Иностранца я всегда сумею отличить от наших советских граждан. У них, у
буржуазных иностранцев, в морде что-то заложено другое. У них морда, как бы
сказать, более неподвижно и презрительно держится, чем у нас. Как, скажем,
взято у них одно выражение лица, так и смотрится этим выражением лица на все
остальные предметы.
Некоторые иностранцы для полной выдержки монокль в глазах носят.
Дескать, это стеклышко не уроним и не сморгнем, чего бы ни случилось.
Это, надо отдать справедливость, здорово.
А только иностранцам иначе и нельзя. У них там буржуазная жизнь
довольно беспокойная. Им там буржуазная мораль не дозволяет проживать
естественным образом. Без такой выдержки они могут ужасно осрамиться.
Как, например, один иностранец костью подавился. Курятину, знаете,
кушал и заглотал лишнее. А дело происходило на званом обеде. Мне про этот
случай один знакомый человек из торгпредства рассказывал.
Так дело, я говорю, происходило на званом банкете. Кругом, может,
миллионеры пришли. Форд сидит на стуле. И еще разные другие.
А тут, знаете, наряду с этим человек кость заглотал.
Конечно, с нашей свободной точки зрения в этом факте ничего такого
оскорбительного нету. Ну проглотил и проглотил. У нас на этот счет довольно
быстро. Скорая помощь. Мариинская больница. Смоленское кладбище.
А там этого нельзя. Там уж очень исключительно избранное общество.
Кругом миллионеры расположились. Форд на стуле сидит. Опять же фраки. Дамы.
Одного электричества горит, может, больше как на двести свечей.
А тут человек кость проглотил. Сейчас сморкаться начнет. Харкать. За
горло хвататься. Ах, боже мой! Моветон и черт его знает что.
А выйти из--за стола и побежать в ударном порядке в уборную -- там тоже
нехорошо, неприлично. "Ага, скажут, побежал до ветру". А там этого абсолютно
нельзя.
Так вот этот француз, который кость заглотал, в первую минуту, конечно,
смертельно испугался. Начал было в горле копаться. После ужасно побледнел.
Замотался на своем стуле. Но сразу взял себя в руки. И через минуту
заулыбался. Начал дамам посылать разные воздушные поцелуи. Начал, может,
хозяйскую собачку под столом трепать.
Хозяин до него обращается по--французски.
-- Извиняюсь, говорит, может, вы чего-нибудь действительно заглотали
несъедобное? Вы, говорит, в крайнем случае скажите.
Француз отвечает:
-- Коман? В чем дело? Об чем речь? Извиняюсь, говорит, не знаю, как у
вас в горле, а у меня в горле все в порядке.
И начал опять воздушные улыбки посылать. После на бламанже налег.
Скушал порцию.
Одним словом, досидел до конца обеда и никому виду не показал.
Только когда встали из--за стола, он слегка покачнулся и за брюхо рукой
взялся -- наверное, кольнуло. А потом опять ничего.
Посидел в гостиной минуты три для мелкобуржуазного приличия и пошел в
переднюю.
Да и в передней не особо торопился, с хозяйкой побеседовал, за ручку
подержался, за калошами под стол нырял вместе со своей костью. И отбыл.
Ну, на лестнице, конечно, поднажал.
Бросился в свой экипаж.
-- Вези, кричит, куриная морда, в приемный покой.
Подох ли этот француз или он выжил -- я не могу вам этого сказать, не
знаю. Наверное, выжил. Нация довольно живучая.
1928
Тут недавно поругалась одна наша жиличка со своим фактическим супругом.
Безусловно, у них каждую неделю какой-нибудь семейный купорос случался,
но это превзошло ожидание. Они, сукины дети, начали вещами кидаться.
Он в нее самоварным крантиком кинулся. А самовар, знаете, потек. Она
рассердилась -- и в него блюдечком. А он осколок подобрал от этого разбитого
блюдечка и нарочно ковырнул этим осколком свою потертую личность. И орет:
дескать, произошло зверское мужеубийство.
