- 772 Просмотра
- Обсудить
Заметь, заметь! Как легчает сердце, Если не подумать о себе, Если белое свистит и вертится По глухой осине-голытьбе... Я не знаю — кто я, для кого я, Чьи сегодня брови отогреть? Верно то, что за сугробным воем Вязнет полночь в жухлой проворе... — Задыхается, синеет, молит... Не моя ль то песня, не моя ль? Заметь, ты пророчествуешь, что ли, Накипая мукой по краям? Ей ли, проще радужного ситца Растянув пургой спаленный рот,— Посинеть, задохнуться и биться У чужих заборов и ворот?.. Не хочу! Не верится, не верится Наколдованной такой судьбе ...Как легчает, как пустеет сердце, Если не подумать о себе.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Загорается сыр-бор не от засухи — от слова. Веселый разговор в полуночи выходит снова: «Ты скажи, скажи, скажи, не переламывая рук: с кем ты поделила жизнь полукруг на полукруг?» «Ты ответь, ответь, ответь, голосу не изменя: с кем ты повстречаешь смерть без любимой — без меня?» Сыру-бору нет конца, горечь поплыла к заре, и вот уж нет у нас лица, друг другу не во что смотреть. Надо, надо, надо знать: нас не двое на земле — нам со всеми умирать и со всеми веселеть... Холодеет горький бор не от ливня, но ответа. Веселый разговор исходит до рассвета.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Чуж-чуженин, вечерний прохожий, хочешь — зайди, попроси вина. Вечер, как яблоко, — свежий, пригожий, теплая пыль остывать должна... Кружева занавесей бросают на подоконник странный узор... Слежу по нему, как угасает солнце мое меж дальних гор... Чуж-чуженин, заходи, потолкуем. Русый хлеб ждет твоих рук. А я все время тоскую, тоскую — смыкается молодость в тесный круг. Расскажи о людях, на меня не похожих, о землях далеких, как отрада моя... Быть может, ты не чужой, не прохожий, быть может, близкий, такой же, как я? Томится сердце, а что — не знаю. Всё кажется — каждый лучше меня; всё мнится — завиднее доля чужая, и все чужие дороги манят... Зайди, присядь, обопрись локтями о стол умытый — рассказывай мне. Я хлеб нарежу большими ломтями и занавесь опущу на окне...
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Вот город, я и дом — на горизонте дым за сорокаминутным расстояньем... Сады прекрасные, осенние сады в классическом багряном увяданье! И странствует щемящий холодок, он пахнет романтичностью струи, замшелою фонтанною водой, гранитом портиков и щелями руин. А лукоморье смеркнется вблизи, не узнанное робкими стихами. И Делия по берегу скользит, обветренною статуей стихая... Сады прекрасные! Я первый раз аллеи ваши в узел завязала, но узнаю по смуглым строфам вас от ямбов опьяненными глазами, которые рука его слагала.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Вот ругань плавает, как жир, пьяна и самовита. Висят над нею этажи, гудят под нею плиты, и рынок плещется густой, как борщ густой и пышный, а на углу сидит слепой, он важен и напыщен. Лицо рябее решета, в прорехи брезжит тело. А на коленях отперта слепая книга смело. А женщины сомкнули круг, все в горестях, в поту, следят за пляской тощих рук по бледному листу. За потный рыжий пятачок, за скудный этот звон судьбу любой из них прочтет по мягкой книге он. И каждая уйдет горда слепым его ответом... Но сам гадатель не видал ни женщин и ни света... Всё смыла темная вода... К горстям бутылка льнет, и влага скользкая тогда качает и поет. И видит он тогда, что свет краснеет густо, вязко, что линий не было и нет, и нет иной окраски... И вот когда он для себя на ощупь ждет пророчеств, гнусаво матерясь, скорбя, лист за листом ворочая. Но предсказанья ни к чему, и некому сказать, что смерть одна вернет ему небывшие глаза.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Тлеет ночь у купырей, озерная, теплая... Ты не бойся, не жалей, ежели ты около... Не жалея, не грустя, полюби, хороший мой, чтобы скрипнули в локтях рученьки заброшенные. Только звезды по озерам вымечут икру свою, рыбаки пойдут дозором, по осоке хрустнув... Будут греться у огня, у огня кострового, будут рыбу догонять темною острогою. Бьется рыба о бока лодки ладно слаженной, горяча твоя рука, от тумана влажная... Только звезды по озерам плавают в осочье, да росы трясутся зерна на осинах сочных... Только белая слеза накипает на глазах.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
В предутрии деревня, лесная сторона. И слухом самым древним бессонница полна. Пыхтят и мреют кочки у залежей озер. Над кладом кличет кочет в двенадцатый дозор. А в чаще бродят лоси, туман на их рогах, глядят, обнюхав росы, за синие лога. К осокам тянут утки — прохладны крылья всех; и теплый заяц чутко привстал в сыром овсе... Мой милый где-то дрогнет за кряквами пошел. Тревожен пыж у дроби, и холод словно шелк. ...Предутреннему зверю, ночному ковылю, тебе и кладу - верю, как песне, и люблю...
