Михаил Зощенко (26)

IV (к стр. 120)
Это устаревшее слово "вдохновение", вероятно, ничего не объясняет
современному читателю. И поскольку весь наш материал касается людей,
связанных с творчеством, нелишне об этом кое-что сказать и расшифровать это
понятие, это состояние, которому приписывались какие-то чуть ли не
божественные свойства.
Старое понятие "вдохновение" не заменено еще другим словом. Это такое,
что ли, счастливое сочетание физического здоровья, бодрости, нервной
свежести и уверенности в себе, которое позволяет всю силу своей личности
бросить в одно место - в данном случае, скажем, в искусство. Это есть мощь,
потенция. Это есть особая, но не совсем правильная работа всего организма.
Вернее, даже совсем неправильная работа. Вдохновение - не совсем нормальное
состояние. Это скорее перегрузка, это высокая работа организма за счет
других, более низких, функций. Это так называемая "сублимация".
Каким образом и откуда возникает это творческое состояние, названное
вдохновением?
Замечено, что человек, который живет распутно, не может иметь
вдохновения. Он может иметь вдохновение, но он имеет его тем меньше, чем
больше он распутничает. Причем не только распутство, то есть излишняя трата
энергии, но и счастливая, равномерная жизнь, благополучие, любовь к женщине
- все это весьма плохие обстоятельства для вдохновения.
Правда, классический пример - влюбленные пишут стихи. Но они всякий раз
перестают писать, если их любовь увенчана. То есть влюбленные пишут стихи
именно до того момента, покуда они не затратили своей энергии на более
"низменные" потребности.
Если же. предположим, человека оставила женщина и этим он несчастен -
есть все шансы, что он напишет какую-нибудь вдохновенную поэму или роман.
Таких примеров мы знаем множество '.' Боккаччио в своем предисловии к
"Декамерону" пишет, что несчастная любовь создала ему эту книгу. Он написал
эту книгу "благодаря Амуру, который освободил его от своих уз". Бетховен
однажды, отказавшись от любви, которую предложила ему одна из его поклонниц,
сказал своему другу: "Если бы я таким образом захотел пожертвовать свои
силы, что же бы осталось для лучшего, для благородного"" Чрезвычайно трагична и показательна в этом смысле жизнь Бальзака. Этот
величайший писатель, написавший столько, сколько никому не удавалось, подряд
терпел в любви поражения.
Человек любил женщину в течение почти 30 лет. И за эти годы он лишь три
раза с ней встречался. Первый раз две недели, второй раз месяц, и наконец,
уже будучи развалиной, за полгода до смерти, он женился на ней. Вот пример
необычайной сублимации, переключения низменных процессов на творчество.
Ж. Ж. Руссо пишет роман "Новая Элоиза" в тот год, когда он, как
сообщают его биографы, был безумно влюблен в одну женщину - и она не
принадлежала ему.
Вот еще один классический пример сублимации. Пушкин делает предложение
Н. Гончаровой. Свадьба назначена на октябрь 1830 года. Пушкин получает от
отца имение Болдино и в последних числах августа спешно выезжает туда для
устройства дел. В первых числах сентября Пушкин собирается вернуться назад.
Однако возвращение невозможно. Всюду по случаю холеры расставлены карантины,
и путь к Москве и Петербургу отрезан. Влюбленный поэт невольно задерживается
в Болдине больше чем на три месяца.
Все негодование, страсть, тоска, злоба и бешенство на задержку, вся
нерастраченная нежность и любовь к своей невесте - все это в течение трех
месяцев "перемалывается", переключается на творчество. Так называемая
"болдинская осень" была исключительна по обилию творческой продукции.
Никому, пожалуй, и никогда не удалось в течение трех месяцев создать
столько, сколько создал Пушкин.
Он закончил "Евгения Онегина", он написал пять "Повестей Белкина", он
написал "Каменный гость", "Пир во время чумы", "Домик в Коломне", "Скупой
рыцарь", "Моцарт и Сальери", "Историю села Горюхи-на" и, кроме того,
несколько мелких стихотворений. Это была знаменитая "болдинская осень",
которая всегда поражала историков литературы.
