- 1215 Просмотров
- Обсудить
Дитя мое, тебя увозят вдаль... Куда? Зачем? Что сделалось такое? Зачем еще тяжелую печаль Мне вносит в жизнь безумие людское? Я так был рад, когда родилась ты!.. Чуть брезжил день... И детские черты, И эта ночь, и это рассветанье — Все врезалось в мое воспоминанье. Вот скоро год слежу я за тобой — Как ты растешь, как стала улыбаться, Как ищет слов неясный лепет твой И стала мысль неясно пробиваться... И есть чутье в сердечной глубине: Ручонками ты тянешься ко мне И чувствуешь невольно вдохновенно, Что я тот друг, чья ласка неизменна. И страшно мне: ну! будешь ты больна?.. Не я тебя утешу в час недуга... Ну! ты умрешь?.. Нет! это призрак сна, Безумный бред ненужного испуга... Ты вырастешь!— Но нежный возраст твой, Дитя мое, взлелеется не мной, Не я вдохну тебе, целуя руки, Ни первых слов, ни первых песен звуки. Не я возьмусь при раннем блеске дня Иль в лунный час спокойного мерцанья Тебя учить, безмолвие храня, Глубокому восторгу созерцанья. Не я скажу,— как в книге мысль сама Из букв сложилась в летопись ума, Не я внушу порыв души свободный К святой любви и жертве благородный. И страшно мне: в мой передсмертный час Не явится ко мне твой образ милый; Улыбка уст и ясность детских глаз Мелькнут, как скорбь, по памяти унылой... Но решено: тебя увозят вдаль... Дитя мое, я утаю печаль И детского спокойствия незнанья Не возмущу тревогою страданья.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
И если б мне пришлось прожить еще года До сгорблой старости, венчанной сединою, С восторгом юноши я вспомню и тогда Те дни, где разом все явилось предо мною, О чем мне грезилось в безмолвии труда, В бесцветной тишине унылого изгнанья, К чему душа рвалась в годину испытанья: И степь широкая, и горные хребты — Величья вольного громадные размеры, И дружбы молодой надежды и мечты, Союз незыблемый во имя тайной веры; И лица тихие, спокойные черты Изгнанников иных, тех первенцев свободы, Создавших нашу мысль в младенческие годы. С благоговением взирали мы на них, я Пришельцев с каторги, несокрушимых духом, Их серую шинель — одежду рядовых... С благоговением внимали жадным слухом Рассказам про Сибирь, про узников святых И преданность их жен, про светлые мгновенья Под скорбный звук цепей, под гнетом заточенья. И тот из них, кого я глубоко любил, Тот — муж по твердости и нежный, как ребенок, Чей взор был милосерд и полон кротких сил, Чей стих мне был, как песнь серебряная, В свои объятия меня он заключил, И память мне хранит сердечное лобзанье, Как брата старшего святое завещанье.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Сон был нарушен. Здесь и там Молва бродила по устам, Вспыхала мысль, шепталась речь — Грядущих подвигов предтечь; Но, робко зыблясь, подлый страх Привычно жил еще в сердцах, И надо было жертвы вновь — Разжечь их немощную кровь. Так, цепенея, ратный строй Стоит и не вступает в бой; Но вражий выстрел просвистал — В рядах один из наших пал!.. И гнева трепет боевой Объемлет вдохновенный строй. Вперед, вперед! разрушен страх — И гордый враг падет во прах. Ты эта жертва. За тобой Сомкнется грозно юный строй. Не побоится палачей, Ни тюрьм, ни ссылок, ни смертей, Твой подвиг даром не пропал — Он чары страха разорвал; Иди ж на каторгу бодрей, Ты дело сделал — не жалей! Царь не посмел тебя казнить... Ведь ты из фрачных... Может быть, В среде господ себе отпор Нашел бы смертный приговор... Вот если бы тебя нашли В поддевке, в трудовой пыли — Тебя велел бы он схватить И, как собаку, пристрелить. Он слово «казнь» — не