Но она, то есть его супруга, Катюша Белова, оказалась более
сознательная.
-- Ах так! -- говорит.
Ну, одним словом, сами понимаете, что она говорит.
-- Я, говорит, может, сейчас же перестану с тобой жить. Вот сейчас же,
говорит, соберу свое имущество и тогда кидайте крантики в своих соседей, а с
меня довольно.
Он говорит:
-- Ах, говорит, скажите как напужали. Пожалуйста, говорит. Чище воздух
будет.
Тут у них снова произошло некоторое оживление, так сказать, небольшая
стычка семейного характера. После чего Катя собрала свои вещички. Завернула
их в простыню. Плюнула в своего фактического подлеца. И пошла себе.
Она пошла до своей родной матери. До своей мамы. А ее мама не слишком
обрадовалась прибытию. Одним словом, не прыгала вокруг своей дочки.
-- Так что, говорит, я сама угловая жиличка, и, говорит, как вам
известно, у меня нету комнатных излишков.
Катя говорит:
-- Так что я всего, может, на пару дней, до приискания комнаты.
Старушка не проявила идеологического шатания в этом вопросе.
-- Знаем, говорит. Другие, говорит, по шестьдесят лет ищут комнаты и
находить не могут, а ты, говорит, нашлась какая веселая.
Ну, дочка видит, что мама склокой занимается, положила узел в углу и
пошла до своей подруги. У ней подруга была -- Тося. Тося говорит:
-- Очень, говорит, я тебе сочувствую. Можешь, говорит, рассчитывать на
мою моральную поддержку, но, говорит, я сама с мужем проживаю в одной
небольшой комнатке, так что рассуждения излишни.
Тогда побегла Катюшка еще до одной знакомой дамы, но ничего такого не
получилось.
А уже вечер приближается. Надо куда-нибудь деться. Не на юге.
Побегла Катя еще в одно место. После зашла в гостиницу бывшую "Модерн".
В "Модерне" ей говорят:
-- Так что у нас допущают только приезжающих. А то, говорят, процветает
разврат. А вот, говорят, если б вы жили, для примеру, в Москве, то, говорят,
мы охотно допустили бы вас как приезжую, а так, говорят, извиняемся.
Тогда еще немного походила по улицам Катюшка и пошла тихими шагами к
своему потухшему семейному очагу.
Ее фактический муж говорит:
-- Ага, вернулись! Ножки-то, говорит, извиняюсь, не промочили ли,
трепавшись по улицам?
После чего, слегка поругавшись, они отужинали и легли спать.
А она видела во сне, будто кто-то ей сказал, что где-то сдается
комната.
А вообще, квартирный вопрос несомненно укрепляет семейную жизнь.
Некоторые товарищи говорят, будто семейные устои шатаются, будто
разводы часты и так далее. Нет, это неверно!
Брак сейчас довольно крепкий. Крепковатый.
1928
Человек -- животное довольно странное. Нет, навряд ли оно произошло от
обезьяны. Старик Дарвин, пожалуй что, в этом вопросе слегка заврался.
Очень уж у человека поступки -- совершенно, как бы сказать, чисто
человеческие. Никакого, знаете, сходства с животным миром. Вот если животные
разговаривают на каком-нибудь своем наречии, то вряд ли они могли бы вести
такую беседу, как я давеча слышал.
А это было в лечебнице. На амбулаторном приеме. Я раз в неделю по
внутренним болезням лечусь. У доктора Опушкина. Хороший такой, понимающий
медик. Я у него пятый год лечусь. И ничего, болезнь не хуже.
Так вот, прихожу в лечебницу. Записывают меня седьмым номером. Делать
нечего -- надо ждать. Вот присаживаюсь в коридоре на диване и жду.
И слышу -- ожидающие больные про себя беседуют. Беседа довольно тихая,
вполголоса, без драки.
Один такой дядя, довольно мордастый, в коротком полупальто, говорит
своему соседу:
-- Это, говорит, милый ты мой, разве у тебя болезнь -- грыжа. Это
плюнуть и растереть -- вот вся твоя болезнь. Ты не гляди, что у меня морда
выпуклая. Я тем не менее очень больной. Я почками хвораю.
