Возвращенная молодость
1. АВТОР ПРИНОСИТ СВОИ ИЗВИНЕНИЯ
Это есть повесть о том, как один советский челорек, обремененный
годами, болезнями и меланхолией, захотел вернуть свою утраченную молодость.
И что же? Он вернул ее простым, но все же удивительным способом.
Человек вернул свою потерянную молодость! Факт, достойный оглашения в
печати. Тем не менее не без робости автор приступает к этому сочинению.
Обиды и огорчения принесет, вероятно, нам эта книга.
Ах, мы тревожимся в особенности за одну категорию людей, за группу лиц,
так сказать, причастных к медицине.
Эти лица, ну там, скажем, врачи, фельдшера, лекарские помощники,
работники "скорой помощи", а также, ну, скажем, заведующие аптеками с ихними
женами, родственниками, знакомыми и соседями, лица эти, увидав книгу,
содержание которой поначалу несколько напомнит им ихнюю профессию, лица эти,
несомненно, отрицательно, а может быть, даже и враждебно отнесутся к нашему
сочинению.
Этих лиц автор покорнейше просит поснисходительней отнестись к нашему
труду. Автор, в свою очередь, тоже обещает им быть снисходительным, если ему
случится читать повести или там, скажем, рассказы, написанные врачом, или
родственником этого врача, или даже его соседом.
Автор просит у этих лиц извинения за то, что он, работая в своем деле,
мимоходом и, так сказать, как свинья, забрел в чужой огород, наследил, быть
может, натоптал и, чего доброго, сожрал чужую брюкву.
2. НЕКОТОРАЯ НЕОБЫЧАЙНОСТЬ НАШЕГО СОЧИНЕНИЯ
Наша повесть на этот раз мало похожа на обычные литературные вещицы.
Она мало также похожа и на наши прежние художественные вещички, написанные
наивной, грубоватой рукой в спехе нашей молодости и легкомыслия.
Нет, с одной стороны, это сочинение тоже можно будет назвать
художественным. Тут будет и художественное описание картин нашей северной
природы, описание бережков, ручейков и опушек леса. Тут будет интересный и
даже занимательный сюжет. Тут будут разные сложные и сердечные переживания
героев, а также рассуждения и добровольные высказывания этих героев о пользе
текущей политики, о мировоззрении, о перестройке характеров и о славных
грядущих днях.
Здесь будет все, чего ждет читатель от книги, которую он взял почитать
вечерком, чтобы рассеять свои дневные заботы и чтоб окунуться в чужую жизнь,
в чужие переживания и в чужие помыслы.
Но это только с одной стороны. А с другой стороны, наша книга - нечто
совершенно иное. Это такое, что ли, научное сочинение, научный труд,
изложенный, правда, простым, отчасти бестолковым бытовым языком, доступным в
силу знакомых сочетаний самым разнообразным слоям населения, не имеющим ни
научной подготовки, ни смелости или желания узнать, что творится за всей
поверхностью жизни.
В этой книге будут затронуты вопросы сложные и даже отчасти чересчур
сложные, отдаленные от литературы и непривычные для рук писателя.
Такие вопросы, как, например, поиски потерянной молодости, возвращение
здоровья, свежести чувств, и так далее, и тому подобное, и прочее. А также
будут затронуты вопросы о переустройстве всей нашей жизни и о возможностях
этого переустройства, о капитализме и о социализме и о выработке
мировоззрения. А кроме того, мы коснемся и других, не менее важных вопросов,
взятых в самом их наивысшем значении и в свете текущих дней.
3. НА ЧТО ПОХОЖЕ НАШЕ СОЧИНЕНИЕ
Ну, если это и не научный труд, если, скажем, Академия наук или там,
скажем, секция научных работников, согласовавшись с горкомом и Союзом
писателей, не найдет здесь признаков научного сочинения или найдет эти
признаки, но не сосчитает автора в достаточной степени овладевшим
марксистско-ленинским мировоззрением, то в таком случае эту книгу можно
будет обозначить более средним, более, так сказать, безобидным названием, не
раздражающим зрения и слуха отдельных граждан и организаций.
