудь
утиная -- с боку, например, на бок -- походка роскошная: идет, будто
плавает.
Ее сестру даже родную ферт какой-то за красоту убил. Жить с ним не
хотела.
В Киеве дело было...
Ну, и эта тоже была очень даже красивая. Все находили. А Димитрий
Наумыч мнению этому теперь не внял и свою мысль при себе имел.
Так вот поговорили они, баба промолчала, а Димитрий Наумыч все,
замечайте, случая ищет.
Походил он по избе.
-- Ну, давай, -- орет, -- баба, кушать, что ли. А до обеда далеко было.
Баба ему с резоном и отвечает:
-- Да что вы, Димитрий Наумыч, я, -- говорит, -- еще и затоплять-то не
думала.
-- Ах, -- говорит, -- ты юмола, юмола, ты, -- говорит, -- меня, может,
голодом уморить думала. Собирай, -- говорит, -- свое барахлишко, сайки с
квасом, вы, -- говорит, -- мне больше не законная супруга.
Очень тут испугалась баба, умишком раскинула. Да, видит, гонит. А с
чего гонит -- неизвестно.
Во всех делах она чистая, как зеркальце. Думала она дело миром
порешить. Поклонилась ему в ножки.
-- Побей, -- говорит, -- лучше, Пилат-мученик, а то мне и итти-то
некуда.
А Димитрий Наумыч просьбу хотя ее и исполнил, побил, а со двора
все-таки вон выгнал.
И вот собрала баба барахлишко -- юбчонку какую-нибудь свою дырявую -- и
на двор вышла.
А куда бабе итти, если ей и итти-то некуда? Покрутилась баба по двору,
повыла, поплакала, умишком своим снова раскинула.
"Пойду-ка, -- думает, -- к соседке, может, что и присоветует".
Пришла она к соседке. Соседка повздыхала, поохала, по столу картишки
раскинула.
-- Да, -- говорит, -- плохо твое дело. Прямо, -- говорит, -- очень твое
дело паршивое. Да ты и сама взгляни: вот король виней, вот осьмерка, а баба
виней на отлете. Не врут игральные карты. Имеет мужик чтой-то против тебя.
Да только ты и есть сама виноватая. Это знай.
Вы обратите внимание, какая дура была соседка. Где бы ей, дуре, утешить
бабу, вне себя баба, а она запела такое:
-- Да, -- запела, -- сама ты и есть виноватая. Видишь -- загрустил
мужик, ты потерпи, не таранти. Он тебя, например, нестерпимыми словами,
а ты такое: дозвольте, мол, сапожечки ваши снять и тряпочкой
наисухонькой обтереть -- мужик это любит.
Фу ты, старая дура... Такие слова...Утешить нужно бабу, а она
растравила
ее до невозможности.
Вскочила баба, трясется.
-- Ох, -- говорит,-- да что же я такоеча наделала? Ох, -- говорит,--да
присоветуй хоть ты-то мне для ради самого господа. На все я теперь
соглашусь. Ведь мне и итти-то некуда.
А та, старая дура, тьфу, и по имени-то назвать ее противно, ручищами
развела:
-- Не знаю, -- говорит, -- молодушка. Прямо сказать тебе, ничего не
могу. В очень большой цене теперь мужик. И красотой одной и качествами не
прельстишь его. Это и думать не смей.
Бросилась тут баба вон из избы, выбежала на зады, да по заднему
проспекту и пошла вдоль села. На село-то ей, бедной, и выйти было стыдно.
И вот, видит баба: идет ей навстречу старушка махонькая, неизвестная
бабушка. Идет эта бабушка, тихонько катится и чтой-то про себя шепчет.
Поклонилась ей баба наша, заплакала.
-- Вздравствуйте, -- говорит, -- старушка махонькая, неизвестная
бабушка. Вот, -- говорит. -- взгляните, пожалуйста, какие дела-делишки на
земном свете-то деятся.