Величайшее творчество никогда почти не шло об руку со спокойным,
размеренным благополучием и тем более - с удачной любовью к женщинам.
Правда, многие, если так можно сказать, "надували" природу. Гете, например,
был женат на неграмотной служанке, жилс ней, казалось бы, безоблачно долгие
годы, однако он постоянно влюблялся в "прекрасных женщин", которых он
встречал при дворе. И эту влюбленность он как бы превращал в поэзию.
И нам не приходилось видеть по-настоящему счастливых людей, которые
были бы велики в своей работе. Все они были неудачники в личной судьбе.
Трагична жизнь Нищие, Гоголя, Канта, которые вовсе не знали женщин.
V (к стр. 120)
Кажутся чрезвычайно наивными и неуклюжими те критики, которые
"уговаривают" писателя вернуться на путь художественного творчества. Одно
время, например, уговаривали Л. Н. Толстого вернуться к художественной
прозе, в то время как писатель был занят религиозными вопросами. Уговаривали
Гоголя.
Конечно, тут никакие уговоры не помогают. Тут дело не в нежелании
писателя. Тут дело в физическом состоянии, которое изменить не так-то
просто.
В этом смысле даже Белинский допустил ошибку, наставляя Гоголя на путь
истины и упрашивая его вернуться к прежней художественной работе.
Как будто это зависит от писателя. Хорошо, дескать, сейчас вернусь.
Такое возвращение могло быть после капитального ремонта всего организма
писателя, что, например, не удалось Гоголю. А если бы удалось, то он
вернулся бы и без всякого увещевания. И, вернувшись, создал бы не
искусственным образом "положительный тип", о котором он так мечтал и за
которого все же взялся во втором томе "Мертвых душ", не имея на то
физических данных.
Это, повторяю, могло бы случиться, если б Гоголь вернул свое здоровье и
свою "утраченную молодость". И, может быть, за порогом сознания такое
стремление - найти положительного героя - и было стремлением пересоздать
себя и свою больную психику. Но тут надо было начать именно с себя.
VI (к стр. 122)
Вот список великих людей, здоровье и долголетняя жизнь которых были, по
мнению автора, организованы собственными руками:
Кант - 81, Толстой - 82, Галилей - 79, Гоббс - 92, Шеллинг - 80,
Пифагор - 76, Сенека - 70, Гете - 82, Ньютон - 84, Фарадей - 77, Пастер -
74, Гарвей - 80, Дарвин - 73, Спенсер - 83, Смайльс - 90, Платон - 81,
Сен-Симон - 80, Эдисон - 82 '.
Здесь наиболее всего характерны следующие примеры.
Кант (1724-1805) нередко говорил (и писал), что он сам, собственными
руками сделал себе здоровье и удлинил свою жизнь.
К этому относились как к некоторому чудачеству великого философа.
Между тем Кант, как мы увидим, на самом деле "сделал себя", и даже
сделал, если можно так сказать, из материала не совсем "доброкачественного".
В молодые годы Кант отличался весьма плохим здоровьем. Многочисленные
болезни, нервные припадки и наклонность к меланхолии предсказывали
непродолжительную жизнь.
"Это был слабенький мальчик,- писал его биограф,- с нежным, бессильным
телосложением, с плоской, вдавленной грудью".
Другой биограф (Куно Фишер) говорил о Канте: "Человек со слабым
здоровьем, причинявшим ему всякого рода беспокойства и затруднения при
умственной работе". И, наконец, сам Кант писал:
"У меня имелась наклонность к ипохондрии, граничащая с пресыщением
жизнью",
Бессильный, даже болезненный от природы, он между тем достиг глубокой
старости. К 40 годам здоровье его укрепляется все больше и больше, и до
последних двух лет его жизни он не знает никаких болезней. "Его хорошее
телесное состояние (сообщает биог-
' Сюда, несомненно, следует отнести также и нашего гениального
соотечественника И. II. Павлова, которому в настоящее время 85 лет, однако
он не потерял ни бодрости, ни способности к творческой работе. раф) было
следствием осторожности. Он никогда не болел (кроме молодых лет) и никогда
не нуждался в медицинской помощи".