Пусть эта книга называется, ну, скажем, культурфильм. Пусть это будет
такой, что ли, культурфильм, вроде как у нас бывали на экране: "Аборт", или
там "Отчего идет дождь", или "Каким образом делают шелковые чулки", или,
наконец, "Чем отличается человек от бобра". Такие бывают фильмы на крупные
современные научные и производственные темы, достойные изучения.
Так же, как и в этих фильмах, сначала у нас будет идти научное
рассуждение с разными сносками, справками о том о сем, с разными
комментариями и, может быть, даже диаграммами и статьями, окончательно
разъясняющими суть дела.
И уже только потом читатель, слегка утомленный и пришибленный чужими
мыслями, получит порцию занимательного чтения, которое и явится вроде как бы
наглядной иллюстрацией к вышеизложенным мыслям и рассуждениям.
Конечно, умы нетерпеливые, не привыкшие идти на поводу, а также умы,
ну, скажем, негибкие, грубоватые или, что ли, низменные, не имеющие особого
интереса к различным явлениям природы, кроме выдачи продуктов питания,- эти
умы могут, конечно, отбросить начало и комментарии, с тем чтобы сразу
приступить к инцидентам и происшествиям и сразу, так сказать, получить
порцию занимательного чтения.
В таком случае они без ущерба для себя прочтут, начиная с 17-й главы,
правдивую повесть об удивительной жизни одного человека, который в наши
реальные дни, в дни, так Указать, торжества материализма и физиологических
основ, возвратил свою молодость и тем самым имел смелость и счастье
соперничать в умении с самой природой или, как до революции говорили, с
самим господом богом.
4. ЛЮБОВЬ АВТОРА К МЕДИЦИНЕ
Конечно, автор принужден сказать, что он человек, ну, что ли,
невежественный в вопросах медицины. Не то чтобы невежественный, ну, не
совсем, что ли, на все ноги подкованный, не совсем, что ли, разбирающийся в
отдельных мелких, разнообразных и часто ужасно запутанных деталях этой
науки. Тем не менее, по ходу повести, автор принужден будет затрагивать
кой-какие передовые медицинские вопросы о том о сем, ну, там о неврастении,
о нарушенном равновесии, об упадке сил и о причинах этих явлений.
Не то чтобы автор решительно ничего не смыслил в этом деле. Нет, он
кое-что представляет себе. Но, конечно, это представление не такое уж
окончательно твердое. Не такое, что вот разбуди человека ночью, и он тебе
сразу все объяснит и все спросонок расскажет - где чего бывает, и зачем
бывает, и как то или иное по-гречески называется, и что такое рак, и в каком
боку у населения почки, и для какой цели природа пристроила человеку
селезенку, и почему, в сущности, этот запутанный и даже отчасти мизерный
орган называется этим довольно-таки легкомысленным названием, заметно
снижающим человеческую природу в ее обычном величии.
Нет, автор, конечно, не врач, и знания его в этой сфере ограниченны.
Тем не менее с детских лет автор имел глубокий и даже исключительный интерес
к медицине и даже одно время пробовал было лечить своих менее ценных
роодственников разными домашним химическими средствами - йодом, дегтем,
глицерином, травой, которую жрут собаки при заболевании, и психическими
воздействиями. Каковое лечение, надо сказать, иной раз сходило довольно
успешно и не всегда заканчивалось смертельным исходом того или другого
зазевавшегося родственника.
Но не только к своим родственникам, но и ко всем людям автор
присматривался с нескрываемым любопытством, следил, так сказать, за
ежедневной игрой ихних организмов и за тем, кто сколько прожил, чем захворал
и от чего именно помер. И что такое грипп. И что такое старость. И почему
наступает увядание. И что надо делать, чтобы задержать быстрое течение
дорогой нашей жизни.
И, надо сказать, неутешительные картины открывались постепенно перед
изумленным взором автора.
