Николай Бердяев. Алексей Степанович Хомяков. (25)

В своем послании Хомяков выражает сербам целый ряд горячих пожеланий, которые он относит и к России, так как в России не была осуществлена его программа. «Да будет же всем полная свобода в вере и в исповедании её! Да не терпит никто угнетения или преследования в деле богопознания или богопоклонения! Никто, хотя бы он был (чего Боже избави) совратившийся с пути истинного серб! Да будет он вам все ещё братом, хотя несчастным и ослепленным! Но да не будет уже он ни законодателем, ни правителем, ни судьею, ни членом общинного схода, ибо иная совесть у него, иная у вас»**. Тут выражена общая для всего славянофильства жажда свободы совести вместе с жаждой религиозной, христианской, не секуляризированной общественности. Славянофильское общество — общество христианско-православное, оно должно жить по завету Христа, по Христовой совести, но насилия над чужой совестью проявлять не может, так как насилие это противно духу Христову. С иноверцем не может быть православнохристианского общения, с ним нельзя строить христианской общественности, но должно уважать его свободную совесть. «Не употребляйте нового богатства на пустой блеск, негу и роскошь! Пусть богатый употребляет лишки своего богатства на помощь бедным или на дело общей пользы и общего просвещения. Пусть будет у земли сербской та святая роскошь, чтобы в ней не было нужды и лишений для человека трудолюбивого! Затем богатство и блеск да украшают храмы Божий. Но в ваших частных жилищах должна быть простота, так же как и во всем вашем домашнем быту. Роскошь частного человека есть всегда похищение и ущерб для общества»*. Славянофильское общество не должно быть буржуазным — оно должно быть народным. Капиталистическая нажива и капиталистический культ роскоши недопустим в христианском обществе и противен демократическому духу славянства. «В суде же законном и уголовном будьте милосердны, помните, что в каждом преступлении частном есть большая или меньшая вина общества, мало оберегающего своих членов от первоначального соблазна или не заботящегося о христианском образовании их с ранних лет. Не казните преступника смертью. Он уже не может защищаться, а мужественному народу стыдно убивать беззащитного, христианину же грешно лишать человека возможности покаяться. Издавна у нас на земле русской смертная казнь была отмене на, и теперь она нам всем противна и в общем ходе уголовного суда не допускается. Такое милосердие есть слава православного племени славянского. От татар да ученых немцев появилась у нас жестокость в наказаниях, но скоро исчезнут и последние следы её (курсив мой. — H. Б.)»**. Хомяков был решительным противником смертной казни и в этом был выразителем национального русского духа. Дух русского народа противится смертной казни и жестокости наказаний. И власть, вступившая на путь казней, — не русская по духу, не народная, это власть немецко-татарская. Хомяков и славянофилы не говорили прямо и не могли прямо сказать, что историческая власть у нас есть инородная, чуждая власть, но они думали это, все их учение вело к этому выводу. Власть эта никогда не вела славянской политики, и идеалы славянства ей чужды. Не раз уже в этой книге я указывал на то, что Хомяков неповинен в полном отрицании Запада. Западная Европа была для него все же «страной святых чудес», он все же видел на Западе арийский гений. Мы знаем уже, что он не только любил Англию, но и был англофилом. Судьба мировой истории, по его мнению, должна быть решена в Москве и Лондоне. Он высоко ценил германскую культуру и признавал её важное значение. Петербург же был для него более чужим и нелюбимым, чем иные города Европы. Лондон уж, конечно, был ближе его сердцу, чем Петербург. Бюрократический Петербург представлялся ему искажением образа России, изменой духу русского народа. Грех Хомякова был не в том, что он отрицал Запад (он не отрицал Запада, а в своей критике Запада часто бывал прав), — грех его в том, что он с нелюбовью относился к католичеству, то есть к целой половине христианского мира, и питал антипатию к романским народам, то есть к живым носителям католичества на Западе. Хомяков всегда отдавал предпочтение Германии перед странами романскими. Думаю, что в этом он допустил большую ошибку по отношению к идеалам России и славянства. Германия — носительница идеалов пангерманизма, глубоко враждебных идеалам панславизма. Германия имеет всемирно-историческое стремление германизировать славянство, привить ему свою культуру. Германизм — одна из исторических опасностей для России и славянства, подобно опасности панмонголизма. Со странами романскими нам делить нечего.
Католичество органически ближе православию, чем протестантство, а романские народы органически ближе русским и славянам, чем народы германские. Мировая православно-славянская политика должна быть политикой сближения с католическими и романскими странами и народами. Мы достаточно уже пострадали от того, что наша историческая власть германизировалась, онемечилась, а в нашу религиозную жизнь и духовную культуру незаметно прокрался протестантский рационализм. Коренную ошибку Хомякова и славянофилов разделял и Достоевский, который в союзе с протестантской Германией хотел раздавить католический мир. Но католичество не может быть внутренней опасностью для России. Нас не должен ослеплять исторический испуг перед полонизмом; полонизм давно уже перестал быть опасным для России, и давно пора уже сделать наше отношение к Польше сообразным духу русского народа. Германизм — гораздо более реальная опасность. Католичества может бояться лишь пассивное, мертвое православие, вечно ищущее протекции власти; православие активное, живое не может бояться, может лишь искать активного воссоединения во вселенском христианстве. Идея славянства должна быть окончательно освобождена от византизма. Мертвящий византизм тяжелым бременем лежит на русском народе, замутняет национальное самосознание и мешает осуществлению национального призвания. Хомяков сознавал глубокое отличие славянства от византизма, понимал, что именно Византии был наиболее чужд идеал христианской общественности. В наследие России Византия оставила ложное отношение Церкви и государства. Но русская жажда Града Христова противится этому наследию. И необходимо ещё радикальнее славянофилов оторвать идею России и славянства от византизма.
В сознании Хомякова христианский мессианизм не был ещё свободен от элементов языческого национализма. Этот языческий национализм торжествовал победу у эпигонов славянофильства. Проблема России, русского самосознания и русского мессианизма есть проблема Востока и Запада, проблема универсальная. Проблема эта завещана нам славянофилами. Но примесь языческого национализма в славянофильстве затемняет эту универсальную проблему, замыкает Россию в себе, в своем самодовольстве и лишает её универсального значения. « Россия для русских » — это языческий национализм. «Россия для мира» — это христианский мессианизм. Языческий национализм не в силах различить в России Восток христианский от крайнего, нехристианского Востока, опасного не только для России, но и для всего христианского мира, не отличает «России Ксеркса» от «России Христа». Русский и славянский христианский мессианизм, универсальный по своей природе и задаче, должен быть решительно отличен и от западного империалистского национализма, которым заражена наша власть, и от восточного изуверски-языческого национализма, которым дышат наши стихийные националистические круги. Ни те, ни другие не в силах разгадать загадку России. Загадка России разгадывается лишь в мессианизме христианском и универсальном. Россия нужна не для своего национально-эгоистического процветания, а для спасения мира. Это предчувствовал Хомяков, когда видел миссию России в том, что она поведает миру «тайну свободы», «согреет дыханием свободы», «дарует дар святой свободы». Хомяков имел в виду свободу Христову, которой Запад изменяет все более и более. Свобода эта не царствует и у нас, её нельзя измерить количествами. Но духовно зрячий увидит на русском православном Востоке «святую свободу», свободу святых. Она проявится в решительный час истории, с ней связано будет явление Града Христова.