Николай Бердяев. ФИЛОСОФИЯ СВОБОДНОГО ДУХА. (6)

В богословских системах мы обычно не встречаем противоположения природы и духа. Там есть противоположение природы и благодати, естественного и сверхъестественного. Дух как бы не обладает самостоятельной качественностью. Он или внедрен в природу и тогда почти не отличается от души, т. е. натурализован, или отнесен к бытию Божьему и тогда является, как благодать Духа Св. Натурализация и заключается в том, что божественное и духовное как бы отнимаются от тварного мира и человек мыслится как исключительно природное, естественное существо, как психофизическая монада. Человеку оставляется душа и тело, но дух переносится в трансцендентную сферу, дух мыслится как достояние божественного бытия. Дух выбрасывается из глубины человека вовне, в трансцендентную даль, в потусторонний мир. Дух извне подается человеку. Человек лишь по благодати может быть духовным существом, по природе он исключительно душевно-телесное существо. Этим утверждается как бы крайний дуализм Творца и творения, благодатного порядка и природного порядка. Человек и мир не по грехопадению, а по существу внедуховны и внебожественны, исключительно природны. Человек становится духовным лишь по благодати, приходящей извне. Такого рода богословское и метафизическое учение, в сущности отрицающее образ и подобие Божие в человеке, никогда не было в христианстве исключительно преобладающим и последовательно додуманным до конца. Лишь в католичестве томизм выражает это учение в классически чистой форме. Христианские мистики всегда учили о духовном человеке и об имманентном духовном пути. Богословски-метафизическая система, основанная на крайнем дуализме Творца и творения, благодатного и природного порядка, отрицающая духовность человека, не есть единственно возможное в христианстве и окончательное учение о бытии. Это есть лишь антропологическое сознание, соответствующее известному моменту духовного пути человека, отражающее известное состояние духовного опыта и духовной жизни. Утеря человеком духа и духовной жизни есть греховное состояние человека, помрачение в нем образа и подобия Божьего, а не сущность человека. В этом духовном состоянии дух предстоит человеку как вне его лежащее трансцендентное начало. Эмпирическая личность, погруженная в природный мир, удаленная от Бога, обречена на раздельное существование. Дух для нее всегда есть что-то внеположное.

Сознание греховности превращается в сознание трансцендентности для человека духа. Иногда остается впечатление, что официальное богословие и официальные церковные наставление о путях человека не хотят признавать человека духовным существом, предостерегают от соблазнов духовности. Христианство души признается более истинным и более правоверным христианством, чем христианство духа. Сознание себя духовным существом признается гордыней, а смирение понимается как сознание своей недостойности обладать духом и духовной жизнью. На этой почве выработался своеобразный христианский позитивизм и мещанство, обращенное к средне-нормальному сознанию, к душевному. человеку. Духовность признается лишь достоянием святых, подвижников, старцев. Духовность людей, не достигших высоких ступеней совершенства и не стяжавших себе благодати Духа Св., всегда представляется подозрительной духовностью, она не от Бога. Так берется под подозрение вся та духовная жизнь человечества, которая не вмещалась в рамки установившегося церковного понимания о стяжании благоданных даров Св. Духа. Дух и есть Св. Дух, Третья Ипостась Св. Троицы, никакого другого Духа нет и не должно быть. В человеке нет никакого Духа. Сознание в себе Духа есть гордыня, недостаток смирения. Более благочестиво погружение в душевную и телесную жизнь, более смиренно. Для богословов и иерархов Церкви обычно бывала более подозрительна высшая духовная жизнь, чем грехи жизни душевной и телесной. Тут есть какая-то очень тревожная проблема. Церковь прощала грехи плоти, была бесконечно снисходительна к слабостям душевного человека, но была беспощадна к соблазнам духа, к притязаниям духа, к взлетам духа. На этом основано беспощадное отношение церкви к гностическим и теософическим течениям в христианстве, осуждение христианских мистиков, подозрительное отношение к творцам духовной культуры, к философам, к поэтам, к духовным реформаторам. Так утверждался своеобразный христианский материализм и христианский позитивизм, так провозглашалось христианство прежде всего религией душевной, а не духовной. Таков был христианский экзотеризм. В богословских системах это нашло себе статическое выражение в учениях о благодати и природе, о Духе как исключительном достоянии благодатного порядка, о человеке и мире как исключительном достоянии природного порядка. Так тайны религиозной жизни, тайны религиозного опыта и религиозного пути объективировались, внешне символизировались, овеществлялись и материализовывались. Жизнь, опыт, путь, дух превращались в субстанции, в отвлеченные истины, в метафизико-теологические начала. Бог и божественная жизнь мыслились неподвижно, статично. Христианство не мыслилось как мистерия духовной жизни. То, что есть моя духовная жизнь, мой духовный путь, предносилось как застывшие субстанции, как объективно-предметное бытие. В