5. НЕУТЕШИТЕЛЬНЫЕ КАРТИНЫ
Ну, еще лет до тридцати пяти, сколько мог заметить автор, люди живут
сносно, трудятся на своем поприще, веселятся, тратят безрассудно то, что им
отпущено природой, а после этого по большей части начинается у них бурное
увядание и приближение к старости *. * Автор имеет в виду так называемую
интеллигентскую прослойку, причем прослойку, имеющую прежние мелкобуржуазные
привычки и традиции. Автор не касается в данном случае, так сказать,
восходящего класса, по той простой причине, что тут нервное здоровье в
достаточной степени благополучно. Однако кое-что будет сказано и о
пролетарском здоровье, о здоровье тех людей, кои сейчас, по роду своих
обязанностей, прикоснулись к систематическому умственному труду и нажили на
этом деле неврастению.
У них пропадает вкус ко многим хорошим вещам. Морда у них тускнеет.
Ихние глаза с грустью взирают на многие приличные и недавно любимые вещи. Их
захватывают разные удивительные и даже непонятные болезни, от которых врачи
впадают в мудрое созерцательное состояние и приходят в беспокойство за
беспомощность своей профессии.
Этих больных захватывают также болезни более понятные и, так сказать,
общедоступные, описанные в учебниках, как, например: меланхолия, водянка,
параличи, сахарная болезнь, туберкулез, и так далее, и тому подобное, и
прочее.
Захворавшие выезжают тогда поскорей со своими болезнями и чемоданами на
разные курорты и побережья в поисках своей утраченной молодости. Они
купаются в море, ныряют и плавают, валяются часами на самом ужасном
солнцепеке, шляются по горам и пьют специальные и слабительные воды. Еще
более от этого хворают и с почтением взирают на врачей, ожидая от них чудес,
возвращения потерянных сил и восстановления утраченных соков.
Врачи делают больным спринцевания и прижигания, купают их в ваннах,
ставят им с научной целью разные клизмы и клизмочки из соленых и минеральных
вод. Или ведут с больными беседы о чисто нервных явлениях со стороны
организма, убеждая при этом больного отказаться от губительных мыслей и
поверить в то, что он здоров как бык и что болезненные явления у него суть
нечто воображаемое, вроде как бы даже фантазия, не имеющая под собой никакой
реальной почвы. Это последнее совершенно запутывает простодушного больного и
примиряет его с мыслью о близкой кончине. К тому же неумолимые силы природы
и нарушенное привычное равновесие по большей части мало поддаются дальнейшим
ухищрениям науки и живительным свойствам водолечения. И захворавший нередко
заканчивает свое земное шествие, так и не узнав окончательно, что,
собственно, с ним случилось и какую роковую ошибку он совершил в своей
жизни.
6. ЕЩЕ БОЛЕЕ НЕУТЕШИТЕЛЬНЫЕ КАРТИНЫ
Тогда, думая, что эти наблюдения, как бы сказать, чисто случайные, что
эти наблюдения производились над людьми, здоровье и нервные силы которых
подорваны многими и различными потрясениями - войной, революцией и всем, так
сказать, своеобразием нашего быта,- автор тогда, не доверяя виденному,
обернулся назад и нарочно прочел биографии и описания жизней всех
сколько-нибудь известных и знаменитых людей прежних эпох и столетий *.
* Автор предпочел бы прочесть биографии обыкновенных, невеликих людей,
но история, к сожалению, не имеет другого материала. Впрочем, в этом смысле
наша параллель и сравнение до некоторой степени будут правильны. Люди нашей
революционной эпохи иной раз тратят нервную силу не в меньшей степени, чем
тратили ее так называемые великие люди.
И нет. Еще более неутешительные картины раскрылись перед автором.
Еще более бурное увядание, еще более сложные и непостижимые болезни,
еще более ужасную меланхолию, хандру, разочарование, презрение к людям (I)
*, ипохондрию и еще более раннюю смерть можно было видеть на этом, так
сказать, великом интеллигентском фронте.
*) Римские цифры здесь и в дальнейшем указывают на то, что к данному
тексту имеются комментарии в конце книги. Однако для удобства чтения автор
советует читать повесть, не обращаясь к комментариям. При чтении же
комментариев следует посмотреть, к какому именно тексту они относятся.