произнес, Но до пощады не дорос. Мозг узок, и душа мелка — Мысль милосердья далека. Но ты пройдешь чрез те места, Где без могилы и креста Недавно брошен свежий труп Бойца, носившего тулуп. Наш старший брат из мужиков, Он первый встал против врагов, И волей царскою был он За волю русскую казнен. Ты тихо голову склони И имя брата помяни. Закован в железы с тяжелою цепью, Идешь ты, изгнанник, в холодную даль, Идешь бесконечною снежною степью, Идешь в рудокопы на труд и печаль. Иди без унынья, иди без роптанья, Твой подвиг прекрасен и святы страданья, И верь неослабно, мой мученик ссыльный, Иной рудокоп не исчез, не потух — Незримый, но слышный, повсюдный, всесильный Народной свободы таинственный дух. Иди ж без унынья, иди без роптанья, Твой подвиг прекрасен и святы страданья. Он роется мыслью, работает словом, Он юношей будит в безмолвье ночей, Пророчит о племени сильном и новом, Хоронит безжалостно ветхих людей. Иди ж без унынья, иди без роптанья, Твой подвиг прекрасен и святы страданья. Он создал тебя и в плену не покинет, Он стражу разгонит и цепь раскует, Он камень от входа темницы отдвинет, На праздник народный тебя призовет. Иди ж без унынья, иди без роптанья, Твой подвиг прекрасен и святы страданья.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Выпьем, что ли, Ваня, С холоду да с горя, Говорят, что пьяным По колено море. Стар теперь я, Ваня, Борода седая, А судьба все та же — Злая да лихая. Дочь Антона вышла Замуж за другого, Ну! и я женился — Живо да здорово. Деток целых трое, Схоронил старушку, А поправить нечем Скверную избушку. Говорят, мы вольны, Только царь нам дядька,— А оброк все тот же,— Что ни поп, то батька!
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Я том моих стихотворений Вчера случайно развернул, И, весь исполненный волнений, Я до рассвета не заснул. Вся жизнь моя передо мною Из мертвых грустной чередою Вставала тихо день за днем, С ее сердечной теплотою, С ее сомненьем и тоскою, С ее безумством и стыдом. И я нашел такие строки,— В то время писанные мной, Когда не раз бледнели щеки Под безотрадною слезой: «Прощай! На жизнь, быть может, взглянем Еще с улыбкой мы не раз, И с миром оба да помянем Друг друга мы в последний час». Мне сердце ужасом сковало: Каи все прошло! Как все пропало! Как все так выдохлось давно! И стало ясно мне одно, Что без любви иль горькой пени, Как промелькнувшую волну, Я просто вовсе бедной тени В последний час не помяну.
Примечания
Exil — изгнание (франц.).
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Полуднем жарким ухожу я На отдых праздный в темный лес И там ложусь, и все гляжу я Между вершин на даль небес. И бесконечно тонут взоры В их отдаленье голубом; А лес шумит себе кругом, И в нем ведутся разговоры: Щебечет птица, жук жужжит, И лист засохший шелестит, На хворост падая случайно,— И звуки все так полны тайной... В то время странным чувством мне Всю душу сладостно объемлет; Теряясь в синей вышине, Она лесному гулу внемлет И в забытьи каком-то дремлет.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Она была больна, а я не знал об этом!.. Ужель ни к ней любовь глубокая моя, Ни память прошлого с его потухшим светом — Ничто не вызвало, чтобы рука твоя Мне написала весть о страхе и печали Иль радость, что уже недуги миновали? Ужель в твоем уме одно осталось — злоба? За что? Не знаю я. Но вижу я, что ты Не пощадишь во мне ни даже близость гроба, Последних дней моих последние мечты. Как это тяжело, когда б ты это знала!.. Как глухо мозг болит, от горя мысль устала...
