Некрасов Николай Алексеевич. (72)

 238.

Не гордись, что в цветущие лета,
В пору лучшей своей красоты
Обольщения модного света
И оковы отринула ты,

Что, лишь наглостью жалкой богаты,
В то кипучее время страстей
Не добились бездушные фаты
Даже доброй улыбки твоей,-

В этом больше судьба виновата,
Чем твоя неприступность, поверь,
И на шею повеситься рада
Ты < > будешь теперь.

(1855 или 1856)



 239.

Семьдесят лет бессознательно жил
Чернский помещик Бобров Гавриил,
Был он не (то) чтоб жесток и злонравен,
Только с железом по твердости равен.

(1855 или 1856)



 240.

Кто долго так способен был
Прощать, не понимать, не видеть,
Тот, верно, глубоко любил,
Но глубже будет ненавидеть...

(1855 или 1856)



 241.

Так говорила (...) актриса отставная,
Простую речь невольно украшая
Остатками когда-то милых ей,
А ныне смутно памятных ролей,-
Но не дошли до каменного слуха
Ее проклятья,- бедная старуха
Ушла домой с Наташею своей
И по пути всё повторяла ей
Свои проклятья черному злодею.

Но (не) сбылись ее проклятья.

Ни разу сон его спокойный не встревожил
Ни черт, ни шабаш ведьм: до старости он дожил
Спокойно и счастливо, денег тьму
Оставивши в наследство своему
Троюродному дяде... А старуха
Скончалась в нищете - безвестно, глухо,
И, чтоб купить на гроб ей три доски,
Дочь продала последние чулки.

(1855 или 1856)



 242.

И на меня, угрюмого, больного,
Их добрые почтительные лица
Глядят с таким глубоким сожаленьем,
Что совестно становится. Ничем
Я их любви не заслужил.

(1855 или 1856)



 243.

О, пошлость и рутина - два гиганта,
Единственно бессмертные на свете,
Которые одолевают всё -
И молодости честные порывы,
И опыта обдуманный расчет,
Насмешливо и нагло выжидая,
Когда придет их время. И оно
Приходит непременно.

(1855 или 1856)



 244. Прощание

Мы разошлись на полпути,
Мы разлучились до разлуки
И думали: не будет муки
В последнем роковом "прости".
Но даже плакать нету силы.
Пиши - прошу я одного...
Мне эти письма будут милы
И святы, как цветы с могилы -
С могилы сердца моего!

(28 февраля 1856)





 
 КОЛЛЕКТИВНОЕ

 245. ПОСЛАНИЕ БЕЛИНСКОГО К ДОСТОЕВСКОМУ

Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.

Хоть ты юный литератор,
Но в восторг уж всех поверг,
Тебя знает император,
Уважает Лейхтенберг.

За тобой султан турецкий
Скоро вышлет визирей.
Но когда на раут светский,
Перед сонмище князей,

Ставши мифом и вопросом,
Пал чухонскою звездой
И моргнул курносым носом
Перед русой красотой,

Так трагически недвижно
Ты смотрел на сей предмет
И чуть-чуть скоропостижно
Не погиб во цвете лет.

С высоты такой завидной,
Слух к мольбе моей склоня,
Брось свой взор пепеловидный,
Брось, великий, на меня!

Ради будущих хвалений
(Крайность, видишь, велика)
Из неизданных творений
Удели не "Двойника".

Буду нянчиться с тобою,
Поступлю я, как подлец,
Обведу тебя каймою,
Помещу тебя в конец.

(Январь 1846)



 246. ЗАГАДКА

Художества любитель,
Тупейший, как бревно,
Аристократов чтитель,
А сам почти ...;

Поклонник вре-бонтона,
Армянский жантильйом,
Читающий Прудона
Под пальмовым листом;

Сопящий и сипящий -
Приличий тонких раб,
Исподтишка стремящий
К Рашели робкий ...;

Три раза в год трясущий
Журнальные статьи
.......................
.......................

Друг мыслей просвещенных,
Чуть-чуть не коммунист,
Удав для подчиненных,
Перед Перовским - глист;

Враг хамов и каратель,
Сам хам и хамов сын -
Скажи, о друг-читатель,
Кто этот господин?