Большой черный список можно составить из этих рано погибших великих
людей (II).
Одни умирали, едва достигнув зрелого возраста, другие едва дотягивали
до сорока лет, третьи, перешагнув сорокалетний возраст, влачили тем не менее
жалкое существование и все равно как бы погибали для общества.
Они бросали свою славную работу (III), они целые дни валялись на
оттоманках в рваных войлочных туфлях, курили трубки, грустили, бранились с
женами, плакали и ныли, писали, скуки ради и чтоб забыться, свои мемуары о
своей прекрасной героической молодости или сочиняли богословские и
религиозные трактаты, поскольку для этой мелкой цели не требуется
вдохновения (IV) и полного бурного творческого здоровья, подъема и того
физического благополучия, которое было в молодости (V).
Но что наибольше всего удивило автора - это одна черта из жизни этих
знаменитых людей, живших в прошлых веках. Это такое, что ли, примирение и
покорность судьбе и даже какое-то нежелание бороться со своими болезнями.
Свои болезни они нередко считали проявлением божьей воли, или особым
коварством судьбы, или своей склонностью к неудачам и после небольшого
курса, главным образом водолечения, безропотно сносили то, что с ними
случалось, не делая даже попыток заглянуть в глубь вещей, чтоб найти причину
и понять физическое происхождение своих недомоганий.
Но можно сказать, к великому счастью, не все в этом смысле были
одинаковы.
Одна категория людей отличалась особою крепостью здоровья и имела, не в
пример прочим, продолжительную жизнь - это люди, склонные к раздумью и, так
сказать, не идеалистическому пониманию жизни. Это главным образом всякого
рода философы, ученые-натуралисты, химики, естествоиспытатели и вообще
всякого рода профессора и мудрецы, кои по роду своей профессии чего-то такое
соображали, чего-то такое думали о разных свойствах природы.
Одним словом, это были люди, которые не только сочиняли оды или там,
скажем, сюиты и симфонии, не только рисовали красками разные "Закаты", и
"Восходы", и "Опушки леса", но и добросовестно задумывались о своей жизни и
о своем на редкость сложном организме, и об управлении им, и о своем
отношении к окружающему.
Эти по-настоящему великие люди - чаще всего безбожники и материалисты -
все почти доживали до глубокой старости и спокойно, без лишних ахов, криков
и причитаний, отходили, как говорилось раньше, "в царство теней и
неизвестности".
Они мало чем хворали и даже, напротив того, приближаясь к старости,
отличались все большим и большим здоровьем.
Они мало суетились, не делали бестолковых вещей и мужественно шли к
своей цели, не дорожа, в сущности, даже своей продолжительной жизнью.
Не без сердечного трепета автор прочел биографию Вольтера, который,
несмотря на превратности судьбы и гонения со всех сторон, изволил прожить до
восьмидесяти четырех лет.
Знаменитый греческий врач Гиппократ, "отец медицины", как его называли,
то есть, значит, человек, целиком понимающий всю физическую суть дела,
прожил до девяноста девяти лет.
А некто Демокрит, по-видимому, самый мудрый человек из всех живущих,
греческий философ и родоначальник материализма * отхватил сто два года и
помер с улыбкой, говоря, что он мог бы прожить и дольше, если б к тому
стремился (VI).
*) Существенные черты его учения о материализме остались почти
неизменными у материалистов нашего времени.
8. ТАК СКАЗАТЬ, "СЕКРЕТ ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ"
Нет, зря на свете ничего не бывает. Автор полагает и даже уверен, что
эти профессора и ученые люди чего-то такое узнавали, отыскивали какой-то,
может быть, секрет или, скажем, не секрет, а какую-нибудь там подходящую,
единственно нужную линию поведения и, пользуясь этим, беспечно жили *,
регулируя свою жизнь и свой организм, как, скажем, рабочий или там мастер
регулирует свой токарный станок.
*) Мы в данном случае не говорим о науке, величайшие открытия которой
позволяют надеяться на благополучный исход борьбы человека за молодость и
долголетие.