Продолжительную свою жизнь он считал делом своих рук. Он вел
специальную запись рано умерших людей и ежегодно читал и внимательно изучал
таблицы смертности, которые по его просьбе всегда присылались ему
кенигсбергской полицией.
Вся его жизнь была размерена, высчитана и уподоблена точнейшему
хронометру. Ровно в десять часов он ложился в постель, ровно в пять он
вставал. И в продолжение 30 лет он ни разу не встал не вовремя. Ровно в семь
часов он выходил на прогулку. Жители Кенигсберга проверяли по нем свои часы.
Все в его жизни было размерено, заранее решено, и все было продумано до
самой малейшей подробности, до ежедневной росписи кушаньям и до цвета каждой
отдельной одежды.
Об этом стремлении установить твердые привычки мы будем говорить
отдельно (см. комментарий X). Пока же скажем, что это стремление вовсе не
было чудачеством или особой, что ли, ненормальностью Канта. В этом была
целая система, целое даже учение, о котором, повторяю, будет у нас отдельная
речь.
Во всяком случае, всю свою жизнь Кант подчинил строжайшей системе
гигиенических правил, выработанной им самим и основанной на продолжительном
и чрезвычайно тщательном наблюдении над своим телом и настроением.
Он в совершенстве изучил свое телесное устройство. свою машину, свой
организм, и он наблюдал за ним, как химик наблюдает за каким-либо химическим
соединением. добавляя туда то один, то другой элемент.
И это искусство сохранять жизнь, оберегать и продолжать ее основано на
чистом разуме.
Силой разума и воли он прекращал целый ряд болезненных явлений, которые
подчас у него начинались.
Ему удавалось даже, как утверждали биографы, приостанавливать в себе
простуду и насморк.
Его здоровье было, так сказать, собственным, хорошо продуманным
творчеством.
Психическую силу воли он считал верховным правителем тела.
Автор не считает идеалом такую жизнь, похожую на работу машины. Надо
все же сказать, что опыт Канта удался, и продолжительная жизнь и громадная
трудоспособность его блестяще это доказывают.
Это был изумительный опыт человека, приравнявшего свой организм к
точнейшей машине. В этом было, конечно, много справедливого. Но в этом была
и ошибка, о которой будем говорить в дальнейшем.
Пастер (1822-1895). Знаменитый натуралист и профессор химии на 40-м
году жизни был разбит параличом. У него было кровоизлияние в мозг от
чрезвычайно большой, напряженной работы, которая велась, так сказать,
запоем, без всякого элементарного соблюдения гигиенических правил.
И - случай исключительный и даже беспримерный: он прожил почти до 74
лет. То есть после удара он прожил с лишком 30 лет, причем в эти 30 лет
отличался исключительным здоровьем и необычайной нервной свежестью. Больше
того: наиболее ценные работы и открытия были сделаны именно в этой второй
половине жизни этого гениального человека.
Биографы вскользь указывают, что Пастер, медленно оправляясь от удара,
обложил себя медицинскими книгами от домашнего лечебника до Смайльса и,
изучая себя и свою болезнь, шаг за шагом сумел возвратить свое здоровье и
молодость. Правда, до конца жизни Пастер слегка волочил левую ногу, но тут,
вероятно, оставалось механическое повреждение тканей мозга, и изменить это
было не в силах человека.
Гете (1749-1831) так же, как и Кант, стремился к точности и порядку.
Так же, как и Кант, он не имел в молодости здоровья. И это здоровье он
создал собственной волей и тщательным изучением своего тела.
В 19 лет у него было кровотечение из легких. В 21 год он был, казалось
бы, конченый неврастеник с крайне расшатанным здоровьем и нервной системой.
Он не мог переносить даже малейшего шума. Каждый шум приводил его в
бешенство и исступление. Сильные головокружения и обмороки мешали ему
заниматься умственным трудом.
Изучив себя, Гете шаг за шагом вернул и сделал себе блестящее здоровье,
которое не покидало его почти до конца его продолжительной жизни. (Он умер
82 лет.)