(Начало 1854)



 247. ПОСЛАНИЕ К ЛОНГИНОВУ

Недавний гражданин дряхлеющей Москвы,
О друг наш Лонгинов, покинувший - увы!-
Бассейной улицы приют уединенный,
И Невский, и Пассаж, и Клуба кров священный,
Где Анненков, чужим наполненный вином,
Пред братцем весело виляет животом;
Где, не предчувствуя насмешливых куплетов,
Недолго процветал строптивый Арапетов;
Где, дерзок и красив, и низок, как лакей,
Глядится в зеркала Михайла Кочубей;
Где пред Авдулиным, играющим зубами,
Вращает Мухортов лазурными зрачками;
Где, о политике с азартом говоря,
Ты Виртембергского пугал секретаря
И не давал ему в часы отдохновенья
Предаться сладкому труду пищеваренья!
Ужель, о Лонгинов, ты кинул нас навек,
Любезнейший поэт и редкий человек?

Не ожидали мы такого небреженья...
Немало мы к тебе питали уваженья!
Иль ты подумать мог, что мы забыть могли
Того, кем Егунов был стерт с лица земли,
Кто немцев ел живьем, как истый сын России,
Хотинского предал его родной стихии,
Того, кто предсказал Мильгофера судьбу,
Кто сукиных сынов тревожил и в гробу,
Того, кто, наконец, - о подвиг незабвенный! -
Поймал на жирный хвост весь причет
Наш священный?..
Созданье дивное! Ни времени рука,
Ни зависть хищная лаврового венка
С певца Пихатия до той поры не сдернет,
Пока последний поп в последний раз не ...!

И что же! Нет тебя меж нами, милый друг!
И даже - верить ли? - ты ныне свой досуг
Меж недостойными безумно убиваешь!
В купальне без штанов с утра ты заседаешь;
Кругом тебя сидят нагие шулера,
Пред вами водки штоф, селедка и икра.
Вы пьете, плещетесь - и пьете вновь до рвоты.
Какие слышатся меж вами анекдоты!
Какой у вас идет постыдный разговор!
И если временем пускаешься ты в спор,
То подкрепляешь речь не доводом ученым,
.......................................
Какое зрелище! Но будущность твоя
Еще ужаснее! Так, вижу, вижу я:
В газетной комнате, за "Северной пчелою",
С разбухшим животом, с отвислою губою,
В кругу обжорливых и вялых стариков,
Тупых политиков и битых игроков,
Сидишь ты - то икнешь, то поглядишь сонливо.
"Эй, Вася! трубочку!" - проговоришь лениво...
И тычет в рот тебе он мокрым янтарем,
Не обтерев его пристойно обшлагом.
Куря и нюхая, потея и вздыхая,
Вечерней трапезы уныло поджидая,
То в карты глянешь ты задорным игрокам,
То Петербург ругнешь - за что, не зная сам;
А там, за ужином, засядешь в колымагу -
И повлекут домой две клячи холостягу -
Домой, где всюду пыль, нечистота и мрак
И ходит между книг хозяином прусак.
И счастие еще, когда не встретит грубо
Пришельца позднего из Английского клуба
Лихая бабища - ни девка, ни жена!
Что ж тут хорошего? Ужели не страшна,
О друг наш Лонгинов, такая перспектива?

Опомнись, возвратись! Разумно и счастливо
С тобою заживем, как прежде жили, мы.
Здесь бойко действуют кипучие умы:
Прославлен Мухортов отыскиваньем торфа;
Из Вены выгнали барона Мейендорфа;
Милютина проект ту пользу произвел,
Что в дождь еще никто пролеток не нашел;
Языкова процесс отменно разыгрался:
Он без копейки был - без денежки остался;
Европе доказал известный Соллогуб,
Что стал он больше подл, хоть и не меньше глуп;
А Майков Аполлон, поэт с гнилой улыбкой,
Вконец оподлился - конечно, не ошибкой...
И Арапетов сам - сей штатский генерал,
Пред кем ты так смешно и странно трепетал, -
Стихами едкими недавно пораженный,
Стоит, как тучный вол, обухом потрясенный,
И с прежней дерзостью над крутизной чела
Уж не вздымается тюльпан его хохла!

(20-30 июля 1854)