Взглянула старая бабушка, головенкой своей, может быть, мотнула.
-- Да, -- говорит. -- деятся, деятся... Ох, -- говорит,-- молодая
молодушка, знаю все, что на свете деется -- всех людишек передавить надобно
-- вот что деется. Да только, умоляю тебя, не плачь, не порти очи себе. В
деле таком слеза
-- помощь никакая. А вот что: есть у меня средства разные, есть травы
драгоценного свойства. Есть и словесные заговоры, да только в таком
великолепном деле они ничего не стоят. А от такого дела, чтобы человека при
себе удержать, есть одно только средство. Будет это средство страшное:
особая это роскошная черная кошка. Тую кошку завсегда узнать можно. Ох,
любит та кошка в очи смотреть, а как смотрит в очи, так хвостом нарочно
качает медленно и спинку свою гнет.
Слушает баба ужасные старухины речи, и млеет у ней сердце.
Конешно, никто не слышал такие речи старухины, кроме бабы нашей, да
только все это, безусловно, правильно. Об этом Юлия Карловна тоже говорила.
Да и в дальнейшем это вполне выяснилось. И еще в дальнейшем выяснилось, что
взять нужно было тую кошку черную, в полночь баньку вытопить и тую кошку
живую в котел бросить.
-- Умоляю тебя, -- просила бабушка, -- брось тую кошку, безусловно,
живую, а не дохлую. А как будет все кончено, вылущи кошачию косточку
небольшую, круглую и, умоляю тебя, носи ее завсегда при себе.
Как услышала баба это, ужаснулась, поклонилась старухе низенько.
"Пойду, -- думает, -- поклонюсь еще раз Димитрию Наумычу, а если не
изменит он своего мнения, так есть у меня средство страшное, роскошное".
Пошла баба на село поклониться Димитрию Наумычу, да только пошла она,
имейте в виду, зря.
Где же было Димитрию Наумычу изменить свое мнение, если он так и горел
и даже в город порывался ехать, закончить дело.
Я к нему тогда зашел. Он уж и лошадь свою запрягал. Он мне многое тогда
высказал.
-- Никогда бы, -- говорит, -- я такую бабу не выгнал, как бог свят.
Лучше, -- говорит, -- растерзай ты меня на куски и разбросай те куски по
полю. но на такое дело никогда бы я не согласился. Очень она, баба, мне в
самый раз. Да только больно мне, слушай, богатеньким-го лестно пожить. Ты
сам взгляни: ну, какой я есть мужик? Только и есть одно удовольствие, что
лошадь у меня, а так-то все идет в развалку и на сторону. Ну вот, ты сам,
слушай, друг ты мой, ответь мне для ради самого господа, есть у меня,
например, корова или нету?
-- Нет, -- говорю, -- нет у тебя коровы, Димитрий Наумыч. Это я
подтверждаю. У тебя, -- говорю,-- овцы даже какой-нибудь паршивой и то нету.
-- Ну, -- говорит, -- вот видишь. Какой же я мужик после того?
-- Да уж. -- говорю. -- без коровы тебе, как без рук.
-- Так вот, -- говорит, -- а вы говорите: баба. Баба что? Только что
хороша собой, а больше у ней, слушай, и преимуществ-то нет никаких... Ну,
сестру ее, скажем, за красоту убили. В Киеве дело было. Так мне теперь что?
Мне из этого и пальтишка даже не сшить. Да и меня, прямо скажу, этим теперь
не заинтересуешь.
Так вот он говорит, со мной объясняется, а баба, заметьте, рядом стоит.
Увидел он ее, закричал.
-- Чего, -- закричал, -- тебе надобно? Уходн. Сделай такое одолжение.
А баба испугалась окрика, да говорит не то, что нужно.
-- Ухожу, -- говорит, -- я, Димитрий Наумыч, еще не знаю куда,
наверное, в Киево-Печерскую лавру, так дозвольте мне на прощанье в баньке
вашей попариться.