Он боролся со своим нездоровьем, со своей неврастенией и с психической
слабостью чрезвычайно настойчиво и обдуманно.
Признавая, что хотя бы отвращение к шуму есть не только физическое, но
и психическое состояние, он стал преодолевать это отвращение несколько,
казалось бы, странным, но несомненно верным путем. Он приходил в казармы,
где бьют в барабан, и подолгу заставлял себя слушать этот шум. Иной раз он,
будучи штатским человеком, шагал вместе с воинскими частями, заставляя себя
маршировать под барабанный бой.
Чтобы побороть свою привычку к частым головокружениям, он нередко
заставлял себя подниматься на соборную колокольню. Он стал посещать
больницы, следил за операциями и этим необычным способом укрепил свои нервы
и свою психику и до конца дней остался крепким, мужественным и исключительно
работоспособным человеком.
Эти, в сущности, небольшие сведения о его борьбе за здоровье показывают
все же и заставляют предполагать, что и в дальнейшем была громадная борьба
за здоровье и за свою жизнь, при тщательном изучении самого себя. Эта борьба
закончилась полнейшей победой. Гете прожил до глубокой старости и до
глубокой старости не потерял творческих способностей.
Этот великий человек был одним из очень немногих, который, прожив 82
года, не имел даже дряхлости.
"И когда он умер,-сообщает Эккерман,-и с него сняли платье, чтоб
переодеть, оказалось, что его 82-летнее тело было юношески молодым, свежим и
даже прекрасным".
Да, правда, по нашему мнению, Гете пошел на некоторый компромисс. Он не
пошел на борьбу и сделался блестящим придворным министром, выкинув всю
двойственность, которая, несомненно, расшатывала его здоровье и его личность
в молодые годы. Он сделался консерватором и "своим человеком" при герцогском
дворе, чего, например, не мог сделать Пушкин.
Между прочим, смерть, по мнению Гете, зависит от воли человека.
Гете, будучи 68-летним стариком, писал в письме по поводу смерти своего
знакомого:
"Вот умер 3., едва дожив до 75 лет. Что за несчастные создания люди - у
них нет смелости прожить дольше".
Секретарь Гете Эккерман, оставивший после себя записки, приводит такой
разговор с Гете:
"- Вы говорите о смерти, как будто она зависит от нашего произвола?
- Да,- отвечал Гете,- я часто позволяю себе так думать".
Стало быть, как и Кант, Гете признавал за психикой верховное
управление.
"Просто невероятно,-писал Гете,-какое влияние может оказать дух (то
есть мозг, психика) на поддержание тела... Главное, надо научиться
властвовать над самим собой".
И однажды, когда Гете заболел, поранив палец, он приписал излечение
собственной своей воле:
"Я неминуемо заразился бы гнилой горячкой, если б не устранил от себя
болезнь твердой волей. Просто невероятно, что может сделать нравственная
воля. Она проникает все тело и приводит его в деятельность, которая не
допускает вредных влияний".
Порядок и точность во всем были главные правила поведения Гете.
"Вести беспорядочную жизнь доступно каждому".- писал Гете.
И, будучи министром, говорил: "Лучше несправедливость, чем беспорядок".
Л. Н. Толстой прожил 82 года. Его длительная жизнь не была случайностью.
Он прожил долго не потому, что его жизнь была жизнью графа и помещика -
благоустроенная и обеспеченная. Конечно, это отчасти ему помогло, но зато
отчасти это его и губило, создавая целый ряд противоречий, которые
расшатывали его нервы и здоровье. Как известно, эти противоречия и явились
причиной его смерти - великий старик, порвав эту барскую жизнь, ушел из дома
и вскоре в пути умер.
Обычные представления о Толстом как о человеке с прекрасным здоровьем
неверны. В молодые годы он болел легкими и даже лечился от начавшегося
туберкулеза. А начиная с 40 лет он страдал тяжелой неврастенией и большим
упадком сил. С этой неврастенией он упорно боролся в течение многих лет. Эта
борьба была успешна. Бросив художественную литературу и занявшись
философией, Толстой сумел вернуться к прежней работе, возвратив себе
потерянные силы.
