Михаил Зощенко (31)

 Второе возражение получено мной от одного врача.
 Речь идет об усталости мозга. Современная наука считает, что мозг сам
по себе не утомляется, а происходят лишь те торможения, которые как бы
прекращают или ослабляют работу мозга.
 Однако, говоря об усталости мозга, я и не стремился подчеркнуть его
физическое изменение, я говорил главным образом об изменении деятельности
мозга при утомлении, то есть о функциональных изменениях.
 В самом деле, функциональная деятельность мозга состоит из двух
основных механических процессов - торможения и возбуждения.
 При усталости, по-видимому, нарушается равновесие в их деятельности и
наступает ослабление этих механизмов.
 При хронической же усталости и перераздражении возникает неврастения,
то есть третий функциональный процесс, процесс постоянных ошибок в работе
торможений и возбуждений.
 Причем нередко создается стойкая привычка к торможению или, наоборот, к
возбуждению. И борьба с этой привычкой и есть в основном борьба со слабыми
нервами.
 XVIII (к стр. 193)
 Как часто, закрывая какую-либо книгу, мы думаем об авторе - какой он,
как он прожил свою жизнь, что он делает и что думает.
 Если есть портрет, мы с любопытством рассматриваем черты лица, стараясь
угадать, какие у писателя склонности, какой характер и какие страсти
потрясают его.
 Нынче, заканчивая книгу, мы решаем дать читателю некоторые сведения о
себе.
 Я родился в Ленинграде (в Петербурге) в 1895 году. Мне сейчас 37 лет.
 Мой отец - украинец (Полтавской губернии), художник. Дворянин.
 Он умер рано - сорока с чем-то лет. Он был талантливый
художник-передвижник. Его картины и сейчас имеются в Третьяковской галерее,
в Академии художеств и в Музее революции. (Отец был в социал-демократической
партии.)
 Моя мать русская. В молодые годы она была актрисой.
 Я кончил гимназию в Ленинграде. Учился весьма плохо. И особенно плохо
по русскому - на экзамене на аттестат зрелости я получил единицу по русскому
сочинению. (Сочинение было на тему о тургеневских героинях.)
 Эта неуспеваемость по русскому мне сейчас тем более странна, что я
тогда уже хотел быть писателем и писал для себя рассказы и стихи.
 Скорей от бешенства, чем от отчаяния, я пытался покончить со своей
жизнью.
 Осенью 1913 года я поступил в университет на юридический факультет. Мне
было тогда 18 лет.
 Я год занимался в университете, но своим делом почти не интересовался.
Сдал минимум - один экзамен по римскому праву. И все почти дни проводил в
физическом кабинете, слушая лекции профессора Хвольсона.
 Весной 1914 года я без денег поехал на Кавказ и поступил там на
железную дорогу контролером поездов (на линии Кисловодск - Минеральные
Воды). Там же давал уроки.
 Осенью, в начале войны, я вернулся в Ленинград и вместо университета,
прослушав ускоренные военные курсы, уехал прапорщиком на фронт.
 У меня не было, сколько я помню, патриотического настроения - я
попросту не мог сидеть на одном месте из-за склонности к ипохондрии и
меланхолии. Кроме того, я был уволен из университета за невзнос платы.
 Вплоть до революции я пробыл на фронте в Кавказской гренадерской
дивизии. На германском фронте, командуя батальоном, был ранен и отравлен
газами.
 В Февральскую революцию я вернулся в Ленинград. При Временном
правительстве был назначен начальником почт и телеграфа и комендантом
Главного почтамта.
 В сентябре 1917 года я выехал в командировку в Архангельск. Был там
адъютантом архангельской Дружины и секретарем полкового суда.
 За несколько недель до прихода англичан я снова уехал в Ленинград. Был
момент, когда я из Архан-гельска хотел уехать за границу. Мне было
предложено место на ледоколе. Одна влюбленная в меня француженка достала мне
во французском посольстве паспорт иностранного подданного.
 Однако в последний момент я передумал. И незадолго до занятия
Архангельска успел выехать в Ленинград.
 В июле 1918 года я поступил в пограничную охрану. Сначала служил в
Стрельне, потом в Кронштадте.
 Из пограничной охраны перевелся добровольцем в Красную Армию и в ноябре
1918 года отправился в действующую армию, на Нарвский фронт.
 В Красной Армии я был командиром пулеметной команды и потом полковым
адъютантом.
 Я не коммунист и в Красную Армию пошел сражаться против дворянства и
помещиков - против среды, которую я в достаточной мере хорошо знал.
 Я пробыл на фронте полгода и по болезни сердца (порок, полученный после
отравления газами в германскую войну) уволился из армии.
 После этого я переменил десять или двенадцать профессий, прежде чем
добрался до своей теперешней профессии.
 Я был агентом уголовного розыска (в Ленинграде). Был инструктором по
кролиководству и куроводству (в Смоленской губернии, город Красный, совхоз
Мань- ково).
 Был старшим милиционером в Лигове. Изучил два ремесла - сапожное и
столярное. И даже работал в сапожной мастерской на Васильев-ском острове (на
2-й линии, против Академии художеств).
 Там же, работая в мастерской, впервые встретился с писателем. Это был
Н. Шебуев - в свое время редактор "Бича". Он принес чинить сапоги и, помню,
с любопытством разговаривал со мной, удивляясь познаниям сапожника.
