Михаил Зощенко (37)

 В святых я, братцы мои, давненько не верю. Еще до революции. А что до
бога, то в бога перестал я верить с монастыря. Как побывал в монастыре, так
и закаялся.
 Конечно, все это верно, что говорят про монастыри, - такие же монахи
люди, как и мы прочие: и женки у них имеются, и выпить они не дураки, и
повеселиться, - но только не в этом сила. Это давно известно.
 А вот случилась в монастыре одна история. После этой истории не могу я
спокойно смотреть на верующих людей. Пустяки - ихняя вера!
 А случилось это, братцы мои, в Новодеевском монастыре.
 Был монастырь богатый. И богатство свое набрал с посетителей.
Посетители жертвовали. Бывало, осенью, как поднапрут всякие верующие, как
начнут лепты вносить - чертям тошно. Один вносит за спасение своей души,
другой - за спасение плавающих и утопающих, третий так себе вносит - с жиру
бесится.
 Многие вносили - принимай только. И принимали. Будьте покойны.
 Ну, а конечно, который внесет, - норовит уж за свои денежки пожить при
монастыре и почетом попользоваться. Да норовит не просто пожить, а охота
ему, видите ли, к святой жизни прикоснуться. Требует и келью отдельную, и
служку, и молебны.
 Ублаготворяли их. Иначе нельзя.
 А только осенью келий этих никак не сватало всем желающим. Уж простых
монахов вытесняли на время по сараям, и то было тесно.
 А сначала было удивительно: с чего бы это народ сюда прет? Что за
невидаль? Потом выяснилось: была тут и природа богатая, климат, и, кроме
того, имелась приманка для верующих.
 Жили в монастыре два монаха-молчальника, один столпник и еще один
чудачок. Чудачок этот мух глотал. И не то, чтобы живых мух, а настойку из
мух пил натощак. Так сказать, унижал себя и подавлял свою плоть.
 Бывало, с утра пораньше народ соберется вокруг его сарайчика и ждет. А
он, монах то есть, выйдет к народу, помолится, поклонится в пояс и велит
выносить чашку. Вынесут ему чашку с настойкой, а он снова поклонится народу
и начинает пить эту гнусь.
 Ну, народ, конечно, плюется, давится, которые слабые дамы блюют и с ног
падают, а он, сукин кот, вылакает гнусь до дна, не поморщится, повернет
чашку, дескать, пустая, поклонится и - к себе. Только его и видели до
другого дня.
 Один раз пытались верующие словить его, дескать, не настоящая это
настойка из мух. Но оказалось верно - честь-честью. Монах сам показал,
удостоверил и сказал народу:
 - Что я, бога, что ли, буду обманывать?..
 После этого слава пошла о нем большая.
 А что до других монахов-были они не так интересны. Ну, хотя бы
молчальники. Ну, молчат и молчат. Эка невидаль! Столпник - тоже пустяки.
Стоит на камне и думает, что святой. Пустяки!
 Был еще один такой - с гирькой на ноге ходил. Этот нравился народу.
Одобряли его. Смешил он верующих. Но только долго он не проходил - запил,
гирьку продал и ушел восвояси.
 А все это, конечно, привлекало народ. Любопытно было. Оттого и шли
сюда. А шли важные люди. Были тут и фоны, и бароны, и прочая публика. Но из
всех самый почетный и богатый гость был - московский купчик Владимир
Иванович.
 Много денег он всадил в монастырь. Каялся человек. Грехи замаливал.
 - Я, - говорил он про себя, - всю жизнь грешил, ну, а теперь пятый год
очищаюсь.
 А старенький это был человек. Бороденка была у него совсем белая. И на
первый взгляд он был похож на святого Кирилла или Мефодия. Чего такому-то не
каяться?
 А приезжал он в монастырь часто.
 Бывало, приедет, остановит коляску версты за три и прет пешком.
