- 882 Просмотра
- Обсудить
Вы спите? Вы кончили? Я начинаю. Тяжелая наша работа ночная. Гранильщик асфальтов, и стекол, и крыш - Я тоже несчастен. Я тоже Париж. Под музыку желоба вой мой затянут. В осколках бутылок, в обрезках жестянок, Дыханием мусорных свалок дыша, Он тоже столетний. Он тоже душа. Бульвары бензином и розами пахнут. Мокра моя шляпа. И ворот распахнут. Размотанный шарф романтичен и рыж. Он тоже загадка. Он тоже Париж. Усните. Вам снятся осады Бастилий И стены гостиниц, где вы не гостили, И сильные чувства, каких и следа Нет ни у меня, ни у вас, господа.
Русская советская поэзия.
Москва: Художественная литература, 1990.
Я люблю тебя в дальнем вагоне, В желтом комнатном нимбе огня. Словно танец и словно погоня, Ты летишь по ночам сквозь меня. Я люблю тебя - черной от света, Прямо бьющего в скулы и в лоб. Не в Москве - так когда-то и где-то Все равно это сбыться могло б. Я люблю тебя в жаркой постели, В тот преданьем захватанный миг, Когда руки сплелись и истлели В обожанье объятий немых. Я тебя не забуду за то, что Есть на свете театры, дожди, Память, музыка, дальняя почта... И за все. Что еще. Впереди.
Чудное Мгновенье. Любовная лирика русских поэтов.
Москва: Художественная литература, 1988.
Мать моя - колдунья или шлюха, А отец - какой-то старый граф. До его сиятельного слуха Не дошло, как, юбку разодрав На пеленки, две осенних ночи Выла мать, родив меня во рву. Даже дождь был мало озабочен И плевал на то, что я живу. Мать мою плетьми полосовали. Рвал ей ногти бешеный монах. Судьи в красных мантиях зевали, Колокол звонил, чадили свечи. И застыл в душе моей овечьей Сон о тех далеких временах. И пришел я в городок торговый. И сломал мне кости акробат. Стал я зол и с двух сторон горбат. Тут начало действия другого. Жизнь ли это или детский сон, Как несло меня пять лет и гнуло, Как мне холодом ломило скулы, Как ходил я в цирках колесом, А потом одной хрычовке старой В табакерки рассыпал табак, Пел фальцетом хриплым под гитару, Продавал афиши темным ложам И колбасникам багроворожим Поставлял удавленных собак. Был в Париже голод. По-над глубью Узких улиц мчался перекат Ярости. Гремела канонада. Стекла били. Жуть была - что надо! О свободе в Якобинском клубе Распинался бледный адвокат. Я пришел к нему, сказал: "Довольно, Сударь! Равенство полно красы, Только по какой линейке школьной Нам равнять горбы или носы? Так пускай торчат хоть в беспорядке Головы на пиках! А еще - Не читайте, сударь, по тетрадке, Куй, пока железо горячо!" Адвокат, стрельнув орлиным глазом, Отвечает: "Гражданин горбун! Знай, что наша добродетель - разум, Наше мужество - орать с трибун. Наши лавры - зеленью каштанов Нас венчает равенство кокард. Наше право - право голоштанных. А Версаль - колода сальных карт". А гремел он до зари о том, как Гидра тирании душит всех: Не хлебнув глотка и не присев, Пел о благодарности потомков. Между тем у всех у нас в костях Ныла злость и бушевала горечь. Перед ревом человечьих сборищ Смерть была как песня. Жизнь - пустяк. Злость и горечь. Как давно я знал их! Как скреплял я росчерком счета Те, что предъявляла нищета, Как скрипели перья в трибуналах! Красен платежами был расчет! Разъезжали фуриями фуры. Мяла смерть седые куафюры И сдувала пудру с желтых щек. И трясла их в розовых каретах, На подушках, взбитых, словно крем, Лихорадка, сжатая в декретах, Как в нагих посылках теорем. Ветер. Зори барабанов. Трубы. Стук прикладов по земле нагой. Жизнь моя - обугленный обрубок, Прущий с перешибленной ногой На волне припева, в бурной пене Рваных шапок, ружей и знамен, Где любой по праву упоенья Может быть соседом заменен. Я упал. Поплыли пред глазами Жерла пушек, зубы конских морд. Гул толпы в ушах еще не замер. Дождь не перестал. А я был мертв. "Дотащиться бы, успеть к утру хоть!" - Это говорил не я, а вихрь. И срывал дымящуюся рухлядь Старый город с плеч своих. И сейчас я говорю с поэтом, Знающим всю правду обо мне. Говорю о времени, об этом Рвущемся к нему огне. Разве знала юность, что истлеть ей? Разве в этой ночи нет меня? Разве день мой старше на столетье Вашего младого дня? И опять: "Дождаться, доползти хоть!" Это говорю не я, а ты. И опять задремывает тихо Море вечной немоты. И опять с лихим припевом вровень, Чтобы даже мертвым не спалось, По камням, по лужам дымной крови Стук сапог, копыт, колес.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Нечем дышать, оттого что я девушку встретил, Нечем дышать, оттого что врывается ветер, Ломится в окна, сметает пепел и пыль, Стало быть, небыль сама превращается в быль. Нечем дышать, оттого что я старше, чем время.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