Но этот секрет личного своего благополучия и долголетия профессора, как
на грех, уносили в могилу.
Конечно, кое-что отвлеченное было сказано по этому поводу. Одни
говорили на тему о равновесии тела и души. Другие туманно рассуждали о
необходимости быть ближе к природе или, во всяком случае, не мешать ей и
вообще ходить босиком.
Третьи советовали ничему не удивляться и не отрываться от масс, говоря,
что мудрость всегда спокойна.
Некоторые, спускаясь с заоблачных высот и не говоря пышных слов о душе,
велели получше следить за мелкими естественными свойствами своего тела,
советуя при этом кушать простоквашу, всецело рассчитывая, что это
вегетарианское блюдо дает особо продолжительную жизнь, не дозволяя микробам
без толку скопляться в наших внутренностях и в пошлых закоулках организма,
имеющих от природы низменное и второстепенное значение.
Однако автор в бытность свою учеником знал одного преподавателя,
который много лет подряд кушал эту молочную диету и, захворав неожиданно
легким гриппом, как говорится, "дал дуба", оплакиваемый своими
родственниками и учениками. Причем родственники и ученики в один голос
утверждали, что вот именно пристрастие к кислому молоку и подкосило
больного, подорвав его силы настолько, что ослабленный организм не смог
сопротивляться такой, в сущности, пустячной болезни.
9. ОТЧЕГО НЕ ПОГОВОРИТЬ ОБ ИНТЕРЕСНЫХ ВЕЩАХ
Не желая даже намеком унижать или в чем-либо упрекать великих людей,
автор все же хочет отметить, что ничего особенно путного и положительного, а
главное, доступного и понятного всем людям не было сказано в этой области.
И мудрые старцы, знавшие что-то такое про себя, отходили в иной мир,
так и не осчастливив своих ближних.
Нет, конечно, автор не имеет намерения сейчас сказать: вот, мол, старцы
померли со своим секретом, а вот автор, молодец и сукин сын, открыл этот
секрет и сию минуту осчастливит человечество своим нестерпимым открытием.
Нет. Все обстоит гораздо проще и, может быть, даже обидней. Все, что будет
говорить автор, по всей вероятности и даже несомненно, известно отделу
здравоохранения и медицине.
И если автор имеет намерение говорить о таких вещах своим слабым,
заплетающимся языком, то отчего не поговорить в доступной форме об
интересных вещах, о вещах, которые всем любопытны и всем занимательны.
Люди в свободное от занятий время изучают литературу, говорят о музыке,
собирают марки, сушат бабочек, букашек и разных там, я извиняюсь, навозных
жучков, но автор подозревает, что единственная настоящая тема после политики
(что, в сущности, будет в конечном счете почти одно и то же, ибо социальное
переустройство общества ведет к новым, здоровым формам жизни, а стало быть,
и к новому здоровью),- так единственная тема, которая у всех почти на уме,
которая всем почти близка, и понятна, и необходима, как вода, как еда и как
солнце,- это наша жизнь, наша молодость, наша свежесть и наше умение
распоряжаться этими драгоценными дарами.
Сколько мог заметить автор, здоровье, главным образом среди
вышеуказанной интеллигентской прослойки, несколько ухудшилось и покачнулось.
Автор имеет подозрение, что здоровье, во всяком случае нервное
здоровье, всех людей, всех категорий, всех стран и всех классов и состояний
значительно снизилось за последние столетия.
В самом деле, иной раз просто с удивлением и тревогой читаешь старинные
книги, где описываются похождения героев самых разнообразных классов и
профессий.
Вот это были на редкость молодцы и здоровяки. Вот это были сильные и
даже могучие характеры. Вот это были обжоры и пьяницы, какие нам и во сне не
снились.
То и дело читаешь: "Он почувствовал жажду, освежился, выкушав две
бутылки розового анжуйского вина, и, вскочив на лошадь, понесся галопом за
своим оскорбителем..."