подозрительном отношении Церкви к духу и духовной жизни была своя правда, жизненная правда. Гордыня и самодовольство в духовной жизни есть великое зло и враждебны Христовой правде. Существует лжеименная духовность, ложная духовность, без истинного достижения духовности. Мы постоянно встречаем эту ложную духовность в среде современных теософов. Есть ложная мистика, есть ложное духовное знание. Есть духовность притязательная, но не прошедшая через очищение, замутненная и загрязненная природным миром. Такая замутненная духовность, не очищенная от демонолатрии духовность, была у гностиков. Есть мистика, в которой душевные и даже плотские состояния принимаются за духовные. Нужно испытывать духов. Не всякому духу можно верить. К духовному человеку должны быть предъявлены большие требования, чем к человеку душевному. Духовность налагает обязанности, она не может быть притязанием. Есть сферы духовной жизни, которые до времени должны быть закрыты, как непосильные душевному человеку. Нет ничего противнее притязаний на ложную возвышенность и непрерывную духовность, сопровождаемых презрением к простой душевной жизни и простым душевным людям. Церковь свята в своем предписании простоты и смиренности. Бессильный духовный жест не доказывает существования духовной жизни. В практике Церкви была жизненная правда. Но богословская система, отрицающая самобытную качественность духовной жизни и присущесть ее человеку, не может претендовать на абсолютную и непреложную истину. Эта богословская система экзотерична и может быть преодолена. Духовная жизнь есть победа над грехом. Закрепление греховной человеческой природы в неподвижной онтологии есть аберрация сознания. Человек делается достоин духовной жизни в меру подлинного своего приобщения к духовной жизни.

§

Все мистики учат о втором, духовном рождении. Первое рождение есть рождение природное, вроде первого Адама, прародителя природного человечества, рождение в раздельности и разорванности и вместе с тем в родовой связанности и необходимости. Второе рождение есть рождение духовное, вроде Нового Адама, начальника духовного человечества, рождение в единстве и вместе с тем в свободе. Второе рождение есть преодоление родовой и материальной необходимости, возрождение во Христе к новой жизни. В первом рождении все переживается как извне данное, во втором рождении все переживается как внутреннее и глубинное. Второе духовное рождение в своей чистой качественности, ведомо мистикам, оно ими описано, и они учат путям, к нему ведущим. Но и каждому христианину доступно возрождение во Христе, открыты пути духовной жизни. Христианство есть религия духа, религия второго рождения. "Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия". Значит, всякий христианин должен родиться свыше. "Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным в духе". "Но настанет время, и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет себе; Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине". И Апостол Павел говорит: "Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживают". "Если же вы духом водитесь, то вы не под законом"*. Но христианское откровение о духовной жизни, о втором рождении, о поклонении Отцу в духе и истине действует в природном человечестве, вроде старого Адама, в среднем, массовом человеке и потому принимает формы духовно-душевного христианства. Христианство, религия не от мира сего, претерпевает кенозис, уничижение в мире и во имя массы человечества символизируется, а не реализируется духовная жизнь. Во имя спасения мира христианство, религия нездешней правды, изливающейся из иных миров, идет в мир и вечно подвергается опасности и обмирщания, ослабления духа и угашения духа. В этом историческая трагедия христианства, источник его удачи и действенности в истории и его неудачи, его нереализованности в исторической жизни. Христианство должно нисходить в природный мир, и христианство должно оставаться истиной не от мира сего, истиной духа и духовной жизни. В этом страшная трагедия духовного человечества. Дух не от "мира", дух и есть то, что "не от мира сего". Жизнь в духе, духовная жизнь есть нелюбовь к "миру" и к тому, что от "мира". Но дух опрокинут в мир, исходит и нисходит в мир, символизирует себя в мире. Мир есть символ того, что происходит в духе, отображение совершающегося в духе отпадения от Бога. Жизнь в мире есть обреченность каждого разделять общую судьбу, связанность грехом, который живет в самом духовном человеке, невозможность выделить свою судьбу. Есть единство мирового процесса, единство судеб человечества. "Не любите мира, ни того, что в мире; кто любит мир, в том нет любви Отчей". Так говорит Апостол Иоанн. Но он же говорит: "Не любящий брата пребывает в смерти". "Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь"*. В этом есть мучительная антиномия христианства. Любовь к брату, а не только любовь к себе заставляет нас жить в мире и разделять в мире ею судьбу. Любовь к брату может привести к порабощению миром, к подчинению духа миру. Христианский мир изживал эту трагическую антиномию, и нет гладкою, спокойного из нее выхода. Такова судьба человеческая, она обрекает на взаимодействие, притяжение и отталкивание духа и мира, духовного и природного человечества.

