Ольга Федоровна Берггольц (10)

БОРИСУ КОРНИЛОВУ

 ...И все не так, и ты теперь иная.
 поешь другое, плачешь о другом...
 Б. Корнилов

 1

О да, я иная, совсем уж иная!
Как быстро кончается жизнь...
Я так постарела, что ты не узнаешь,
а может, узнаешь? Скажи!
Не стану прощенья просить я,
 ни клятвы
напрасной не стану давать.
Но если — я верю — вернешься обратно,
но если сумеешь узнать,—
давай о взаимных обидах забудем,
побродим, как раньше, вдвоем,—
и плакать, и плакать, и плакать мы будем,
мы знаем с тобою — о чем.
1939

 2

Перебирая в памяти былое,
я вспомню песни первые свои:
«Звезда горит над розовой Невою,
заставские бормочут соловьи...»

...Но годы шли все горестней и слаще,
земля необозримая кругом.
Теперь — ты прав,
мой первый и пропащий,—
пою другое,
 плачу о другом...
А юные девчонки и мальчишки
они — о том же: сумерки, Нева...
И та же нега в этих песнях дышит,
и молодость по-прежнему права.
1940

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.


* * *

Я иду по местам боев.
Я по улице нашей иду.
Здесь оставлено сердце мое
в том свирепо-великом году.

Здесь мы жили тогда с тобой.
Был наш дом не домом, а дотом,
окна комнаты угловой —
амбразурами пулеметам.

И все то, что было вокруг —
огнь, и лед,
 и шаткая кровля,—
было нашей любовью, друг,
нашей гибелью, жизнью, кровью.
В том году,
 в том бреду,
 в том чаду,
в том, уже первобытном, льду,
я тебя, мое сердце, найду,
может быть, себе на беду.

Но такое,
 в том льду,
 в том огне,
ты всего мне сейчас нужней.
Чтоб сгорала мгновенно ложь —
вдруг осмелится подойти,—
чтобы трусость бросало в дрожь,
в леденящую,— не пройдешь!—
если встанет вдруг на пути.
Чтобы лести сказать: не лги!
Чтоб хуле сказать: не твое!
Друг, я слышу твои шаги
рядом, здесь, на местах боев.
Друг мой,
 сердце мое, оглянись:
мы с тобой идем не одни.
Да, идет по местам боев
поколенье твое и мое,
и — еще неизвестные нам —
все пройдут по тем же местам,
так же помня, что было тут,
с той железной молитвой пройдут...

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.


* * *

Нет, не наступит примирения
с твоею гибелью, поверь.
Рубеж безумья и прозренья
так часто чувствую теперь.
Мне всё знакомей, всё привычней
у края жизни быть одной,
где, точно столбик пограничный,
дощечка с траурной звездой.
Шуршанье листьев прошлогодних...
Смотрю и знаю: подхожу
к невидимому рубежу.
Страшнее сердцу — и свободней.
Еще мгновенье — и понятной
не только станет смерть твоя,
но вся бесцельность, невозвратность,
неудержимость бытия.
...И вдруг разгневанная сила
отбрасывает с рубежа,
и только на могиле милой
цветы засохшие дрожат...

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.


* * *

Знаю, знаю — в доме каменном
Судят, рядят, говорят
О душе моей о пламенной,
 Заточить ее хотят.
За страдание за правое,
За неписаных друзей
Мне окно присудят ржавое,
 Часового у дверей...

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.


МОЛОДОСТЬ

...Вот когда я тебя воспою,
назову дорогою подругою,
юность канувшую мою,
быстроногую, тонкорукую.
О заставских черемух плен,
комсомольский райком в палисаде,
звон гитар у кладбищенских стен,
по кустарникам звезды в засаде!
Не уйти, не раздать, не избыть
этот гнет молодого томленья,
это грозное чувство судьбы,
так похожее на вдохновенье.
Ты мерещилась всюду, судьба:
в порыжелом военном плакате,
в бурном, взрывчатом слове «борьба»,
в одиночестве на закате.
Как пушисты весной тополя,
как бессонницы неодолимы,
как близка на рассвете земля,
а друзья далеки и любимы.
А любовь? Как воздух и свет,
как дыхание — всюду с тобою,
нет конца ей, выхода нет,—
о крыло ее голубое!
Вот когда я тебя воспою,
назову дорогою подругою,
юность канувшую мою,
быстроногую, тонкорукую...

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.


* * *

Это всё неправда. Ты любим.
Ты навек останешься моим.
Ничего тебе я не прощу.
Милых рук твоих не отпущу.
А тебе меня не оттолкнуть,
даже негодуя и скорбя.
Как я вижу твой тернистый путь,
скрытый, неизвестный для тебя.
Только мне под силу, чтоб идти -
мне — с тобой по твоему пути...

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.


* * *

Сейчас тебе всё кажется тобой:
и треугольный парус на заливе,
и стриж над пропастью,
 и стих чужой,
и след звезды,
 упавшей торопливо.
Всё — о тебе, всё — вызов и намек.
Так полон ты самим собою,
так рад, что ты, как парус, одинок,
и так жесток к друзьям своим порою.
О, пусть продлится время волшебства.
Тебе докажет мир неотвратимо,
что ты — лишь ты, без сходства, без родства,
что одиночество — невыносимо.