Посмотрел мужик на нее, не хитрит ли баба. Нет, не хитрит.
Подобрел Димитрий Наумыч.
-- Ладно, -- говорит, -- попарься. В этом, -- говорит, -- я не
притесняю. Ведь я не зверь какой-нибудь. Я за что тебя выгнал? Очень ты
хорошая баба и все такое, да только уж извините -- рвань коричневая. Ничего
у тебя нет и, сознайся, --и не было. Да и родственники, слушай, твои, за
сколько лет, хоть бы кто плюнул. Хоть бы кто подарок мне сделал для ради
смеха. Рубашку бы, например, преподнес к празднику к светлому: носите,
дескать, Димитрий Наумыч, себе на утешение... Так нет того.
Не стала баба долго его слушать, повернулась да и пошла, а Димитрий
Наумыч сел в телегу, свистнул, гикнул, да и был таков.
И вот, представьте себе, едет он в город, а баба тем временем баньку
вытопила, кошку попову черную приманила, заперла ее в баньке и ждет ночи.
Встретил я ее, бабу бедную, в тот вечер. По селу она бежала. Стиснула
этак вот кошку к груди и бежит и бежит простоволосая и вроде как страшная.
"Ох, -- подумал я, -- гибнет баба". Но только, имейте в виду, дело мое
сторона.
А к ночи сделал мужик свое дело, выпил с братом своим в городе самую
что ни на есть малость и едет обратно веселенький, песни даже играет. И не
чует, не гадает, что с ним такое сейчас стрясется. А стрясется сейчас с ним
дело совершенно удивительное -- прут, ну, ветка, скажем, сухая в колесо
попадет и лошадь гибнет...
Только об этом после. К этому и время еще не подошло. А мне только
сказать нужно: если б не упала тогда лошадь, то ничего бы, может быть, и не
случилось с бабой, поспел бы Димитрий Наумыч, ну, а тут лошадь, представьте
себе, упала.
Хорошо. Так вот едет мужик по лесу, на телеге раскинулся, ручки свои в
стороны разбросал.
Едет.
А лошадь идет шажком мелким, ее и править не надо. Да Димитрий Наумыч и
не правит. Он, имейте в виду, вожжи даже бросил.
И это верно он поступил: лошадь и днем и ночью навсегда дорогу к дому
найдет. Об этом я очень великолепно знаю. В извозчиках я и сам больше года
был.
Так вот, идет себе лошадь Димитрия Наумыча, шажком, а Димитрий Наумыч
вожжи отпустил и про себя песни играет. А ночь, имейте в виду, темнейшая.
Хорошо. Мурлычет он пьяненький -- "Кари глазки", только, смотрит, к
погосту подъезжает.
И стало мужику не по-себе.
"Вот, -- думает, -- мать честная, сколько тут людишек позарыто, да и
мне места такого не миновать. .. А я, обратите внимание, такими вещами
занят: бабу, например, свою гоню, для ради какого-то богатства и роскоши"...
Подъехал он к погосту хмурый, песни свои забыл и лежит на телеге --
скучает. Только чует: смотрит будто на него ктой-то пристально.
-- Кто? -- крикнул мужик.
-- О-о! -- закричали ему с погоста.
Хотел мужик подхлестнуть свою лошадь, да только чует: и рукой ему
шевельнуть жутко.
"Ну, -- думает, -- скорее бы место такое злачное миновать".
Только это он так пожелал себе, вдруг его ктой-то хлясь по роже.
Замер Димитрий Наумыч, похолодел.
А прут, представьте себе, обернулся еще раз в колесе -- хлясь обратно
по роже. Смертельно закричал Димитрий Наумыч. А лошадь -- дура. Лошадь
слышит -- кричит мужик, думает -- на нее, -- понесла.
