- 1164 Просмотра
- Обсудить
1. Рассвет Мне детство предстает, как в утреннем тумане Долина мирная. Под дымчатый покров, Сливаясь, прячутся среди прохлады Леса зеленые и линии холмов, А утро юное бросает в ликованье Сквозь клубы сизые румяное сиянье. Все образы светлы, и все неуловимы. Знакомого куста тревожно ищет взор, Подслушать хочется, как шепчет лист незримый Студеный ключ ведет знакомый разговор; Но смутно все... Душа безгрешный сон лелеет, Отвсюду свежесть ей благоуханно веет. [1854-1855] 2. Лес На горной крутизне я помню шумный лес, Веками взрощенный в торжественности дикой, И там был темный грот между корней древес, Поросший влажным мхом и свежей повиликой. Его тенистый свод незримо пробивая, Студеный падал ключ лепечущей струей... Ребенком, помнится, здесь летнею порой В безмолвной праздности я сиживал, внимая. Тонули шелесты, и каждый звук иль шум В широком ропоте лесного колыханья, И смутным помыслом объят был детский ум Средь грез таинственных и робкого желанья. [2 мая — 14 октября 1857] 3. Кривая береза У нас в большом лесу глубокий был овраг С зеленым дном из трав, а кверху в свежих силах Рос густолиственно орешник и дубняк, Приют певучих птиц и мух прозрачнокрылых. А через весь овраг, начав с кривых корней, Береза белая, клонясь дугою гибкой, Шептала листьями повиснувших ветвей И гнулась на тот край к земле вершиной зыбкой, О, как же я любил вдоль по ее спине, Цепляяся, всползать до самой середины, И там, качаяся в воздушной вышине, Смотреть на свет и тень в сырую глубь стремнины! [Июль—август 1859] 4. Две любви Я помню барышню в семействе нам родном — То было юное и стройное созданье С весенним голосом, приветливым лицом, Радушно отроку дарившее вниманье. С благоговением я на нее смотрел, Блаженствуя в мечтах стыдливых и спокойных; Но образ мною всем иной тогда владел — То женщина была в поре томлений знойных, Прикосновенье к ней, привет ее И ласка мягкая, и долгое лобзанье Рождали тайный жар в ребяческой крови, На млеющих устах стеснялося дыханье... [Июль—август 1859] 5. Первая дружба Я помню отрока с кудрявой головой, С большими серыми и грустными глазами... Тропой росистою мы шли с горы крутой, В тумане за рекой был город перед нами, И дальний колокол кого-то звал к мольбе; А мы, обнявшися, при утренней деннице, Мы дружбы таинство поведали себе, И чистая слеза блеснула на реснице. Расстались мы детьми... Не знаю, жив ли он... Но дружбы первый миг храню я и доныне В воспоминании — как мой весенний сон, Как песнь сердечную, подобную святыне. [Июль—август 1859] 6. Новый Год То было за полночь на самый Новый год, А я один без сна лежал в моей постели И слушал тишины дыхание и ход... Лучи лампадные в бродячей тьме блестели. В окно виднелся двор; он был и пуст и тих, По снегу белому с небес луна мерцала... И мне пришел на ум мой первый робкий стих, И рифма, как струи падение, звучала. Я сердце посвящал задумчивой тоске, В моем едва былом ловил напев унылый, А мысль какой-то свет искала вдалеке, И звали к подвигам неведомые силы. [1859] 7. Дувр У моря шумного, на склоне белых скал, Где слышны вечных волн таинственные пени, В унылой памяти я тихо вызывал Моих прошедших дней исчезнувшие тени, Из отдаленных мест, из смолкнувших времен Они передо мной, ласкаясь, возникали, И я, забывшися, поник в блаженный сон Про счастье детское и детские печали, О! погодите же, вживитесь в жизнь мою — Давно минувшего приветливые тени!.. Но вы уноситесь... и я один стою И слышу вечных волн тоскующие пени. [Июль—август 1859]