 Придет вспотевший, поклонится братии, заплачет. А его под ручки. Пот с
него сотрут, и водят вокруг, и шепчут на ухо всякие пустяки.
 Ну, отогреется, проживет недельку, отдарится и снова в город. А там
опять в монастырь. И опять кается.
 А каялся он прямо на народе. Как услышит монастырский хор - заплачет,
забьется: "Ах, я такой! Ах, я этакий!"
 Очень на него хор действовал. Жалел только старик, что не дамский это
монастырь.
 - Жаль, - говорил, - что не дамский, а то я очень обожаю самое тонкое
пение сопран.
 Так вот, был Владимир Иванович самый почетный гость. А от этого все и
случилось.
 Продавалось рядом с монастырем имение. Имение дворянское. "Дубки".
Имение удобное - земли рядом. Вот игумен и разгорелся на него. Монахи тоже.
 Стал игумен вместе с экономом мозгами раскидывать: как бы им подобрать
к своим рукам? Да никак. Хоть и денег тьма, да купить нельзя. По закону не
показано. По закону мог монастырь землю получить только в дар.
 Вот игумен и придумал механику. Придумал он устроить это дело через
Владимир Иваныча. Посетитель почтенный, седой, - купит и подарит после.
Только и делов.
 Ну, так и сделали.
 А купчик долго отнекивался.
 - Нет, - говорил, - куда мне! От мирских дел я давно отошел, мозги у
меня не на то самое направлены, а на очищение и на раскаяние, - не могу,
простите!
 Но уломали. Мраморную доску обещали приклепать на стене с заглавием
купчика. Согласился купчик.
 И вот дали ему семьдесят тысяч рублей золотом, отслужили молебствие с
водосвятием и отправили покупать.
 Покупал он долго. Неделю. И приехал назад в монастырь вспотевший и
вроде не в себе. Приехал утром. С экипажа не Слез, к игумену не пошел, а
велел только выносить свои вещи из кельи.
 Ну, а монахи, конечно, сбежались - увидели. И игумен вышел.
 - Здравствуйте, - говорит. - Сходите!
 - Здравствуйте, - говорит. - Не могу.
 - Отчего же, - спрашивает, - не можете? Не больны ли? Как, дескать,
Ваше самочувствие и все такое?
 - Ничего, - говорит Владимир Иванович, - спасибо! Я, говорит, приехал
попрощаться да вещички кой-какие забытые взять. А сойти с экипажа не могу, -
ужасно тороплюсь и вообще.
 - А Вы, - говорит игумен, - через не могу. Какого черта! Нужно нам про
дело говорить. Купили?
 - Купил, - отвечает купчик, - обязательно купил. Такое богатое имение
не купить грешно, отец настоятель!
 - Ну, и что же? - спрашивает игумен. - Оформить надо... Дар-то...
 - Да нет, - отвечает купчик. - Я, говорит, раздумал. Я, говорит, не
подарю вам это имение. Разве мыслимо разбрасываться таким добром? Что вы?
 Чего тут и было после этих слов, - невозможно рассказать. Игумен,
конечно, ошалел, нос у него сразу заложило - ни чихнуть, ни сморкнуться не
может. А эконом - мужчина грузный - освирепел, нагнулся к земле и за
неимением под рукой камня схватил гвоздь этакий длинный, барочный и бросился
на Владимир Ивановича. Но не заколол - удержали.
 Владимир Иванович побледнел, откинулся в экипаже.
 - Пущай, - говорит, - пропадают оставленные вещи.
 И велел погонять.
 И уехал. Только его и видели.
 Говорили после, будто он примкнул к другому монастырю, в другой
монастырь начал жертвовать, но насколько верно - никто не знает.
 А история эта даром не прошла. Которые верующие монахи стали
расходиться из монастыря. Первый ушел молчальник,
 - Ну, - говорит, - вас к чертям собачьим.
 Плюнул и пошел, хотя его и удерживали. А засим ушел я. Меня не
удерживали.