Сосед несколько обиженным тоном говорит:
-- У меня не только грыжа. У меня легкие ослабшие. И вот еще жировик
около уха.
Мордастый говорит:
-- Это безразлично. Эти болезни разве могут равняться с почками!
Вдруг одна ожидающая дама в байковом платке язвительно говорит:
-- Ну что ж, хотя бы и почки. У меня родная племянница хворала почками
-- и ничего. Даже шить и гладить могла. А при вашей морде болезнь ваша
малоопасная. Вы не можете помереть через эту вашу болезнь.
Мордастый говорит:
-- Я не могу помереть! Вы слыхали? Она говорит, я не могу помереть
через эту болезнь. Много вы понимаете, гражданка! А еще суетесь в
медицинские термины.
Гражданка говорит:
-- Я вашу болезнь не унижаю, товарищ. Это болезнь тоже самостоятельная.
Я это признаю. А я к тому говорю, что у меня, может, болезнь посерьезнее,
чем ваши разные почки. У меня -- рак.
Мордастый говорит:
-- Ну что ж -- рак, рак. Смотря какой рак. Другой рак --совершенно
безвредный рак. Он может в полгода пройти.
От такого незаслуженного оскорбления гражданка совершенно побледнела и
затряслась. Потом всплеснула руками и сказала:
-- Рак в полгода. Видали! Ну, не знаю, какой это рак ты видел. Ишь
морду-то отрастил за свою болезнь.
Мордастый гражданин хотел достойным образом ответить на оскорбление, но
махнул рукой и отвернулся.
В это время один ожидающий гражданин усмехнулся и говорит:
-- А собственно, граждане, чего вы тут расхвастались?
Больные посмотрели на говорившего и молча стали ожидать приема.
1928
Нынче взяток не берут. Это раньше шагу нельзя было шагнуть без того,
чтобы не дать или не взять. А нынче характер у людей сильно изменился к
лучшему.
Взяток, действительно, не берут.
Давеча мы отправляли с товарной станции груз.
У нас тетка от гриппа померла и в духовном завещании велела отправить
ейные там простыни и прочие мещанские вещицы в провинцию, к родственникам со
стороны жены.
Вот стоим мы на вокзале и видим такую картину, в духе Рафаэля.
Будка для приема груза. Очередь, конечно. Десятичные метрические весы.
Весовщик за ними. Весовщик, такой в высшей степени благородный служащий,
быстро говорит цифры, записывает, прикладывает гирьки, клеит ярлыки и дает
разъяснения.
Только и слышен его симпатичный голос:
-- Сорок. Сто двадцать. Пятьдесят. Сымайте. Берите. Отойдите... Не
станови сюда, балда, станови на эту сторону.
Такая приятная картина труда и быстрых темпов.
Только вдруг мы замечаем, что при всей красоте работы весовщик очень уж
требовательный законник. Очень уж он соблюдает интересы граждан и
государства. Ну, не каждому, но через два--три человека он обязательно
отказывает груз принимать. Чуть расхлябанная тара,-- он ее не берет. Хотя
видать, что сочувствует.
Которые с расхлябанной тарой, те, конечно, охают, ахают и страдают.
Весовщик говорит:
-- Заместо страданий укрепите вашу тару. Тут где-то шляется человек с
гвоздями. Пущай он вам укрепит. Пущай сюда пару гвоздей вобьет и пущай
проволокой подтянет. И тогда подходите без очереди,-- я приму.
Действительно верно: стоит человек за будкой. В руках у него гвозди и
молоток. Он работает в поте лица и укрепляет желающим слабую тару. И,
которым отказали,-- те смотрят на него с мольбой и предлагают ему свою
дружбу и деньги за это самое.
Но вот доходит очередь до одного гражданина. Он такой белокурый, в
очках. Он не интеллигент, но близорукий. У него, видать, трахома на глазах.
Вот он надел очки, чтоб его было хуже видать. А может быть, он служит на
оптическом заводе, и там даром раздают очки.
