- 969 Просмотров
- Обсудить
Поэзия гипотез, Наш голод утоли: Дай заглянуть в колодезь, В черновики твои! Друг к дружке жмутся рифмы В темнице вялых строк, И проклинают нимфы Бумажный свой острог, О будущем заботясь, Куда же ты ведешь, Поэзия гипотез, Седую молодежь? Век числится двадцатым, Но в восемьдесят лет Не разглядел конца там Знакомый твой поэт. Поэзия гипотез, Твой безъязыкий гул, Неправленый твой оттиск Он в печку зашвырнул.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Как это ни печально, я не знаю Ни прадеда, ни деда своего. Меж нами связь нарушена сквозная, Само собой оборвалось родство. Зато и внук, и правнук, и праправнук Растут во мне, пока я сам расту, И юностью своей по праву равных Со старшим делятся начистоту. Внутри меня шумят листвой весенней, И этот смутный, слитный шум лесной Сулит мне гибель и сулит спасенье, И воскресенье каждою весной. Растут и пьют корнями соль и влагу. А зимние настанут вечера - Приду я к ним и псом косматым лягу, Чтобы дремать и греться у костра. Потом на расстоянье необъятном, Какой бы вихорь дальше их ни гнал, В четвертом измеренье или в пятом Они заметят с башен мой сигнал, Услышат позывные моих бедствий, Найдут моих погасших звезд лучи,- Как песни, позабывшиеся в детстве, В коротких снах звучащие в ночи.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
В духане, меж блюд и хохочущих морд, На черной клеенке, на скатерти мокрой Художник белилами, суриком, охрой Наметил огромный, как жизнь, натюрморт. Духанщик ему кахетинским платил За яркую вывеску. Старое сердце Стучало от счастья, когда для кутил Писал он пожар помидоров и перца. Верблюды и кони, медведи и львы Смотрели в глаза ему дико и кротко. Козел улыбался в седую бородку И прыгал на коврик зеленой травы. Цыплята, как пули, нацелившись в мир, Сияли прообразом райского детства. От жизни художнику некуда деться! Он прямо из рук эту прорву кормил. В больших шароварах серьезный кинто, Дитя в гофрированном платьице, девы Лилейные и полногрудые! Где вы? Кто дал вам бессмертие, выдумал кто? Расселины, выставившись напоказ, Сверкали бесстрашием рысей и кошек. Как бешено залит луной, как роскошен, Как жутко раскрашен старинный Кавказ! И пенились винные роги. Вода Плескалась в больших тонкогорлых кувшинах. Рассвет наступил в голосах петушиных, Во здравие утра сказал тамада.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Он сейчас не сорвиголова, не бретёр, Как могло нам казаться по чьим-то запискам, И в ответах не столь уже быстр и остер, И не юн на таком расстоянии близком. Это сильный, привыкший к труду человек, Как арабский скакун уходившийся, в пене. Глубока синева его выпуклых век. Обожгло его горькие губы терпенье. Да, терпенье. Свеча наплывает. Шандал Неудобен и погнут. За окнами вьюга. С малых лет он такой тишины поджидал В дортуарах Лицея, под звездами юга, На Кавказе, в Тавриде, в Молдавии - там, Где цыганом бродил или бредил о Ризнич. Но не кинется старая грусть по следам Заметенным. Ей нечего делать на тризне. Все стихии легли, как овчарки, у ног. Эта ночь хороша для больших начинаний. Кончен пир. Наконец человек одинок. Ни друзей, ни любовниц. Одна только няня. Тишина. Тишина. На две тысячи верст Ледяной каземат, ледяная империя. Он в Михайловском. Хлеб его черен и черств. Голубеют в стакане гусиные перья. Нянька бедная, может быть, вправду права, Что полжизни ухожено, за тридцать скоро. В старой печке стреляют сухие дрова. Стонет вьюга в трубе, как из дикого хора Заклинающий голос: "Вернись, оглянись! Меня по снегу мчат, в Петропавловке морят. Я - как Терек, по кручам свергаемый вниз. Я - как вольная прозелень Черного моря". Что поймешь в этих звуках? Иль это в груди Словно птица колотится в клетке? Иль снова Ничего еще не было, все - впереди? Только б вырвать единственно нужное слово! Только б вырвать! Из няниной сказки, из книг, Из пурги этой, из глубины равелина, Где бессонный Рылеев к решетке приник,- Только б выхватить слово! И, будто бы глина, Рухнут мокрыми комьями на черновик Ликованье и горе, сменяя друг друга. Он рассудит их спор. Он измлада привык Мять, ломать и давить у гончарного круга. И такая наступит тогда тишина, Что за тысячи верст и в течение века Дальше пушек и дальше набата слышна Еле слышная, тайная мысль человека.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Ребенок мой осень, ты плачешь? То пляшет мой ткацкий станок. Я тку твое серое платье, И город свернулся у ног. Ребенок седой и горбатый, Твоя мне мерещится мощь – По крышам и стеклам Арбата С налета ударивший дождь. Мой ранний, мой слабый ребенок, Твой плач вырастает впотьмах. Но сколько их, непогребенных Детей моих, в сонных домах! Теперь мне осталось одно лишь Седое, как дождь, ремесло. Но ты ведь не враг. Ты позволишь, Чтоб это мученье росло, Чтоб наше прощанье окрепло, Кренясь на великом ветру, Пока я соленого пепла И пены со рта не сотру.