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Опять я видел вас во сне... Давно объят сердечной ленью — Я и не ждал, чтоб кроткой тенью, Мелькнув, явилися вы мне. Зачем я вызвал образ милый? Зачем с мучительною силой Опять бужу в душе моей Печаль и счастье прошлых дней? Они теперь мне не отрада, Они прошли, мне их не надо... Но слышен, в памяти скользя, Напев замолкший мне невольно; Ему внимая, сердцу больно, А позабыть его нельзя.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Вырос город на болоте, Блеском суетным горя... Пусть то было по охоте Самовластного царя; Но я чту в Петре Великом То, что он — умен и смел - В своеволье самом диком Правду высмотреть умел, И казнил родного сына Оттого, что в нем нашел Он не доблесть гражданина, А тупейший произвол! И я знаю — деспот пьяный, Пьяных слуг своих собрат, Был ума служитель рьяный И великий демократ.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
В святой тиши воспоминаний Храню я бережно года Горячих первых упований, Начальной жажды дел и знаний, Попыток первого труда. Мы были отроки. В то время Шло стройной поступью бойцов — Могучих деятелей племя И сеяло благое семя На почву юную умов. Везде шепталися. Тетради Ходили в списках по рукам; Мы, дети, с робостью во взгляде, Звучащий стих свободы ради, Таясь, твердили по ночам. Бунт, вспыхнув, замер. Казнь проснулась. Вот пять повешенных людей... В нас молча сердце содрогнулось, Но мысль живая встрепенулась, И путь означен жизни всей. Рылеев мне был первым светом... Отец! по духу мне родной — Твое названье в мире этом Мне стало доблестным заветом И путеводною звездой. Мы стих твой вырвем из забвенья, И в первый русский вольный день, В виду младого поколенья, Восстановим для поклоненья Твою страдальческую тень. Взойдет гроза на небосклоне, И волны на берег с утра Нахлынут с бешенством погони, И слягут бронзовые кони И Николая и Петра. Но образ смерти благородный Не смоет грозная вода, И будет подвиг твой свободный Святыней в памяти народной На все грядущие года.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Ох! изба ты моя невысокая... Посижу, погляжу из окна, Только степь-то под снегом широкая, Только степь впереди и видна. Погляжу я вовнутрь: полно ль, пусто ли?.. Спит старуха моя, как в ночи; Сиротинка-внучонок, знать с устали, Под тулупом залег па печи, Взял с собой и кота полосатого... Только я словно жду-то чего,— А чего? Разве гроба дощатого, Да недолго, дождусь и его. Жаль старуху мою одинокую! А внучонок подсядет к окну,— Только степь-то под снегом широкую, Только степь и увидит одну.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Среди сухого повторенья Ночи за днем, за ночью дня — Замолкших звуков пробужденье Волнует сладостно меня. Знакомый голос, милый лепет И шелест тени дорогой — В груди рождают прежний трепет И проблеск страсти прожитой. Подобно молодой надежде, Встает забытая любовь, И то, что чувствовалось прежде, Все так же чувствуется вновь. И, странной негой упоенный, Я узнаю забытый рай... О! погоди, мой сон блаженный, Не улетай, не улетай! В тоске обычного броженья Смолкает сна минутный бред, Но долго ласки и томленья Лежит на сердце мягкий след. Так, замирая постепенно, Исполнен счастия и мук,— Струны внезапно потрясенной Трепещет долго тихий звук.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Труп ребенка, весь разбитый, В ночь был брошен. Ночь темна, Но злодейство плохо скрыто, И убийца найдена. Бледнолицая малютка С перепуганным лицом, Как-то вздрагивая жутко, Появилась пред судом. Ветхо рубище худое, В дырьях обувь на ногах, Грязно тело молодое И мозоли на руках. Выраженье взглядов мутных Полно дикости. В речах, Неразборчивых и смутных, Слышен только детский страх. Кто она?— она не знала, Кто отец ей, кто ей мать; Всякий сброд в вертеп подвала Приходил к ним ночевать. Кто сгубил ее? Давно ли?— Неизвестно ей: царил Ночью мрак у них, и с воли Разный люд к ним приходил. Как на грех она решилась?— Ночью плохо стало ей, А поутру приходилось На завод идти скорей... Еле слышные ответы Разобрать подчас нельзя, И не верится, что это — Мать, убившая дитя! А отец? Забитый рано Горем, фабрикой, вином — Разве знает он, что спьяна Стал кому-то он отцом?