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.


* * *

Не сына, не младшего брата —
тебя бы окликнуть, любя:
«Волчонок, волчонок, куда ты?
Я очень боюсь за тебя!»
Сама приручать не хотела
и правды сказать не могла.
На юность, на счастье, на смелость,
на гордость тебя обрекла.
Мы так же росли и мужали.
Пусть ноет недавний рубец —
прекрасно, что ранняя жалость
не трогала наших сердец.
И вот зазвенела в тумане,
в холодном тумане струна.
Тебя искушает и манит
на встречу с бессмертьем война.

Прости, я кругом виновата —
горит и рыдает в груди;
«Волчонок, волчонок, куда ты?»
Но я не окликну. Иди.

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.


ЕВРОПА. ВОЙНА 1940 ГОДА

 Илье Эренбургу1

 1

Забыли о свете
 вечерних окон,
задули теплый рыжий очаг,
как крысы, уходят
 глубоко-глубоко
в недра земли и там молчат.
А над землею
 голодный скрежет
железных крыл,
 железных зубов
и визг пилы: не смолкая, режет
доски железные для гробов.
Но всё слышнее,
 как плачут дети,
ширится ночь, растут пустыри,
и только вдали на востоке светит
узенькая полоска зари.
И силуэтом на той полоске
круглая, выгнутая земля,
хата, и тоненькая березка,
и меченосные стены Кремля.

 2

Я не видала высоких крыш,
черных от черных дождей.
Но знаю
 по смертной тоске своей,
как ты умирал, Париж.

Железный лязг и немая тишь,
и день похож на тюрьму.
Я знаю, как ты сдавался, Париж,
по бессилию моему.

Тоску не избудешь,
 не заговоришь,
но всё верней и верней
я знаю по ненависти своей,
как ты восстанешь, Париж!

 3

Быть может, близко сроки эти:
не рев сирен, не посвист бомб,
а тишину услышат дети
в бомбоубежище глухом.
И ночью, тихо, вереницей
из-под развалин выходя,
они сперва подставят лица
под струи щедрого дождя.
И, точно в первый день творенья,
горячим будет дождь ночной,
и восклубятся испаренья
над взрытою корой земной.
И будет ветер, ветер, ветер,
как дух, носиться над водой...
...Все перебиты. Только дети
спаслись под выжженной землей.
Они совсем не помнят года,
не знают — кто они и где.
Они, как птицы, ждут восхода
и, греясь, плещутся в воде.
А ночь тиха, тепло и сыро,
поток несет гряду костей...
Вот так настанет детство мира
и царство мудрое детей.

 4

Будет страшный миг
будет тишина.
Шепот, а не крик:
«Кончилась война...»

Темно-красных рек
ропот в тишине.
И ряды калек
в розовой волне...

 5

Его найдут
 в долине плодородной,
где бурных трав
 прекрасно естество,
и удивятся силе благородной
и многослойной ржавчине его.
Его осмотрят
 с трепетным вниманьем,
поищут след — и не найдут
 следа,
потом по смутным песням
 и преданьям
определят:
 он создан для труда.
И вот отмоют
 ржавчины узоры,
бессмертной крови сгустки
 на броне,
прицепят плуги,
 заведут моторы
и двинут по цветущей целине.
И древний танк,
 забыв о нашей ночи,
победным ревом
 сотрясая твердь,
потащит плуги,
 точно скот рабочий,
по тем полям, где нес
 огонь и смерть.

 6

Мечи острим и готовим латы
затем, чтоб миру предстала Ты
необоримой, разящей,
 крылатой,
в сиянье Возмездия и Мечты.
К тебе взывают сестры и жены,
толпа обезумевших матерей,
и дети,
 бродя в городах сожженных,
взывают к тебе:
 «Скорей, скорей!»
Они обугленные ручонки
тянут к тебе во тьме, в ночи...
Во имя
 счастливейшего ребенка
латы готовим, острим мечи.
Всё шире ползут
 кровавые пятна,
в железном прахе земля,
 в пыли...
Так будь же готова
 на подвиг ратный —
освобожденье всея земли!

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.


* * *

Откуда такое молчание?
О новый задуманный мир!
Ты наш, ты желанен, ты чаян,
Ты Сердца и Разума пир.

Откуда ж молчанье на пире?
И чаши с вином не стучат,
И струны безмолвны на лире,
И гости, потупясь, молчат.

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.


* * *

О друг, я не думала, что тишина
Страшнее всего, что оставит война.

Так тихо, так тихо, что мысль о войне
Как вопль, как рыдание в тишине.

Здесь люди, рыча, извиваясь, ползли,
Здесь пенилась кровь на вершок от земли...
Здесь тихо, так тихо, что мнится — вовек
Сюда не придет ни один человек,
Ни пахарь, ни плотник и ни садовод —
никто, никогда, никогда не придет.

Так тихо, так немо — не смерть и не жизнь.
О, это суровее всех укоризн.
Не смерть и не жизнь — немота, немота —
Отчаяние, стиснувшее уста.

Безмирно живущему мертвые мстят:
Все знают, все помнят, а сами молчат.

Ольга Берггольц. 
Собрание сочинений в трех томах. 
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.