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Подбирают фомки и отмычки, Чтоб живую душу отмыкать. Страшно мне и больно с непривычки, Не простить обиды, не понять. Разве же я прятала, таила Что-нибудь от мира и людей? С тайным горем к людям выходила, С самой тайной радостью своей. Но правдивым — больше всех не верят. Вот и я теперь уже не та. Что ж, взломайте... За последней дверью Горстка пепла, дым и пустота.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
...Еще редактор книжки не листает с унылой и значительною миной, и расторопный критик не ругает в статье благонамеренной и длинной, и я уже не потому печальна: нет, всё, что днями трудными сияло, нет, всё, что горько плакало ночами,— не выплакала я, не рассказала. Я — не они — одна об этом знаю! О тайны сердца, зреющего в бури! Они ревнуют, и они ж взывают к стихам... И ждут, чело нахмурив...
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
1 Когда весна зеленая затеплится опять — пойду, пойду Аленушкой над омутом рыдать. Кругом березы кроткие склоняются, горя. Узорною решеткою подернута заря. А в омуте прозрачная вода весной стоит. А в омуте-то братец мой на самом дне лежит. На грудь положен камушек граненый, не простой... Иванушка, Иванушка, что сделали с тобой?! Иванушка, возлюбленный, светлей и краше дня,— потопленный, погубленный, ты слышишь ли меня? Оболганный, обманутый, ни в чем не виноват — Иванушка, Иванушка, воротишься ль назад? Молчат березы кроткие, над омутом горя. И тоненькой решеткою подернута заря... 2 Голосом звериным, исступленная, я кричу над омутом с утра: «Совесть светлая моя, Аленушка! Отзовись мне, старшая сестра. На дворе костры разложат вечером, смертные отточат лезвия. Возврати мне облик человеческий, светлая Аленушка моя. Я боюсь не гибели, не пламени — оборотнем страшно умирать. О, прости, прости за ослушание! Помоги заклятье снять, сестра. О, прости меня за то, что, жаждая, ночью из звериного следа напилась водой ночной однажды я... Страшной оказалась та вода...» Мне сестра ответила: «Родимая! Не поправить нам людское зло. Камень, камень, камень на груди моей. Черной тиной очи занесло...» ...Но опять кричу я, исступленная, страх звериный в сердце не тая... Вдруг спасет меня моя Аленушка, совесть отчужденная моя?
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Сосны чуть качаются мачты корабельные. Бродит, озирается песня колыбельная. Во белых снежках, в валеных сапожках, шубка пестрая, ушки вострые: слышит снега шепоток, слышит сердца ропоток. Бродит песенка в лесу, держит лапки на весу. В мягких варежках она, в теплых, гарусных, и шумит над ней сосна черным парусом. Вот подкралась песня к дому, смотрит в комнату мою... Хочешь, я тебе, большому, хочешь, я тебе, чужому, колыбельную спою? Колыбельную... Корабельную... Тихо песенка войдет, ласковая, строгая, ушками поведет, варежкой потрогает, чтоб с отрадой ты вздохнул, на руке моей уснул, чтоб ни страшных снов, чтоб не стало слов, только снега шепоток, только сердца бормоток...
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.