Осип Мандельштам (6)

Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?

За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?

Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.

На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.

Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.

Пускай мгновения стекает муть
Узора милого не зачеркнуть.
1909

Строфы века. Антология русской поэзии. 
Сост. Е.Евтушенко. 
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

ПЕТЕРБУРГСКИЕ СТРОФЫ

 Н. Гумилеву

Над желтизной правительственных зданий
Кружилась долго мутная метель,
И правовед опять садится в сани,
Широким жестом запахнув шинель.

Зимуют пароходы. На припеке
Зажглось каюты толстое стекло.
Чудовищна, как броненосец в доке,-
Россия отдыхает тяжело.

А над Невой - посольства полумира,
Адмиралтейство, солнце, тишина!
И государства жесткая порфира,
Как власяница грубая, бедна.

Тяжка обуза северного сноба -
Онегина старинная тоска;
На площади Сената - вал сугроба,
Дымок костра и холодок штыка...

Черпали воду ялики, и чайки
Морские посещали склад пеньки,
Где, продавая сбитень или сайки,
Лишь оперные бродят мужики.

Летит в туман моторов вереница;
Самолюбивый, скромный пешеход -
Чудак Евгений - бедности стыдится,
Бензин вдыхает и судьбу клянет!
Январь 1913

Строфы века. Антология русской поэзии. 
Сост. Е.Евтушенко. 
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

НАШЕДШИЙ ПОДКОВУ

(Пиндарический отрывок)

Глядим на лес и говорим:
- Вот лес корабельный, мачтовый,
Розовые сосны,
До самой верхушки свободные от мохнатой ноши,
Им бы поскрипывать в бурю,
Одинокими пиниями,
В разъяренном безлесном воздухе;
Под соленою пятою ветра устоит отвес,
 пригнанный к пляшущей палубе,
И мореплаватель,
В необузданной жажде пространства,
Влача через влажные рытвины хрупкий
 прибор геометра,
Сличит с притяженьем земного лона
Шероховатую поверхность морей.

А вдыхая запах
Смолистых слез, проступивших сквозь
 обшивку корабля,
Любуясь на доски
Заклепанные, слаженные в переборки
Не вифлеемским мирным плотником,
 а другим -
Отцом путешествий, другом морехода,-
Говорим:
 - И они стояли на земле,
Неудобной, как хребет осла,
Забывая верхушками о корнях
На знаменитом горном кряже,
И шумели под пресным ливнем,
Безуспешно предлагая небу выменять
 на щепотку соли
Свой благородный груз.

С чего начать?
Всё трещит и качается.
Воздух дрожит от сравнений.
Ни одно слово не лучше другого,
Земля гудит метафорой,
И легкие двуколки,
В броской упряжи густых от натуги птичьих
 стай,
Разрываются на части,
Соперничая с храпящими любимцами
 ристалищ.

Трижды блажен, кто введет в песнь имя;
Украшенная названьем песнь
Дольше живет среди других -
Она отмечена среди подруг повязкой на лбу,
Исцеляющий от беспамятства, слишком
 сильного
одуряющего запаха -
Будь то близость мужчины,
Или запах шерсти сильного зверя,
Или просто дух чебра, растертого между
 ладоней.

Воздух бывает темным, как вода, и всё живое
в нем плавает, как рыба,
Плавниками расталкивая сферу,
Плотную, упругую, чуть нагретую,-
Хрусталь, в котором движутся колеса
 и шарахаются лошади,
Влажный чернозем Нееры, каждую ночь
 распаханный заново
Вилами, трезубцами, мотыгами, плугами.
Воздух замешен так же густо, как земля,-
Из него нельзя выйти, в него трудно войти.

Шорох пробегает по деревьям зеленой
 лаптой:
Дети играют в бабки позвонками умерших
 животных.
Хрупкое исчисление нашей эры подходит
 к концу.
Спасибо за то, что было:
Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете.
Эра звенела, как шар золотой,
Полая, литая, никем не поддерживаемая,
На всякое прикосновение отвечала
 "да" и "нет".
Так ребенок отвечает:
"Я дам тебе яблоко" или "Я не дам тебе
 яблока".
И лицо его точный слепок с голоса, который
 произносит эти слова.

Звук еще звенит, хотя причина звука исчезла.
Конь лежит в пыли и храпит в мыле,
Но крутой поворот его шеи
Еще сохраняет воспоминание о беге
 с разбросанными ногами,-
Когда их было не четыре,
А по числу камней дороги,
Обновляемых в четыре смены,
По числу отталкивании от земли пышущего
 жаром иноходца.

Так
Нашедший подкову
Сдувает с нее пыль
И растирает ее шерстью, пока она
 не заблестит,
Тогда
Он вешает ее на пороге,
Чтобы она отдохнула,
И больше уж ей не придется высекать
 искры из кремня.
Человеческие губы, которым больше нечего
 сказать,
Сохраняют форму последнего сказанного
 слова,
И в руке остается ощущенье тяжести,
Хотя кувшин
 наполовину расплескался,
 пока его несли
 домой.

То, что я сейчас говорю, говорю не я,
А вырыто из земли, подобно зернам
 окаменелой пшеницы.
Одни
 на монетах изображают льва,
Другие -
 голову.
Разнообразные медные, золотые и бронзовые
 лепешки
С одинаковой почестью лежат в земле;
Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них
 свои зубы.
Время срезает меня, как монету,
И мне уж не хватает меня самого.
1923

Строфы века. Антология русской поэзии. 
Сост. Е.Евтушенко. 
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

* * *

Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу
Я шел с чужого полустанка.
Гляжу - изба: вошел в сенцы,
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка.

У изголовья, вновь и вновь,
Цыганка вскидывает бровь,
И разговор ее был жалок.
Она сидела до зари
И говорила:- Подари.
Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок...

Того, что было, не вернешь,
Дубовый стол, в солонке нож,
И вместо хлеба - ёж брюхатый;
Хотели петь - и не смогли,
Хотели встать - дугой пошли
Через окно на двор горбатый.

И вот проходит полчаса,
И гарнцы черного овса
Жуют, похрустывая, кони;
Скрипят ворота на заре,
И запрягают на дворе.
Теплеют медленно ладони.

Холщовый сумрак поредел.
С водою разведенный мел,
Хоть даром, скука разливает,
И сквозь прозрачное рядно
Молочный день глядит в окно
И золотушный грач мелькает.
1925

Строфы века. Антология русской поэзии. 
Сост. Е.Евтушенко. 
Минск, Москва: Полифакт, 1995.