 Последняя моя профессия до писательства - конторское занятие. Я был
конторщиком и потом помощником бухгалтера в Ленинградском военном порту.
 Там же, на работе, я написал первые свои рассказы и издал первую свою
книжку без фамилии на обложке-"Рассказы Назара Синебрюхова". Тогда же я
вошел в содружество писателей "Серапионовы братья".
 Мои первые рассказы попали к Горькому. Горький пригласил меня к себе,
правильно покритиковал и помог мне материально. А также устроил мне
академический паек. С тех пор началась моя литературная судьба. И с тех пор
меркнет разнообразие моей жизни. Скоро 15 лет, как я занимаюсь литературой.
О чем и для кого я писал? Вот вопросы, которые занимают критику. Существует
мнение, что я пишу о мещанах. Однако мне весьма часто говорят: "Нет ли
ошибки в вашей работе? У нас ведь нет мещанства как отдельного класса, как
отдельной прослойки. У нас нехарактерна эта печальная категория людей. С
какой стати вы изображаете мещанство и отстаете от современного типа и темпа
жизни?"
 Ошибки нет. Я пишу о мещанстве. Да, у нас нет мещанства как класса, но
я по большей части делаю собирательный тип. В каждом из нас имеются те или
иные черты и мещанина, и собственника, и стяжателя. Я соединяю эти
характерные, часто затушеванные черты в одном герое, и тогда этот герой
становится нам знакомым и где-то виденным.
 Я пишу о мещанстве и полагаю, что этого материала хватит еще на мою
жизнь. Для кого я пишу?
 Я пишу, я, во всяком случае, имею стремление писать для массового
советского читателя.
 И вся трудность моей работы свелась главным образом к тому, чтоб
научиться так писать, чтобы мои сочинения были всем понятны. Мне много для
этого пришлось поработать над языком. Мой язык, за который меня много (зря)
ругали, был условный, вернее собирательный (точно так же, как и тип). Я
немного изменил и облегчил синтаксис и упростил композицию рассказа. Это
позволило мне быть понятным тем читателям, которые не интересовались
литературой. Я несколько упростил форму рассказа (инфантилизм?),
воспользовавшись неуважаемой формой и традициями малой литературы.
 В силу этого моя работа мало уважалась в течение многих лет. И в
течение многих лет я не попадал даже в списки заурядных писателей. Но я
никогда не имел от этого огорчений и никогда не работал для удовлетворения
своей гордости и тщеславия.
 Профессия моя оказалась все же чрезвычайно трудна. Она оказалась
наиболее тяжелой из всех профессий, которые я имел. За 14 лет я написал 480
рассказов (и фельетонов), несколько повестей, две маленькие комедии и одну
большую. А также выпустил мою самую интересную (документальную) книгу -
"Письма к писателю".
 Нынче, в 1933 году, я начал писать "Возвращенную молодость". Я писал ее
три месяца, а думал о ней четыре года.
 Читатель, который огорчится переменой моего творчества, может быть
спокоен. Выпустив эту книгу, я снова буду продолжать то, что начал. Эта
книга - просто временная передышка.
 Эту книгу я написал в назидание себе и людям. Я написал ее не для того,
чтобы пофилософствовать. Я никогда не уважал такой бесцельной философии.
 Мне попросту хотелось быть в этом смысле полезным в той борьбе, какую
ведет наша страна за социализм. Я всегда удивлялся крайнему непониманию
людей и крайнему незнанию самых элементарные правил руководства своим телом.
Мне казалось, знание всего этого необходимо людям, которые много работают.
 Мне хотелось простым языком рассказать о том, что я думал и что знал.
Быть может, я кое в чем наврал - в таком случае я смиренно прошу у науки
извинения.
 Эти мои медицинские рассуждения не списаны с книг. Я был той собакой,
над которой произвел всё опыты.
 Я знаю, что я до чрезвычайности опростил и, так сказать, огрубил всю
предложенную схему жизни, здоровья и смерти. Подозреваю, что кое-что
значительно сложнее и кое-что просто непонятно моему воображению
(электричество). Но я писал эту книгу не как научное исследование, а как
занимательный роман.
 Эта книга, для ее достоверности и для поднятия авторитета автора, все
же обязывает меня жить по крайней мере 70 лет. Я боюсь, что этого не
случится. У меня порок сердца, плохие нервы и несколько неправильная работа
психики. В течение многих лет в меня стреляли из ружей, пулеметов и пушек.
Меня травили газами. Кормили овсом. И я позабыл то время, когда я лежал на
траве, беспечно наблюдая за полетом птичек.
 Нет, я не стремлюсь прожить слишком много, тем не менее я считаю
позорным умереть в 38 лет. Итак, книга кончена.
 Последние страницы я дописываю в Сестрорецке 9 августа 1933 года.
 Я сижу на кровати у окна. Солнце светит в мое окно. Темные облака
плывут. Собака лает. Детский крик раздается. Футбольный мяч взлетает в
воздух. Красавица в пестром халате, играя глазами, идет купаться.
 Кашкин поспевает за ней, поглядывая на ее пышные плечи.
 Он поигрывает прутиком и насвистывает победный марш.
 В саду скрипнула калитка. Маленькая девчурка, как говорит мой друг
Олеша - похожая на веник, идет в гости к моему сыну.
 Благополучие и незыблемость этих вечных картин меня почему-то радуют и
утешают.
 Я не хочу больные думать. И на этом прерываю свою повесть.



 Август 1933