Духовное, мистическое понимание христианства - более истинное и подлинно реальное, бытийственнее, чем понимание душевное, объективированно-предметное, символизированное в плане природно-историческом. Христианской мистике открывается сокровенная глубина христианства, мистерия духовной жизни. Эта глубина прикрыта для богословских систем, для рационализированного христианского сознания, в которых тайны божественной жизни выброшены вовне, поняты по образцу природной жизни. Христианство есть откровение мистерии духовной жизни, в нем все мистериозно, в нем раскрывается глубина бытия, как божественная мистерия, в нем все есть жизнь, жизненная трагедия. Тайна Искупления, тайна Голгофы есть внутренняя мистерия духа, она совершается в сокровенной глубине бытия. Голгофа есть внутренний момент духовной жизни, духовного пути, - прохождение всякой жизни через распятие, через жертву. В глубине духа рождается Христос, проходит свой жизненный путь, умирает на кресте за грехи мира и воскресает. (Это и есть внутренняя мистерия духа. Она раскрывается в духовном опыте, она ведома всякому рожденному в духе, и она описана мистиками, как путь внутренней жизни. Христос должен раньше раскрыться во внутренней жизни духа, чем он раскрывается во внешнем природно-историческом мире. Без внутреннего принятия Христа в духе, истины, которые раскрываются в Евангелии, остаются непонятными фактами внешнего эмпирического мира. Но христианская мистерия духа объективируется, выбрасывается вовне, в природный мир, символизируется в истории. Христос родился, умер и воскрес не только в глубине духа, но и в природно-историческом мире. Рождение Христа, Его жизнь, крестная смерть и воскресение -- подлинные факты природного мира. То, о чем рассказано в Евангелии, подлинно совершилось в истории, в пространстве и времени. Но реальность совершающегося в истории, в проcтранстве и времени тут такая же, как и всякая реальность природного, пространственно-времсиного мира, т. е. реальность символическая, отобрзжающая события духовного мира. Это нельзя понимать так, что события евангельской истории суть лишь символы, в то время как другие события истории, удостоверенные исторической наукой, суть реальности. Но все события истории, происходящие в объективированном природном мире, суть лишь символические реальности, лишь отображения духовною мира - жизнь Александра Македонского и Наполеона, переселение народов и французская революция тоже лишь символические реальности и тоже носят лишь отображенный характер. Но жизнь Христа, открывающаяся в Евангелии, символизирует и отображает события духовною мира безмерно большей важности и значительности, единственности и центральное и, чем все другие события всемирной историй. Эти события говорят о самом существе духовной жизни, в первичной мистерии жизни, о божественной значительности жизни. Можно сказать, что евангельская история есть метаистория. Евангельская история мифологична в том лишь смысле, в каком мифологична вся всемирная история, весь мировой процесс, т. с. в смысле символического отображения в объективно-природном плане внутренней мистерии духа. Такого рода понятие ничего общего не имеет с докетизмом, который не признавал реальности человеческой жизни Христа во плоти, считал кажущимися ею страдания и смерть. Докетизм совсем не выходит из натуралистического понимания христианства, но в этом натуралистическом понимании берет сторону ложного спиритуализма, обедняющего и упрощающего полноту мистерии духовной жизни. Для докетизма, для монофизитства духовная и божественная природа обладает реальностью в натуралистическом, объективированном смысле этого слова, жизнь же плоти и природа человеческая были лишь кажущимися и иллюзорными. Мы же утверждаем, что жизнь плоти в этом мире обладает подлинной символической реальностью и человек столь же реален, как и Бог, не только в символическом отображении, но и в реальности духовного мира. Все ереси