Мужик кричит чужим голосом, а лошадь так и дует, так и прет к дому.
Пронеслись они верст наверное пять, Димитрий Наумыч видит: никто его
больше по роже не бьет -- кричать перестал, в себя пришел.
Пришел в себя, тпр да тпр -- не остановят коня.
Ему бы, дураку, нужно ш-ш сказать, а он за вожжу. Он за вожжу, а лошадь
несомненно в сторону. Лошадь несомненно в сторону, а в стороне, имейте в
виду, дерево.
Наскочила лошадь на дерево. Хрясь башкой об дерево и скосилась
замертво.
Выпал мужик из телеги, шапку снял.
Да, видит, скончалась лошадь. "Ой, -- думает, -- вот беда, так беда,
такого и бедствия во всей жизни еще не было. Ну, -- думает, -- отпущена мне
эта беда не иначе, как за бабу мою".
Стоит мужик и себе не верит.
И себя-то ему жалко, и лошадь, -- дело такое драгоценное, мужицкое, и
за бабу до того грустно, что и сказать невыносимо. Постоял, он постоял.
"Ну, -- думает, -- что есть, то есть. Пойду-ка я на село поскореича,
может быть, с бабой моей еще ничего не случилось". Так вот он подумал,
заторопился, привязал зачем-то лошадь к дереву, взвалил на себя дугу да
сбрую и пошел скорым шагом.
Да только зря он торопился. Было уже поздно. Случилось уже такое, что и
во сне не снилось мужику.
Начала баба дело свое -- черную магию, когда Димитрий Наумыч к погосту
подъезжал.
Пришла баба в те часы в баньку, крест и платьишко свои в предбаннике
оставила и без ничего в баню вошла. Вошла она в баню, крышку с котла
откинула и кошку ищет.
"Где же, --- думает, -- кот. Не видно его чегой-то". Смотрит: забился
кот под лавку.
Баба ему: кыся, кыся, а он, представьте себе, щерится и в очи смотрит.
Баба протянула руку -- он зубами. Изловчилась как-то баба, ухватила его
за шкурку, плюхнула в котел и крышкой поскорей прикрыла. Прикрыла она
крышкой и слышит: бьется кошка в котле это, ужасно как, даже крышка чугунная
вздымается. Налегла баба грудью на котел, а сама от страха сомлела вся, и
вот-вот, видит, силушки удержать не хватит. А в котле повертелось,
повертелось и заглохло.
Подложила баба дров побольше, отошла от печки и на лавку присела. Ждет.
И вот слышит, будто вода ключом кипит. Посмотрела: да, крышка вздымается и
ходуном ходит.
"Ну, -- думает баба, -- сейчас конец".
Подбежала она к котлу, только приподняла крышку, как в лицо ей бросится
кот или чего-то такoe другое. Всплеснула баба руками и на пол рухнула.
Конечно, никто толком теперь не знает, как в точности это было. Скорее
всего когда oнa открыла котел, а ее паром и обожгло А баба с пеpenyгy
подумала, что это в нее кошка бросилась. Взяла и померла с перепугу.
А конец делу был такой.
Вышел я утром на село, смотрю: бежит поскорей мужик Димитрий Наумыч, и
на нем, представьте себе, честь честью дуга и сбруя. Очень я удивился, а он
ко мне.
-- Не видел ли, -- кричит, -- бабы моей?
-- Нет, -- отвечаю, -- бабы я твоей не видал. А вот вчера, -- говорю,
-- да, видел, баньку она вечор топила.
Ухватил он тут меня за руку, я мы побежали.
Ворвались в баньку, шагнули за порог, и тут представилась нам такая
нестерпимая картина.
Лежит, представьте себе, баба на полу совершенно мертвая.
Охнул тут Димитрий Наумыч, схватил себя за голову и говорит: "Вот,
говорит, через свою жадность потерял такую верную супругу".
И, конечно, заплакал горькими слезами.
1921 г.