Вот он становит свои шесть ящиков на метрические десятичные весы.
Весовщик осматривает его шесть ящиков и говорит:
-- Слабая тара. Не пойдет. Сымай обратно.
Который в очках, услышав эти слова, совершенно упадает духом. А перед
тем, как упасть духом, до того набрасывается на весовщика, что дело почти
доходит до зубочистки.
Который в очках кричит:
-- Да что ты, собака, со мной делаешь! Я, -- говорит,-- не свои ящики
отправляю. Я, --говорит,-- отправляю государственные ящики с оптического
завода. Куда я теперь с ящиками сунусь? Где я найду подводу? Откуда я возьму
сто рублей, чтобы везти назад? Отвечай, собака, или я из тебя котлетку
сделаю!
Весовщик говорит:
-- А я почем знаю? -- И при этом делает рукой в сторону.
Тот, по близорукости своего зрения и по причине запотевших стекол,
принимает этот жест за что-то другое. Он вспыхивает, чего-то вспоминает,
давно позабытое, роется в своих карманах и выгребает оттуда рублей восемь
денег, все рублями. И хочет их подать вевовщику.
Тогда весовщик багровеет от этого зрелища денег. Он кричит:
-- Это как понимать? Не хочешь ли ты мне, очкастая кобыла, взятку
дать?!
Который в очках сразу, конечно, понимает весь позор своего положения.
-- Нет,-- говорит,-- я деньги вынул просто так. Хотел, чтобы вы их
подержали, покуда я сыму ящики с весов.
Он совершенно теряется, несет сущий вздор, принимается извиняться и
даже, видать, согласен, чтобы его ударили по морде.
Весовщик говорит:
-- Стыдно. Здесь взяток не берут. Сымайте свои шесть ящиков с весов,--
они мне буквально холодят душу. Но, поскольку это государственные ящики,
обратитесь вот до того рабочего, он вам укрепит слабую тару. А что касается
денег, то благодарите судьбу, что у меня мало времени вожжаться с вами.
Тем не менее он зовет еще одного служащего и говорит ему голосом,
только что перенесшим оскорбление:
-- Знаете, сейчас мне хотели взятку дать. Понимаете, какой абсурд. Я
жалею, что поторопился и для виду не взял деньги, а то теперь трудно
доказывать.
Другой служащий отвечает:
-- Да, это жалко. Надо было развернуть историю. Пущай не могут думать,
что у нас
попрежнему рыльце в пуху.
Который в очках, совершенно сопревший, возится со своими ящиками. Их
ему укрепляют, приводят в христианский вид и снова волокут на весы.
Тогда мне начинает казаться, что у меня тоже слабая тара.
И, покуда до меня не дошла очередь, я подхожу к рабочему и прошу его на
всякий случай укрепить мою сомнительную тару. Он спрашивает с меня восемь
рублей.
Я говорю:
-- Что вы, говорю, обалдели, восемь рублей брать за три гвоздя.
Он мне говорит интимным голосом:
-- Это верно, я бы вам и за трояк сделал, но говорит, войдите в мое
пиковое положение -- мне же надо делиться вот с этим крокодилом.
Тут я начинаю понимать всю механику.
-- Стало быть, -- я говорю, -- вы делитесь с весовщиком?
Тут он несколько смущается, что проговорился, несет разный вздор и
небылицы, бормочет о мелком жалованьишке, о дороговизне, делает мне крупную
скидку и приступает к работе.
Вот приходит моя очередь.
Я становлю свой ящик на весы и любуюсь крепкой тарой.
Весовщик говорит:
-- Тара слабовата. Не пойдет.
Я говорю:
-- Разве? Мне сейчас только ее укрепляли. Вот тот, с клещами, укреплял.
Весовщик отвечает:
-- Ах, пардон, пардон. Извиняюсь. Сейчас ваша тара крепкая, но она была
слабая. Мне это завсегда в глаза бросается. Что пардон, то пардон.
Принимает он мой ящик и пишет накладную.
Я читаю накладную, а там сказано: "Тара слабая".