Ну-те, скажем, поднесите две бутылки анжуйского вина нашему человеку,
нашему обитателю, проживающему в 1933 году. Он, пожалуй, после этого не
только на лошадь не сядет, он, по всей вероятности, "мама" сказать не
сможет. А приляжет подле своей лошадки, проспится, поскрипит и поохает и
потом только, принаняв телегу, поплетется по своим делам, махнув рукой на
своего оскорбителя, который, в свою очередь, увидя за собой погоню, небось
уже драпанул за тридевять земель (VII).
Не будучи профессором, или там, скажем, академиком, или, например, даже
аспирантом, автор, по некоторой своей наивности и некоторой доле нахальства,
пытался все же разобраться, в чем состоит секрет, отысканный старцами.
И нельзя ли, поняв этот секрет, слегка приподнять завесу над
неувядаемой молодостью и долголетием?
Но, естественно, ничего путного из этого не вышло.
Конечно, автор приблизительно понимал, что вся штука в каком-то плавном
ходе нашей машины, нашего организма, в соответствии с плавным ходом
общественной жизни, окружением и средой.
Но, с одной стороны, автор видел людей, плавно живущих и вскоре
умирающих от пустяковой простуды, с другой стороны, приходилось видеть черт
знает какую бурную и неравномерную жизнь в бурной и даже потрясающей эпохе,
и тем не менее хозяин этой жизни жил, долго, превосходно и отличался
примерным здоровьем и благополучием.
Тогда автор, не сдаваясь еще, стал присматриваться к работе, так
сказать, отдельных частей нашего механизма и вообще к разным мелочам и
мелочишкам, кои профессора могли, чего доброго, проглядеть, в силу своего
высокого служебного и общественного положения находя их, ну, скажем, слишком
пошлыми, мизерными, не возвышенными или даже просто унизительными для
человечества и бурного роста всей христианской культуры, основанной на
идеализме и на горделивом превосходстве против других животных, зарожденных,
чего доброго, не в пример человеку, от плесени, воды и прочих гнусных
химических соединений.
Нет, новых открытий в этой области автор, увы, не сделал, однако увидал
много чего поучительного и достойного самого истинного удивления. И вот,
прежде чем приступить к нашей повести, мы желаем кой о чем рассказать, без
чего ну решительно нельзя будет понять всей истории человека, возвратившего
себе молодость.
Мы расскажем пять небольших, но весьма забавных историек, объясняющих
основную суть дела. Эти историйки можно в крайнем случае читать с полным
добродушием, как рассказы.
Первая историйка будет о том, как ведет себя человек, когда ему хорошо.
Вторая историйка - о том, что делает человек, когда ему плохо. В третьей
говорится о том, что делает человек для того, чтоб ему было плохо. А два
последних забавных рассказа заставляют подумать о необходимости научиться
управлять собой и своим на редкость сложным телом.
Итак, прослушаем пять рассказов. А засим мы приступаем к повести, до
которой, как видите, не так-то легко добраться в силу на редкость трудной
темы.
Однажды автор зашел к одной знакомой даме по делу. И там, в ее комнате,
увидел улыбающегося младенца, лежащего в люльке. Это был сын этой дамы.
Этот мальчик находился в том совершенно, так сказать, бессмысленном,
зачаточном периоде своей жизни, когда никакого толка, никакой, казалось бы,
улыбки или свинства нельзя было от него ожидать.
Да, правда, он был сыт и здоров. Он лежал в чистых, незамоченных
пеленках. Легкое шелковое одеяльце, пошитое из маминого пальто, окутывало
его малюсенькое, жалкое тельце. Кружевные штучки и цветочки были нашиты там
и сям. И ничего - ни блоха, ни сквозняк, ни пыль, попавшая в носик,- ничего
не тревожило этот крошечный микроорганизм. Он лежал, как было сказано выше,
в люльке. Мама его стояла у окна, напяливая на пузырек новую соску. Радость
и материнское удовольствие сияло на ее утомленном лице.
Автор, зайдя по делу, остановился у дверей, с чувством поглядывая на
знакомую и даже классическую картину материнства и младенчества.