В период болезни он писал об этом болезненном состоянии своим друзьям и
родным. Эти письма удивительно читать, настолько они по своему настроению не
совпадают с обычным нашим представлением о Толстом, который в 75 лет
научился ездить на велосипеде и в 80 лет гарцевал на лошади и делал на ней
рысью по двадцать верст. Вот, например, он писал Страхову: "Сплю духовно и
не могу проснуться. Нездоров. Уныние. Отчаяние в своих силах. Думать даже -
и к тому нет энергии". Из писем к Фету:
"...Я был нездоров и не в духе и теперь так же. Нынче чувствую себя
совсем больным...
...Не сплю, как надо, и потому нервы слабы и голова, и не могу
работать, писать". Из писем к жене (1869):
"Третьего дня я ночевал в Арзамасе... Было два часа ночи. Я устал
страшно, хотелось спать, ничего не болело. Но вдруг на меня напала тоска,
страх, ужас - такие, каких я никогда не испытывал. Я вскочил, велел
закладывать. Пока закладывали, я заснул и проснулся здоровым".
Такого рода выдержек из писем можно привести целое множество. По этим
письмам можно восстановить картину физического упадка и нервной болезни Л.
Н. Толстого.
Интересно проследить, как Л. Н. Толстой боролся за свои нервы и каким
путем он восстанавливал свое здоровье. Понимая, что какие-то участки его
мозга переутомлены литературным трудом, он не бросал вовсе работы (что,
несомненно, его погубило бы), а переключал свою энергию на другое. То он
начинал заниматься греческим языком, то хозяйством, входя в каждую мелочь,
то составлял азбуку для крестьян, то, наконец, брался за философию и писал
статьи по религиозным и нравственным вопросам.
В сущности, вся философия Толстого - философия чрезвычайно
неврастеничная, "удобная", если так можно сказать, для того физического
состояния, в котором находился писатель, когда об этом писал. Все
философские выводы и правила поведения были сделаны как лечебник здоровья -
как быть здоровым, и что именно для этого следует делать, и каково должно
быть отношение к окружающим вещам, людям и обстоятельствам. Эта философия
была главным образом пригодна для самого Толстого с его характером, с его
особенностями и с его неврастенией.
И в создании этой философии было стремление организовать себя, защитить
себя от болезней, которые расшатывали его волю и тело. И трудно представить,
что это было иначе. Толстой был слишком умен, чтобы видеть всех людей
похожими на себя, и вряд ли он мог думать, что его философская система, его
система непротивленчества и пассивная покорность пригодны для всех, и даже
здоровых, стойких, энергичных людей.
Автор не имеет намерения унизить гениального писателя. По всей
вероятности, Толстой и не думал о себе, когда писал свои статьи. В этих
философских статьях было стремление помочь страждущим и больным людям, но,
вероятно, подсознательно это было стремление найти такое отношение к вещам,
при котором можно было бы продолжить свою жизнь и не разрушать своего
здоровья.
Эта философская система для многих закончилась катастрофически. Было
несколько самоубийств среди последователей Толстого и много испорченных
жизней.
Вспоминается известное самоубийство некоего толстовца, кажется
Леонтьева, который, раздав свое имущество и разуверившись в учении,
застрелился на 43-м году своей жизни.
Как бы там ни было - Толстой одержал победу. Он вернул свое потерянное
здоровье, вернул способность к творчеству и почти до конца своих дней не
имел ни дряхлости, ни упадка. В. Булгаков пишет о 82-летнем Толстом: "Л. Н.
ехал такой крупной рысью, что мне пришлось поспевать за ним галопом".
И после того как Толстой проехал верхом шесть верст, Булгаков спросил:
"Вы не устали, Лев Николаевич?" Толстой ответил: "Нет, ни крошечки".
Вот еще один замечательный человек, который вернул себе свою потерянную
молодость и создал себе продолжительную жизнь, с которой он, впрочем,без
сожаления расстался. Это философ, воспитатель Нерона - знаменитый Сенека
(род. в 3 году до нашей эры).