докетизма, монофизитства и пр. остаются в противоположении духа плоти, в то время как такого рода противоположение связано с натурализацией и объективизацией духа. В действительности плоть мира целиком вбирается в дух и символически отображает жизнь духа. Духовное понимание христианства, как внутренней мистерии жизни, совсем не отметает и не отбрасывает, как ложь, душевного, объективированного понимания христианства, а лишь внутренне его осмысливает и освещает, лишь познает его в большей глубине. Смысл эзотерического совсем не в том, что оно отметает и отрицает экзотерическое и борется против него, а в том лишь, что оно углубляет его и осмысливает. Эзотерическое, мистическое, сокровенное христианство совсем не отрицает христианства экзотерического, предметно-объективированного, выброшенного вовне, оно лишь стремится глубже постигнуть христианство и осмыслить все внешнее во внутреннем, оно признает иерархические ступени и смысл существования самых низших ступеней объективизации, всегда отражающих подлинные реальности духовной жизни. "Плоть" экзотерического, предметно-объективированного христианства не менее реальна, чем дух в этом христианстве, - и "плоть" и "дух" этого христианского сознания одинаково символически отображают подлинные реальности духовной жизни, божественной мистерии жизни. То, что происходит в духовном мире, - всевременно и всепространственно, но символически отображается в пространстве и времени, в материи. И потому материальное, плотское в истории христианства приобретает священное значение. Священное значение и есть символическое значение. Святая плоть есть как символическая плоть, но она не есть материя как субстанциальная реальность в наивно-реалистическом смысле слова.

Менее всего духовное, мистическое, сокровенное христианство благоприятно для иконоборчества. Ибо ересь иконоборчества отрицает символическое отображение духовного мира в плоти мира природного. Мистическое же, внутреннее христианство видит в плоти, в материальных предметах символическое отображение духовного мира, т. е. вполне согласно с тем, что фактически утверждает об этом церковное сознание. Весь культ церковный с его "плотью" есть подлинное, реально-символическое отображение мистерии духовной жизни и не может быть отрицаем духовным христианством. Ложное "духовное" христианство протестантского типа не знает реалистического символизма, оно знает лишь идеалистический и психологический символизм, который не связывает, а разделяет, - оно есть одна из сторон натуралистического христианства, противополагающего "дух" "плоти" и тем поставляющего их в одну линию. Истинное христианство духа знает конкретную, а не отвлеченную духовность, духовность, вмещающую все иерархические ступени символизации и воплощений, все осмысливающую и углубляющую, а не отсекающую и отрицающую. То, что принято называть "духовным" христианством и что порождает разнообразные секты этого имени, есть отвлеченный спиритуализм и монофизитство, оскопление и урезывание полноты христианства, и живет оно отрицаниями и отсечениями. Подлинные и самые глубокие христианские мистики, возвышающиеся до христианства духа, никогда не были "духовными" христианами в ограниченно-сектантском смысле. И Мейстер Экхарт, один из величайших христианских мистиков, истолковывавший христианство как мистерию духа, как внутренний духовный путь, оставался благочестивым католиком и доминиканцем, признававшим все конкретные степени символизации и воплощений. Мистика имела огромное влияние на Лютера, но сама по себе мистика еще не порождает протестантизма или сектантства. Самый дерзновенный из германских мистиков, Ангелус Силезиус, для которого христианство было, конечно, мистерией духа, который стремился к сверхбожественному и которому принадлежат слова о том, что без человека Бог не мог бы просуществовать ни одного мгновения, был фанатическим католиком и не думал разрывать с символикой и воплощениями церковного христианства.