А океан бил в берега, Простой и сильный, как и раньше. А ураган трубил в рога И волны гнал назад к Ла-Маншу. Под звон цепей, под лязг вериг, В порывах пара, в мчанье тока, От Дувра до Владивостока Метался старый материк: Казармы, банки, тюрьмы, храмы Черным-черны, мертвым-мертвы. Избороздили землю шрамы - Траншей заброшенные рвы. Здесь были войны, будут войны. Здесь юноши на первый взгляд Вполне послушны и пристойны, Они пойдут, куда велят. Они привыкнут к дисциплине, И, рвеньем доблестным горя, Они умрут в траншейной глине За кайзера и за царя. В Санкт-Петербурге иль в Берлине Не спят штабные писаря, Иль железнодорожных линий Поблескивают стрелки зря... Они умрут в траншейной глине За кайзера и за царя. Куда ни глянешь - всюду тот же Зловещий отблеск непогод. Век свое отрочество отжил. Ему четырнадцатый год.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
С полудня парило. И вот По проводам порхнула искра. И ветер телеграмму рвет Из хилых рук премьер-министра. Над гарью городов гроза. Скатилась жаркая слеза По каменной скуле Европы. Мрачнеют парки. Молкнет ропот. И пары прячутся. И вот Тот выстрел по австрийской каске, Тот скрюченный громоотвод. И лиловеет мир, как в сказке. Еще не против и не за, Глядит бессмысленно гроза И дышит заодно со всеми. Внизу - кровати, книги, семьи, Газоны, лошади... И вот Черно на Марне и на Висле. По линии границ и вод Кордоны зоркие нависли. Скосив огромные глаза, В полнеба выросла гроза. Она швыряет черный факел В снопы и жнивья цвета хаки. Война объявлена.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Величанный в литургиях голосистыми попами, С гайдуком, со звоном, с гиком мчится в страшный Петербург, По мостам, столетьям, верстам мчится в прошлое, как в память, И хмельной фельдъегерь трубит в крутень пустозвонных пург. Самодержец Всероссийский... Что в нем жгло? Какой державе Сей привиделся курносый и картавый самодур? Или скифские метели, как им приказал Державин, Шли почетным караулом вкруг богоподобных дур? Или, как звездой Мальтийской, он самой судьбой отравлен? Или каркающий голос сорван только на плацу? Или взор остервенелый перекошен в смертной травле? Или пудреные букли расплясались по лицу? О, еще не все разбито! Бьет судьбу иная карта! Встанет на дыбы Европа ревом полковых музык! О, еще не все известно, почему под вьюгой марта Он Империи и Смерти синий высунул язык!
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Склад сырых неструганых досок. Вороха не припасенных в зимах, Необдуманных, неотразимых Слов, чей смысл неясен и высок. В пригородах окрик петушиный. Час прибытья дальних поездов. Мир, спросонок слышимый как вздох. Но уже светло. Стучат машины. Облако, висящее вверху, Может стать подобьем всех животных. Дети просыпаются. Живет в них Страсть - разделать эту чепуху Под орех и в красках раздраконить,- Чтоб стояли тучи, камни, сны, Улицы, товарищи, слоны, Бабушки, деревья, книги, кони... Чтобы стоили они затрат, Пущенных на детство мирозданьем, Чтобы жизнь выплачивала дань им, Увеличенную во сто крат. Нетерпенье! Это на задворках Мира, где царил туберкулез, Где трясло дома от женских слез,- Доблесть молодых и дальнозорких. Нетерпенье! Это в жилах руд Чернота земной коры крутая. Вся земля от Андов до Алтая, Где владыкой мира станет труд. Лагерь пионеров. Трудный выдох Глотки, митингующей навзрыд. Край, который начерно разрыт. Сон стеблей, покуда еле видных. Звон впервые тронутой струны Где-то на дощатой сцене в клубе. Нетерпенье - это честолюбье Окруженной войнами страны.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.