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Смолкает «Колокол» на время, Пока в России старый слух К свободной правде снова глух, Пока помещичее племя Царю испуганному в лад Стремится все вести назад, И вновь касается окова До человеческого слова. Но вспять бегущая волна Не сгубит дерзостным наплывом Раз насажденные по нивам Свободы юной семена. Смолкает «Колокол» на время, Но быстро тягостное бремя Промчится как ненужный сон И снова наш раздастся звон, И снова с родины далекой Привет услышится широкий, И, может, в наш последний час Еще светло дойдет до нас — Как Русь торжественно и стройно, И непорывисто смела, С сознаньем доблести спокойной Звонит во все колокола.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Мое надгробное Несмотря на все пороки, Несмотря на все грехи, Был я добрым человеком И писал свои стихи. И писал их в духе бунта — Из стремленья люд менять, Находя в стихах отраду, В бунте видя благодать. Никогда переворота Не нашел среди людей, Умираю утомленный Злом общественных скорбей.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Зимой люблю я встать поутру рано, Когда еще все тихо, как в ночи, Деревня спит, и снежная поляна Морозом дышит, звездные лучи Горят и гаснут в ранней мгле тумана. Один, при дружном трепете свечи Любимый труд уже свершать готовый — Я бодр и свеж и жажду мысли новой. Передо мной знакомые преданья, Где собран опыт трудный долгих лет И разума пытливые гаданья... Спокойно шлю им утренний привет И в тишине, исполненный вниманья, Я слушаю, ловя летучий след, Биенье жизни от начала века И новый мир творю для человека. Но гонит день туманы ночи сонной, Проснулся гул — подобие волне, Зовет звонок к работе обыденной. И все, что мог создать я в тишине, Развеет дико день неугомонный... И в жизни вновь звучит уныло мне Одно и то же непрерывной цепью, Как ветра шум над бесконечной степью. А ввечеру, всех дел окончив смету, Засядем мы, мой друг, пред камельком: Нам принесут печальную газету, И грустно мы все новости прочтем И ничего по целу белу свету Отрадного ни капли не найдем, И молча мы пожмем друг другу руку, Чтоб выразить любовь, и скорбь, и скуку.
Примечания
Aurora musae amica — Заря — подруга муз (лат. поговорка).
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Ты сетуешь, что после долгих лет Ты встретился с своим старинным другом И общего меж вами вовсе нет... Не мучь себя ребяческим недугом! Люби прошедшее! Его очарований Не осуждай! Под старость грустных дней Придется жить на дне души своей Весенней свежестью воспоминаний.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Я на мосту стоял. Река В ночи недвижно широка Под ледяным своим покровом Светилась пологом свинцовым. Далеко трепетным огнем В тумане фонари мерцали; Высоко в воздухе ночном Дома угрюмые стояли, И редко в тишине звучал По жестким плитам шаг пустынный, Иль стук кареты дребезжал, Спешащей путь покончить длинный. Рождало чувство пустоты Вопрос — подобие мечты, И не могла мне до рассвета Пустая ночь подать ответа.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Печально я смотрю на дружние портреты — Черты знакомые и полные тоски! Такие ль были мы, друзья, в былые лета, Когда, еще унынья далеки, Мы бодро верили в надежде благородной, Что близок новый мир, широкий и свободный? И вот теперь рассеялися мы... Иные в гроб сошли, окончив подвиг трудный Жить в этом мире хаоса и тьмы. Мы проводили их. В пустыне многолюдной Не многие осталися в живых; Они должны свершить остаток дней своих, Томясь в труде безвестном и бесплодном, В уединении бесцветном в холодном.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Я покидал вас, но без слез — Лета навеяли мне стужу, И тайный взрыв сердечных гроз Уже не просится наружу. А сердце ныло в тишине В час расставанья, час печали, И в сокровенной глубине Немые скорби оседали. Так под корою ледяной Зимою скрытый — осторожно, Никем не слышим — ключ живой Трепещет сжато и тревожно.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Огни, и музыка, и бал! Красавиц рок, кружась, сиял. Среди толпы, кавказский воин, Ты мне казался одинок! Твой взгляд был грустен и глубок От тайного движенья неспокоен. Тупой ли долг, любви ль печаль Тебя когда-то гнали вдаль? Или безвыходное горе? Иль жажда молодой мечты — Увидеть горные хребты И посмотреть на юг и сине море? И, возвратясь из тех сторон, Ты, может, мыслью удручен, Что — раб безумия и века — Ты на войне был палачом, И стало жаль тебе потом, Что ни с чего зарезал человека? А впрочем, может быть, что ты — Питомец праздной пустоты — Сидел усталый и бездушный, А я сочувствие к тебе Смешно натягивал в себе — По-прежнему мечтатель простодушный.
Н.П.Огарев. Избранное.
Москва: Художественная литература, 1977.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.