-- Да, что ж вы,-- говорю,--делаете, арапы? Мне же,-- говорю,-- с такой
надписью обязательно весь ящик в пути разворуют. И надпись не позволит
требовать убытки. Теперь,-- говорю,-- я вижу ваши арапские комбинации.
Весовщик говорит:
-- Что пардон, то пардон, извиняюсь.
Он вычеркивает надпись,-- я я ухожу домой, рассуждая по дороге о
сложной душевной организации своих сограждан, о перестройке характеров, о
хитрости и о той неохоте, с какой мои уважаемые сограждане сдают свои
насиженные позиции.
Что пардон, то пардон.
1930
Пока мы тут с вами решаем разные ответственные вопросы насчет колхозов
и промфинплана -- жизнь идет своим чередом. Люди устраивают свою судьбу,
женятся, выходят замуж, заботятся о своем личном счастьишке, а некоторые
даже жулят и спекулируют. Конечно, в настоящее время спекулировать довольно
затруднительно. Но, вместе с тем, находятся граждане, которые придумывают
чего-то такое свеженькое в этой области.
Вот об одной такой спекуляции я и хочу вам рассказать. Тем более факт
довольно забавный. И тем более это -- истинное происшествие. Один мой
родственник прибыл из провинции и поделился со мной этой новостью.
Одна симферопольская жительница, зубной врач О., вдова по
происхождению, решила выйти замуж.
Ну, а замуж в настоящее время выйти не так-то просто. Тем более, если
дама интеллигентная и ей охота видеть вокруг себя тоже интеллигентного,
созвучного с ней субъекта.
В нашей пролетарской стране вопрос об интеллигентах -- вопрос пока
довольно острый. Проблема кадров еще не разрешена в положительном смысле, а
тут, я извиняюсь, -- женихи. Ясное дело, что интеллигентных женихов нынче не
много. То есть есть, конечно, но все они какие-то такие -- или уже женатые,
или уже имеют две--три семьи, или вообще лишенцы, что, конечно, тоже не
сахар в супружеской жизни.
И вот при такой ситуации живет в Симферополе вдова, которая в прошлом
году потеряла мужа. Он у ней умер от туберкулеза.
Вот, значит, помер у ней муж. Она сначала, наверное, легко отнеслась к
этому событию.
А-а, думает, ерунда. А после видит -- нет, далеко не ерунда,-- женихи
по свету не бегают пачками. И, конечно, загоревала. И вот, значит, горюет
она около года и рассказывает о своем горе молочнице. К ней ходила
молочница, молоко приносила. Поскольку муж у ней помер от туберкулеза, так
вот она начала заботиться о себе,-- усиленно питалась. Вот она пьет молоко
около года, поправляется и между прочим имеет дамский обывательский разговор
со своей молочницей.
Неизвестно, с чего у них началось. Наверное, она пришла на кухню и
разговорилась. Вот, мол, продукты дорожают. Молоко, дескать, жидковатое, и
вообще женихов нету.
Молочница говорит:
-- Да, мол, безусловно, чего-чего, а этого мало.
Зубной врач говорит:
-- Зарабатываю подходяще. Все у меня есть -- квартира, обстановка,
деньжата. И сама,-- говорит,-- я не такое уж мурло. А вот подите ж, вторично
замуж выйти буквально не в состоянии. Прямо хоть в газете печатай
объявление.
Молочница говорит:
-- Ну, говорит, газета -- это не разговор. А чего-нибудь такое надо,
конечно, придумать.
Зубной врач отвечает:
-- В крайнем случае я бы,-- говорит,--и денег не пожалела. Дала бы
денег той, которая меня познакомит в смысле брака.
Молочница спрашивает:
-- А много ли вы дадите?
-- Да,-- говорит врачиха,-- смотря какой человек отыщется. Если,
конечно, он интеллигент и женится, то, говорит, червонца три я бы дала, не
сморгнув глазом.
Молочница говорит:
-- Три, говорит, это мало. Давайте пять червонцев, тогда я вам подыму
это дело. У меня, говорит, есть на примете подходящий человек.