Сенека в молодые годы дважды пытался покончить с собою, ибо его
здоровье было столь печально, что не оставалось никакого желания жить. Об
этом он сам писал в своих письмах.
Он не покончил с собой исключительно из жалости к своему отцу.
Сколько можно понять из биографии и из писем, Сенека был болен
жесточайшей неврастенией и ипохондрией, а также неврозом желудка, что вовсе
лишало его возможности поддерживать свои истощенные силы.
И любопытное обстоятельство: философ в этот период своей жизни навлек
на себя гнев императора Калигулы. Император не скрывал своих чувств - он
завидовал огромному красноречию и уму молодого Сенеки.
Он отдал приказ - убить философа. Однако приближенные императора
заявили, что убивать философа не стоит, так как он все равно не сегодня
завтра умрет по причине своей крайней болезненности.
Тогда император отменил решение и предоставил дело природе.
Однако философ не умер. И через несколько лет сумел полностью вернуть
свое потерянное здоровье. Причем это не было случайностью. Это была огромная
работа над собой. Это была переделка всей психики. И философ не без
основания мог написать в своем письме: "Прожить сколько нужно - всегда в
нашей власти".
Свое здоровье, продолжительную жизнь, свою необычайную силу воли и
твердость психики философ сумел создать при самых неблагоприятных
обстоятельствах. Три императора (Калигула, Клавдий и Нерон) пытались
раздавить его своей властью.
В царствование Клавдия (когда Сенеке было 40 лет) он был сослан на
остров Корсику и 8 лет провел в изгнании, которое еще более укрепило его
силу воли и здоровье.
Его вернули из ссылки и назначили воспитателем Нерона.
Свою необычайную твердость воли и силу ума Сенека сохранил до последних
минут своей жизни.
Он умер около 70 лет в полнейшем и великолепном здоровье. Возможно, что
он прожил бы и до 90 лет, если бы Нерон не приговорил его к смерти.
В 65 году против Нерона был составлен заговор. Сенека был замешан в
заговоре и приговорен к смертной казни. Причем, в виде особой милости,
император Нерон предоставил своему бывшему воспитателю право покончить жизнь
самоубийством.
Это самоубийство произошло при таких необычайных обстоятельствах и
настолько показало мужество и волю этого великого старика, что стоит
полностью привести описание последних часов философа. Это самоубийство
описано Тацитом:
"Получив известие о приговоре, Сенека хотел сделать завещание, однако
ему в этом отказали.
Тогда, обратившись к своим друзьям, философ сказал, что, так как ему не
позволено завещать им его имущество. у него все же остается одна вещь, может
быть - самая драгоценная, а именно - образ его жизни, любовь к науке и
привязанность к друзьям. Философ утешал друзей и уговаривал не плакать,
напоминая об уроках стоической философии, проповедовавшей сдержанность и
твердость.
Он обратился затем к своей жене и умолял ее умерить свою печаль, не
сокрушаться долго и позволить себе некоторые развлечения.
Паулина протестовала, уверяя, что смертный приговор касается их обоих,
и тоже велела открыть себе жилы '.
Сенека не противился столь благородному решению ее сколько из любви к
своей жене. столько же и из боязни тех обид. которым она может
подвергнуться, когда его не будет.
Затем Сенека открыл себе жилы на руках. Однако. увидя, что старческая
его кровь вытекает медленно. он перерезал также артерии и на ногах.
Опасаясь, чтобы вид его не смутил жены, он велел перенести себя в
другое помещение.
' Нам с нашими нервами и нашей психикой трудно даже представить всю эту
картину в бытовом плане. Плачущие друзья. Философ, который должен на глазах
всех перерезать себе вены. Жена, которой муж позволил сделать то же самое.
Стража, стоявшая у дверей в ожидании конца. Толпа любопытных... Нам трудно
представить эту картину в реальном бытовом плане.
Однако смерть все не приходила. Тогда Сенека приказал дать себе яду, но
и яд не подействовал.
Тогда философ приказал посадить себя в горячую") ванну. Он сделал
возлияние Юпитеру-освободителю и вскоре испустил дух".
