- 1014 Просмотров
- Обсудить
Осенними астрами день дышал,— отчаяние и жалость!— как будто бы старого мира душа в последние сны снаряжалась; как будто бы ветер коснулся струны и пел тонкоствольный ящик о днях позолоченной старины, оконченных и уходящих. И город — гудел ему в унисон, бледнея и лиловея, в мечтаний тонкий дым занесен, цветочной пылью овеян. Осенними астрами день шелестел и листьями увядающими, и горечь горела на каждом листе, но это бы не беда еще! Когда же небес зеленый клинок дохнул студеной прохладою,— у дня не стало заботы иной, как — к горлу его прикладывать. И сколько бы люди забот и дум о судьбах его ни тратили,— он шел — бессвязный, в жару и бреду, бродягой и шпагоглотателем. Он шел и пел, облака расчесав, про говор волны дунайской; он шел и пел о летящих часах, о листьях, летящих наискось. Он песней мир отдавал на слом, и не было горше уст вам, чем те, что песней до нас донесло, чем имя его — искусство.
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
Восемь командиров РККА врезывались ветру в облака. Старшему из равных сорок лет, больше половины — прочим нет. Молоды, упорны, ясный взгляд, всей стране защита — первый ряд. Небо наклонилось и само вслед за ними рвалось в комсомол. Поднималась плесень от болот,— ей корабль навстречу вел пилот. Выше, выше, выше — день был сер — восемь командиров СССР. Если рявкнул гром бы вражьих жерл, стал бы тверд, как ромбы, ихний взор. Если крест фашистский в небесах, влет вираж крутой бы описал. Но воздушной ямы тишь да мгла их рукою мертвой стерегла. Вплоть затянут полог тучевой, за дождем не видно ничего. Красных звезд не видно на крыле. Крепких рук не слышно на руле. Хоронили рядом с гробом гроб. Прислонились разом к ромбу ромб... Но слезой бессильной их смерть не смажь. Выше, выше, выше в тучи марш! Накренилось небо к ним само: «Кто на смену старшим — в комсомол?»
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
Кавказ в стихах обхаживая, гляжусь в твои края, советская Абхазия, красавица моя. Когда, гремя туннелями, весь пар горам раздав, совсем осатанелыми слетают поезда, И моря малахитового, тяжелый и простой, чуть гребни перекидывая, откроется простор, И входит в сердце дрожь его, и — высоту обсеяв — звезд живое крошево осыплет Туапсе, И поезд ступит бережно, подобно босяку, по краешку, по бережку, под Сочи на Сухум,— Тогда глазам откроется, врагу не отдана, вся в зелени до пояса зарытая страна. Не древние развалины, не плющ, не виадук — одно твое название захватывает дух. Зеркалит небо синее тугую высоту. Азалии, глицинии, магнолии — в цвету. Обсвистана пернатыми на разные лады, обвешана в гранатные кровавые плоды, Врагов опутав за ноги, в ветрах затрепетав, отважной партизанкою глядишь из-за хребта. С тобой, с такой красавицей, стихам не захромать! Стремглав они бросаются в разрыв твоих громад. Они, тобой расцвечены, скользят по кручам троп — твой, шрамами иссеченный, губами тронуть лоб!
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
За аулом далеко заржала кобыла... «Расскажи нам, Шалико, что с тобою было. От каких тяжелых дел, не старея, молодым ты поседел, спой скорее». — «Подымался в горы дым, ночь — стыла. Заезжали джигиты белым — с тыла. Потемнели звезды, небеса пусты, над ущельем рос дым, зашуршали кусты. Я шепчу, я зову. Тихи сакли. Окружили наш аул белых сабли. Шашки светятся. Сердце, молчи! В свете месяца — зубы волчьи. За зарядом заряд... Пики близки. У меня в газырях — наших списки. Скачок в стремя! Отпустил повода, шепчу в темя: «Выручай, Тахада!» Натянула погода, мундштук гложет, отвечает Тахада, моя лошадь: «Дорогой мой товарищ, мне тебя жалко. Сделаю, как говоришь, амханаго Шалико!» С копыт камни, горы мимо, вот уже там они — в клочьях дыма. Ас-ас-ас-ас!— визжат пули. Раз-раз-раз-раз!— шапку сдули. Разметавши коня, черной птицей один на меня сбоку мчится. На лету обнялись, сшиблись топотом и скатились вниз, и лежим оба там. Туман в глазах, сломал ногу... Но не дышит казак: слава богу! Полз день, полз ночь горит рана. Рано — поздно, поздно — рано. Ногу в листья обложив, вы меня вынесли. В этой песне нету лжи, нету вымысла. Грудь моя пораненная конца избежала...» Жареная баранина на конце кинжала. В кольцо, в кольцо! Пики далеко! Кацо, кацо, Нико, Шалико!
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
Напиши хоть раз ко мне такое же большое и такое ж жаркое письмо, чтоб оно топорщилось листвою и неслось по воздуху само. Чтоб шумели шелковые ветви, словно губы, спутавшись на «ты». Чтоб сияла марка на конверте желтоглазым зайцем золотым. Чтоб кололись буквы, точно иглы, растопившись в солнечном огне. Чтобы синь, которой мы достигли, взоры заволакивала мне. Чтоб потом, в нахмуренные хвои точно, ночь вошла темным-темна... Чтобы всё нам чувствовалось вдвое, как вдвоем гляделось из окна. Чтоб до часа утра, до шести нам, голову откинув на руке, пахло земляникой и жасмином в каждой перечеркнутой строке. У жасмина запах свежей кожи, земляникой млеет леса страсть. Чтоб и позже — осенью погожей — нам не разойтись, не запропасть. Только знаю: так ты не напишешь... Стоит мне на месяц отойти — по-другому думаешь и дышишь, о другом ты думаешь пути. И другие дни тебе по нраву, по-другому смотришься в зрачки... И письмо про новую забаву разорву я накрест, на клочки.
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.