-- Да, может, он не интеллигентный,-- говорит врачиха,-- может, он
крючник.
-- Нет,-- говорит,-- зачем крючник. Он очень интеллигентный. Он --
монтер.
Он полностью закончил семилетку.
Врачиха говорит:
-- Тогда вы меня с ним познакомьте. Вот вам пока червонец на труды.
И вот на этом они расстаются.
А, надо сказать, у молочницы ничего такого не было на примете, кроме
собственного ее супруга.
Но крупная сумма ее взволновала, и она начала прикидывать в своем
мозгу, как бы ей попроще выбить деньги из рук этой врачихи.
И вот приходит она домой и говорит своему супругу:
-- Вот, мол, Николаша, чего получается. Можно, говорит, рублей
пятьдесят схватить так себе, здорово живешь, без особых хлопот.
И, значит, рассказывает ему всю суть дела. Мол, чего, если она нарочно
познакомит его с этой разбогатевшей врачихой, а та сдуру возьмет да и
отсыплет ей пять червонцев.
-- И,-- говорит,--в крайнем случае, если она будет настаивать, можно и
записаться. В настоящее время это не составляет труда. Сегодня ты
распишешься, а завтра или там послезавтра -- обратный ход.
А муж этой молочницы, этакий довольно красивый сукин сын, с усиками,
так ей говорит:
-- Очень отлично. Пожалуйста! Я, -- говорит,-- всегда определенно рад
пятьдесят рублей взять за ни за что. Другие ради такой суммы месяц работают,
а тут такие пустяки -- записаться.
И вот, значит, через пару дней молочница знакомит своего мужа с зубным
врачом.
Зубной врач сердечно радуется и без лишних слов и причитаний уплачивает
молочнице деньги.
Теперь складывается такая ситуация.
Муж молочницы, этот известный трепач с усиками, срочно записывается с
врачихой, переходит временно в ее апартаменты и пока что живет там.
Так он живет пять дней, потом неделю, потом десять дней.
Тогда приходит молочница.
-- Так что,-- говорит,-- в чем же дело?
Монтер говорит:
-- Да нет, я раздумал вернуться. Я,-- говорит,-- с этим врачом жить
останусь. Мне тут как-то интересней получается.
Тут, правда, он схлопотал по физиономии за такое свое безобразное
поведение, но мнения своего не изменил. Так и остался жить у врачихи. А
врачиха, узнав про все, очень хохотала и сказала, что поскольку нет насилия,
а есть свободный выбор, то инцидент исчерпан.
Правда, молочница еще пару раз заходила на квартиру и дико скандалила,
требуя возврата своего супруга, однако ни черта хорошего из этого не вышло.
Больше того -- ей отказали от места, не велели больше носить молока во
избежание дальнейших скандалов и драм.
Так за пять червонцев скупая и корыстная молочница потеряла своего
красивого, интеллигентного супруга.
1931
Нынче все, как сговорились -- просят посмешней писать.
Как будто, знаете, это от нас зависит. Как будто мы все из пальца
высасываем. Как будто у нас только и делов, что выдумывать смешные истории.
Хотя вот, впрочем, извольте -- расскажу одно комичное приключение. Так
сказать, из подлинной жизни.
А стоим мы раз в кино и дожидаем одну знакомую.
Тут, надо сказать, одна особа нам понравилась. Такая довольно
интересная бездетная девица. Служащая.
Ну, конечно -- любовь. Встречи. Разные тому подобные слова. И даже
сочинение стихов на тему, никак не связанную со строительством,-- чего-то
там такое: "Птичка прыгает с ветки на ветку, на небе солнышко блестит"...
Любовь в этом смысле завсегда вредно отражается на мировоззрении
отдельных граждан. Замечается нытье и разные гуманные чувства. Наблюдается
какая-то жалость к птицам и к людям и желание тем и другим помочь. И сердце
делается какое-то такое чувствительное. Что, говорят, совершенно излишне в
наши дни.
Так вот, раз однажды стою в кино со своим чувствительным сердцем и
дожидаюсь свою даму.