Повторяю, нам просто трудно представить всю силу и твердость этого
человека. Надо было иметь железные нервы, чтобы так мужественно вести себя.
Это сделал человек, который в молодые годы погибал от крайнего расстройства
нервов.
Кстати сказать, жена Сенеки, Паулина, была спасена. Нерон опасался, что
эта смерть вызовет разговоры об его излишней жестокости, и потому велел
спасти ее. Ей успели перевязать вены, и хотя она потеряла много крови,
однако осталась жива.
Смерть Сенеки была случайна. Он мог бы прожить значительно дольше.
VII (к стр. 124)
Конечно, к этому заявлению позволительно отнестись несколько
юмористически. Но есть и другие примеры, которые доказывают эту мысль со
всей серьезностью.
Кстати, еще о вине. В арабских сказках в одном месте говорится о
человеке, который пришел в гости:
"Он выпил три ритля вина, и тогда в сердце его вошли радость и
восторг".
Три ритля примерно равняются полутора литрам. Порция не совсем
нормальная людям с нашим здоровьем.
Впрочем, доказывать, что изменились и ухудшились нервы за последние
несколько столетий, нет даже надобности. Это и без того чрезвычайно ясно. В
данном случае достаточно хотя бы припомнить только что описанную смерть
Сенеки и обстоятельства, которые сопровождали эту смерть.
Впрочем, вот еще одно описание, которое еще с большей наглядностью
показывает, какова разница в нервах.
Тот же Сенека пишет в своих письмах о том, как он зашел однажды в
римский цирк посмотреть на бой гладиаторов. Да, правда. Сенека возмущается
жестокостью этогопобоища. Но он пишет об этом все же со спокойствием и с той
нервной твердостью, которая незнакома нам.
Сенека хотел посмотреть на что-нибудь веселое или в крайнем случае на
организованный бой гладиаторов, но попал на побоище преступников.
А надо сказать, что в римском цирке по утрам бились на поединках
гладиаторы, то есть мастера фехтовального дела. В полдень же бились
преступники без всяких щитов и доспехов. Все тело их было открыто для
взаимных ударов. И никакого милосердия или пощады, конечно, нельзя было
ожидать. В сущности, это, видимо, была особого рода смертная казнь -
преступники сами себя убивали.
Трудно представить, как при этом вели бы себя зрители с нашими нервами.
Между тем Сенека пишет о пристрастии и любви зрителей именно к такого
рода боям:
"Громадное большинство предпочитает такую бойню обыкновенным поединкам
и гладиаторским боям. И ее предпочитают потому, что здесь нельзя отразить
удара шлемом или щитом".
Предпочитать же такое побоище - надо действительно для этого иметь
необычайные нервы.
С нашей точки зрения, эти бои, да и организованные бои гладиаторов,
были просто ужасны.
Мы иной раз представляем себе эти бои как нечто праздничное и
торжественное. Однако это было далеко не так. Оказывается, "робких и ленивых
бойцов побуждали к бою ударами бичей и горящими факелами". Сенека пишет:
"Недавно один из германцев, которого готовили к утреннему спектаклю на
гладиаторских боях, отпросился для отправления известных потребностей. Там
он взял губку, привязанную к палке и предназначенную для вытирания нечистот,
засунул ее себе в рот и, заткнув таким образом горло, задушил себя".
Вот каково было состояние у людей, готовившихся к бою.
Вот еще что пишет Сенека:
"Недавно везли под стражей к утреннему спектаклю одного гладиатора. Как
будто отягощенный сном, он качался, сидя в повозке, и наконец спустил голову
до того низко, что она попала между колесных спиц, и держал ее там до тех
пор, пока поворотом колеса ему не свернуло шею".
Римские граждане стремились посмотреть на эти бои, но все же
предпочитали, как говорит Сенека, еще более кровавое побоище преступников.
Эта жестокость и звериная психика и есть, в сущности говоря, звериная
крепость нервов.
Можно привести еще пример, правда книжный, об изменении здоровья.
Существует мнение, что при некотором нервном ослаблении половой
инстинкт все же ни в какой мере не понижается. Однако, по-видимому, это не
так.