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Лондонский ветер срывает мокрый брезент балагана. Низкая сцена. Плошки. Холст размалеван, как мир. Лорды, матросы и дети видят: во мгле урагана Гонит за гибелью в небо пьяных актеров Шекспир. Макбет по вереску мчится. Конь взлетает на воздух. Мокрые пряди волос лезут в больные глаза. Ведьмы поют о царствах. Ямб диалогов громоздок. Шест с головой короля торчит, разодрав небеса. Ведьмы летят и поют. Ни Макбета нет, ни Кина. В клочья разорвана страсть. Хлынул назад ураган. Кассу считает директор. Полночь. Стол опрокинут. Леди к спутникам жмутся. Заперт пустой балаган.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Когда-то был Париж, мансарда с голубятней. И каждый новый день был века необъятней,— Так нам жилось легко. Я помню влажный рот, раскинутые руки... О, как я веровал в немыслимость разлуки С тобой, Манон Леско! А дальше — на ветру, в пустыне океана Ты, опозоренная зло и окаянно, Закутанная в плащ, Как чайка маялась, как грешница молилась, Ты, безрассудная, надеялась на милость Скрипящих мокрых мачт. О, ты была больна, бледна, белее мела. Но ты смеялась так безудержно, так смело, Как будто впереди Весь наш пройденный путь, все молодые годы, Все солнечные дни, не знавшие невзгоды, Вся музыка в груди... Повисли паруса. И за оснасткой брига Был виден дикий край, открытый Америго, Песчаный, мертвый холм. А дальше был конец... Прощай, Манон, навеки! Я пальцы наложил на сомкнутые веки В отчаянье глухом. Потом рассказывал я в гавани галерной, В трактире мерзостном, за кружкою фалерно, Про гибельную страсть. Мой слушатель, аббат в поношенной сутане, Клялся, что исповедь он сохраняет втайне, Но предпочел украсть, Украсить мой рассказ ненужною моралью. И то, что было нам счастливой ранней ранью, Низвержено во тьму, Искажено ханжой и силе жизни чуждо. Жизнь не кончается, но длится! Так неужто Вы верите ему? Не верьте! Мы живем. Мы торжествуем снова. О жалкой участи, о гибели — ни слова! Там, где-то далеко, Из чьей-то оперы, со сцены чужестранной, Доносится и к вам хрустальное сопрано — Поет Манон Леско.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Белле Аxмадулиной Кому, как не тебе одной, Кому, как не тебе единственной — Такой далекой и родной, Такой знакомой и таинственной? А кто на самом деле ты? Бесплотный эльф? Живая женщина? С какой надзвездной высоты Спускаешься и с кем повенчана? Двоится облик. Длится век. Ничто в былом не переменится. Из-под голубоватых век Глядит не щурясь современница. Наверно, в юности моей Ты в нашу гавань в шторме яростном Причалила из-за морей И просияла белым парусом,
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Белле Аxмадулиной Не трактир, так чужая таверна. Не сейчас, так в столетье любом. Я молюсь на тебя суеверно, На коленях и до полу лбом. Родилась ты ни позже, ни раньше, Чем могла свою суть оценить. Между нами, дитя-великанша, Протянулась ничтожная нить. Эта нить — удивленье и горечь,— Сколько прожито рядом годов В гущине поэтических сборищ, Где дурак на бессмертье готов! Не робей, если ты оробела. Не замри, если ты замерла. Здравствуй, Чудо по имени Белла Ахмадулина, птенчик орла!
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Ты сойдешь с фонарем по скрипучим ступеням, Двери настежь — и прямо в ненастную тишь. Но с каким сожаленьем, с каким исступленьем Ты на этой земле напоследок гостишь! Всё как было. И снова к загадочным звездам Жадно тычется глазом слепой звездочет. Это значит, что мир окончательно создан, И пространство недвижно, и время течет. Всё как было! Да только тебя уже нету. Ты не юн, не красив, не художник, не бог, Ненароком забрел на чужую планету, Оскорбил ее кашлем и скрипом сапог. Припади к ней губами, согрей, рассмотри хоть Этих мелких корней и травинок черты. Если даже она — твоя смертная прихоть, Всё равно она мать, понимаешь ли ты? Расскажи ей о горе своем человечьем. Всех, кого схоронил ты, она сберегла. Всё как было... С тобою делиться ей нечем. Только глина, да пыль у нее, да зола.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Я в зеркало, как в пустоту, Всмотрелся, и раскрылась Мне на полуденном свету Полнейшая бескрылость. Как будто там за мной неслась Орава рыжих ведьм, Смеялась, издевалась всласть, Как над ручным медведем. Как будто там не я, а тот Топтыгин-эксцеленца Во славу их — вот анекдот!— Выкидывал коленца. Но это ведь не он, а я Не справа был, а слева, И под руку со мной — моя Стояла королева. Так нагло зеркало лгало С кривой ухваткой мима. Всё было пусто и голо, Сомнительно и мнимо.
Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1982.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.