Вдруг автор, взглянув на малютку, заметил на его красноватой
бессмысленной мордашке чего-то вроде подобия улыбки.
Черт возьми, да, это была улыбка. Это была продолжительная и не
случайная улыбка. Она не была обращена ни к матери, ни к пузырьку с новой
соской, ни к чему-нибудь определенному. Улыбка была сама по себе, как
реакция каких-то, может быть, химических процессов, недоступных моему
пониманию.
В этой улыбке светилось какое-то торжество жизни, торжество здоровья и
благополучия.
"Что это значит?"-подумал я. И даже какая-то обида и недоброжелательное
чувство шевельнулось в моей зачерствелой душе.
Что ж это значит? Чему улыбается эта маленькая дрянь? Ну, еще понятно,
чему улыбается мать... Но этот маленький людоед... Мыслей у него нету. Что
такое радость, дружба, любовь, деньги, наслаждение - он не понимает. Он
никуда не смотрит. Он ничем не любуется. Ничего не вспоминает. Тем не менее
улыбка блуждает на его детском пустяковом личике.
- Чего он у вас улыбается? - спросил автор грубоватым, раздраженным
тоном.
Мать, посмотрев на дитя счастливым замирающим взглядом, сказала:
-Вполне здоровый ребенок. Чего ему не улыбаться?
Поговорив с мамой о деле, автор пошел домой, по дороге рассуждая о том,
что хорошее здоровье и беспечная жизнь должны, вероятно, в самом деле
сопровождаться улыбкой.
- Заметим себе это,- сказал автор, потирая руки.
Однажды, несколько лет назад, автор видел в игорном * клубе игрока,
который проигрывал. Это был немолодой мужчина довольно подловатой наружности
- с рыжими усишками, в пенсне и с небольшой лысинкой.
Этот игрок здорово проигрывал. Он рылся яростно по карманам, выхватывал
новую пачку денег и совал ее на стол с таким видом, будто хотел сказать:
"Нате... Жрите... Давите меня... Топчите... Вырывайте сердце..."
Этот человек ужасно нервничал.
Его глазки метали молнии. Руки дрожали и не слушались своего владельца.
Он орал, как баба, с каким-то даже повизгиванием в голосе, когда возникало
какое-нибудь недоразумение.
В своем нервном возбуждении он вертелся на стуле. По временам
вскрикивалл. А когда сидел, то ухитрялся своими тощими коленями приподнимать
край тяжелого дубового стола.
"Что это значит? - подумал автор.- Что за странное поведение у этого
рыжего субъекта? Чего его, подлеца, вертит?"
"Это значит,- сказал себе автор,- что бывают обстоятельства, при
которых наш организм работает на редкость плохо. Громадная энергия,
возникшая при этом, пропадает как бы впустую. Она, вернее, тратится на черт
знает что - на крики, суетню и даже, как мы видели, на поднятие столов и
тяжелой мебели".
И вот, когда проигравший начал особенно визгливо орать на своего
соседа, этакого молодого субъекта, видимо только что вступившего на
жизненное поприще, сосед этот заявил с обидой в голосе, что он немедленно
бросит игру, если этот проигравшийся психопат не станет проигрывать более
корректно.
Но все люди, сидящие за столом, в один голос сказали: -Позвольте... В
чем дело?.. Помилуйте. Очень естественно. Человек проигрывается. Он
нервничает. Волнуется. Нечего строить обиды и требовать невозможного.
"Эти-то дураки чего заступаются? - подумал автор.- А впрочем, вероятно,
такая единодушная поддержка как раз и указывает на то, что эти крики, визг и
бурные движения проигравшегося есть совершенно естественное и даже
обязательное проявление организма, что так и должно быть, что это в порядке
вещей и что, если бы этого не было, человек, вероятно, повредил бы себе свое
внутреннее хозяйство и, быть может, помер бы от удара или от разрыва сердца"
(VIII).
"Заметим себе это",- подумал автор. Как говорится в старинных романах:
дайте руку, уважаемый читатель, мы пойдем с вами, побродим по улицам и
покажем вам одну прелюбопытную сценку.