А она, поскольку служащая и не дорожит местом -- любит опаздывать. И по
привычке переносит свое опоздание и на эту личную почву.
И вот стою, как дурак, в кино и дожидаюсь.
Так очередь у кассы струится. Так дверь раскрыта на улицу -- заходите.
Так я стою. И как-то так энергично стою, весело. Охота петь, веселиться,
дурака валять. Охота кого-нибудь толкнуть, подшутить, схватить за нос. На
душе пенье раздается, и сердце разрывается от счастья.
И вдруг вижу -- стоит около входной двери бедно одетая старушка. Такой
у нее рваненький ватерпруфчик, облезлая муфточка, дырявые старинные
прюнелевые башмачонки.
И стоит эта старушка скромно у двери и жалостными глазами смотрит на
входящих, ожидая, не подадут ли.
Другие на ее месте обыкновенно нахально стоят, нарочно поют тонкими
голосами или бормочут какие-нибудь французские слова, а эта стоит скромно и
даже как-то стыдливо.
Гуманные чувства заполняют мое сердце! Я вынимаю кошелек, недолго роюсь
в нем, достаю рубль и от чистого сердца, с небольшим поклоном, подаю
старухе.
И у самого, от полноты чувства, слезы, как бриллианты, блестят в
глазах.
Старушка поглядела на рубль и говорит:
-- Это чего?
-- Вот,-- говорю,--примите, мамаша, от неизвестного.
И вдруг вижу -- у ней вспыхнули щеки от глубокого волнения.
-- Странно,-- говорит,-- я, кажется, не прошу. Чего вы мне рубль
пихаете... Может быть, я дочку жду-- собираюсь с ней в кино пойти. Очень, --
говорит, -- обидно подобные факты видеть.
Я говорю:
-- Извиняюсь... Как же так... Я прямо сам не понимаю... Пардон, говорю.
Прямо спутался. Не поймешь, кому чего надо. И кто зачем стоит. Шутка ли,
столько народу. Пойди, разбирайся.
Думаю -- скверность какая.
И хочу уйти.
Но старуха поднимает голос до полного визга.
-- Это что ж,-- говорит,-- в кино не пойти -- оскорбляют личность! Как,
говорит, у вас руки не отсохнут производить такие жесты! Да я лучше подожду
дочку и в другое кино пойду, чем я буду с вами сидеть рядом и дышать
зараженным воздухом.
Я хватаю ее за руку, извиняюсь и прошу прощения. И поскорей отхожу в
сторону, а то, думаю, еще, чего доброго, заметут в милицию, а я даму жду.
Вскоре приходит моя дама. А я стою скучный и бледный и даже несколько
обалдевший и стыжусь по сторонам глядеть, чтобы не увидеть моей оскорбленной
старухи.
Вот я беру билеты и мелким шагом волочусь за своей дамой.
Вдруг подходит ко мне кто-то сзади и берет меня за локоть.
Я хочу развернуться, чтоб уйти, но вдруг вижу -- передо мной старуха.
-- Извиняюсь,-- говорит она,-- это не вы ли мне давеча рубль давали?
Я чего-то невнятное лепечу, а она продолжает:
-- Тут, не помню, кто-то мне давал сейчас рубль... Кажется, вы. Если
вы, тогда, ладно, дайте. Тут дочка не рассчитала, а вторые места дороже
стоят, чем мы думали. Прямо хоть уходи. Извиняюсь,-- говорит.
Я вынимаю кошелек, но моя дама выпускает следующие слова:
-- Совершенно,-- говорит,-- не к чему швыряться деньгами. Уж если на то
пошло, я лучше нарзану в буфете выпью.
Нет, я все-таки дал старухе рубль! И мы, в растрепанных чувствах, стали
глядеть картину. Под музыку дама меня пилила, говоря, что за две недели
знакомства я ей пузырек одеколону не мог купить, а, между прочим, пыль в
глаза пускаю и раздаю рубли направо и налево.
Под конец стали показывать веселую комедию, и мы, забыв обо всем,
весело хохотали.
1932