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Ну, прощай же, брат! я поеду в даль, Не сидится на месте, ей-богу! Ведь не то чтоб мне было вас не жаль, Да уж так — собрался я в дорогу. И не то чтоб здесь было худо мне, Нет! мне все как-то близко, знакомо, Ну, и дом, и сад, и привык к стране: Хорошо, знаешь,— нравится дома. И такое есть, о чем вспомнить мне Тяжело, а забыть невозможно; Да не все ж твердить о вчерашнем дне — Неразумно, а может, и ложно! И вот видишь, брат, так и тянет в путь, Погулять надо мне на просторе, Широко пожить, на людей взглянуть, Да послушать гульливое море. Много светлых стран, много чудных встреч, Много сладких слов, много песен... Не хочу жалеть! Не хочу беречь! Ну, прощай! Мир авось ли не тесен.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Тот жалок, кто под молотом судьбы Поник — испуганный — без боя: Достойный муж выходит из борьбы В сияньи гордого покоя, И вновь живет — главы не преклоня — Исполнен вдохновенной пищей; Так золото выходит из огня И полновеснее и чище.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Еще дуэль! Еще поэт С свинцом в груди сошел с ристанья. Уста сомкнулись, песен нет, Все смолкло... Страшное молчанье! Тут тщетен дружеский привет... Все смолкло — грусть, вражда, страданье, Любовь,— все, чем душа жила... И где душа? куда ушла? Но я тревожить в этот миг Вопроса вечного не стану; Давно я головой поник, Давно пробило в сердце рану Сомненье тяжкое,— и крик В груди таится... Но обману Жить не дает холодный ум, И веры нет, и взор угрюм. И тайный страх берет меня, Когда в стране я вижу дальной, Как очи, полные огня, Закрылись тихо в миг прощальный, Как пал он, голову склоня, И грустно замер стих печальный С улыбкой скорбной на устах, И он лежал, бездушный прах. Бездушней праха перед ним Глупец ничтожный с пистолетом Стоял здоров и невредим, Не содрогаясь пред поэтом, Укором тайным не томим, И, может, рад был, что пред светом Хвалиться станет он подчас, Что верны так рука и глаз. А между тем над мертвецом Сияло небо, и лежала Степь безглагольная кругом, И в отдалении дремала Цепь синих гор — и все в таком Успокоенье пребывало, Как будто б миру жизнь его Не составляла ничего. А жизнь его была пышна, Была роскошных впечатлений, Огня душевного полна, Полна покоя и волнений; Все, все изведала она, Значенье всех ее мгновений Он слухом трепетным внимал И в звонкий стих переливал. Но, века своего герой, Вокруг себя печальным взором Смотрел он часто — и порой Себя и век клеймил укором, И желчный стих, дыша враждой, Звучал нещадным приговором... Любил ли он, или желал, Иль ненавидел — он страдал, Сюда, судьба! ко мне на суд! Зачем всю жизнь одно мученье Поэты тягостно несут? Ко мне на суд — о провиденье! Века в страданиях идут, Или без всякого значенья И провиденье и судьба — Пустые звуки и слова? А как бы он широко мог Блаженствовать! В душе поэта Был счастья светлого залог: И жар сердечного привета, И поэтический восторг, И рай видений, полных света, Любовью полный взгляд на мир, Раздолье жизни, вечный пир... Мой бедный брат! дай руку мне, Оледенелую дай руку И спи в могильной тишине. Ни мой привет, ни сердца муку Ты не услышишь в вечном сне, И слов моих печальных звуку Не разбудить тебя вовек... Ты глух стал, мертвый человек! Развеется среди степей Мой плач надгробный над тобою, И высохнет слеза очей На камне хладном... И порою, Когда сойду я в мир теней, Раздастся плач и надо мною, И будет он безвестен мне... Спи, мой товарищ, в тишине!
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.