Педро Кальдерон де ла Барка (4)

 СЦЕНА 8-я
 Курсио, Юлия.

 Курсио

 Теперь слепая сила гнева
 Мне рассказать повелевает
 О страшной тайне, что хранил я
 В душе в теченье долгих лет.
 Так пусть язык тебе расскажет
 То, что глаза тебе сказали.
 Сиенское градоначальство,
 Чтоб возвеличить кровь мою,
 Мне дало порученье к папе
 Урбану Третьему. В Сиене,
 Когда я в Рим свой путь направил,
 Осталась дома мать твоя,
 И как о ней вещала слава,
 По добродетели равнялась
 Она матронам древнеримским,
 Была меж наших образцом,
 (Не знаю, как язык мой может
 Ее порочить, но - несчастный!
 Как часто вводит в заблужденье
 Уверенность) она была
 Одна, покуда с порученьем
 Я восемь месяцев был в Риме;
 Тогда велись переговоры,
 Чтоб сеньорию передать
 На благоусмотренье Папы:
 Да ниспошлет Господь решенье,
 Которое полезней будет.
 Я продолжаю свой рассказ.
 По возвращении в Сиену...
 Но тут дыхание слабеет,
 Но тут душа изнемогает,
 И умолкает мой язык.
 По возвращении в Сиену
 (Несправедливая тревога!)
 Я увидал, что так далеко
 Зашла у матери твоей
 Беременность, что ей осталось
 Для несчастливого рожденья
 Лишь незначительное время.
 Она уже писала мне
 В своих, обмана полных, письмах,
 Что были у нее сомненья
 Насчет подобного несчастья,
 Когда я отправлялся в Рим;
 И так представилось мне ясно
 Мое бесчестие, что, в мыслях
 Переживая оскорбленье,
 Вообразил я свой позор.
 Не говорю, что это правда,
 Но благородному по крови
 Не нужно ясно убеждаться,
 Достаточно воображать {4}.
 И для чего же это нужно,
 (О, суд несправедливый мира!
 Закон немилосердный чести!)
 Чтоб благородный жалким стал,
 Когда незнаньем он оправдан?
 Законы лгут: когда несчастный
 Не мог предупредить причину,
 Ее последствие - не в нем.
 Какой закон имеет право
 Винить несчастного? Какое
 Есть прегрешение в безвинном?
 Я говорю, законы лгут.
 То не бесчестье, а несчастье.
 Да, хороши законы чести,
 Одним бесславьем покрывая -
 Меркурия, кто честь украл,
 И Аргуса, кто был ей стражем!
 О, что же этот мир, который
 Так невиновного позорит,
 Приуготовил для того,
 Кто, зная свой позор, безмолвен?
 Среди подобных размышлений,
 Среди сомнений столь жестоких
 Не мог я сесть за стол, чтоб есть,
 Не мог уснуть в своей постели.
 Я жил с самим собой в разладе,
 И сердце было как чужое,
 Душа как деспот мне была.
 И хоть порой в ее защиту
 Я рассуждал с самим собою,
 И хоть вполне я оправданье
 Правдоподобным находил,
 Боязнь позора в то же время
 Столь настоятельно влияла,
 Что, зная всю ее невинность,
 Я отомстил - не грех ее,
 Свои сомнительные мысли.
 И чтоб отмщенье было тайным,
 Гостей созвал я на охоту:
 Ревнивцу дорог лишь обман.
 В горах, когда другие были
 Поглощены своей забавой,
 Обманно-нежными словами
 (Кто лжет, умеет их сказать!
 Кто любит, им охотно верит!)
 Увлек я мать твою, Росмиру,
 К одной тропинке отдаленной
 От проторенного пути:
 Моим ласкательствам внимая,
 Она вошла в уют, сокрытый
 Меж горных стен, куда для солнца
 Сплетеньем листьев и ветвей,
 Соединенных грубой силой,
 Чтоб не сказать - любовной связью,
 Был прекращен малейший доступ.
 И чуть напечатлела след
 Своею смертною стопою,
 Чуть с ней вдвоем...


 СЦЕНА 9-я
 Арминда. - Те же.

 Арминда

 Когда бесстрашье,
 Что у тебя гнездится в сердце,
 И опытность твоя, сеньор,
 В почтенных зримая сединах,
 Перед нагрянувшим несчастьем
 Тебе в поддержке не откажут, -
 Как испытание души,
 Оно стоит перед тобою.

 Курсио

 Что за причина заставляет
 Тебя перерывать рассказ мой?

 Арминда

 Сеньор...

 Курсио

 Сомнением не мучь.
 Кончай.

 Юлия

 Чего же ты умолкла?

 Арминда

 Быть голосом я не хотела б
 Твоей беды, моих несчастий.

 Курсио

 Ее узнать я не боюсь,
 И ты о ней сказать не бойся.

 Арминда

 Лисардо, моего владыку...

 Эусебио

 Лишь этого не доставало.

 Арминда

 Пронзенного, всего в крови,
 Четыре пастуха соседних
 Несут (о, Боже!) на носилках,
 Умершего. Идут. О, только
 Теперь на труп ты не гляди!

 Курсио

 О, небо! Столько злополучии
 Для одного!


 СЦЕНА 10-я
 Хиль, Менга, Тирсо, Брас и Торибио
 несут на носилках мертвого Лисардо.
 - Те же.

 Юлия

 Какой же силой
 Нечеловеческой свирепость
 Его пронзила прямо в грудь?
 Какой рукою своевольной,
 Разгневанной столь кротким нравом,
 Моя излита кровь? О, горе!

 Арминда

 Сеньора...

 Брас

 Нет, не подходи.

 Курсио

 Назад.

 Тирсо

 Тебя покорно просим,
 Не подходи.

 Курсио

 Друзья, не может
 Терпеть душа. О, дайте видеть
 Мне этот бездыханный труп,
 Руину времени, осколок
 Звезды несчастной, лик зловещий
 Моих печалей роковых.
 Какой бездушный рок (о, сын, мой милый!)
 Тебе велел предстать, как скорбный прах,
 Чтоб ты нашел в моих сединах саван?
 О, памятник, возникший на песках!
 Скажите мне, друзья: кто был убийцей
 Того, чья жизнь всегда была моей?

 Менга

 Вот скажет Хиль; когда его убили,
 Он в рощице стоял среди ветвей.

 Курсио

 Скажи, приятель, кто убил Лисардо?

 Хиль

 А я не знаю; знаю лишь, что он
 Назвался Эусебио при споре.

 Курсио

 Могу ли я быть больше оскорблен?
 Вдвойне я Эусебио ограблен;
 Он отнял жизнь и честь.
 (К Юлии.)
 Ну, что ж, готовь
 Его желаньям буйным оправданье,
 Скажи: вполне чиста его любовь,
 Ведь он, за неимением бумаги,
 Ее твоею кровью записал.

 Юлия

 Сеньор...

 Курсио

 Не отвечай мне, и сегодня ж
 Поступишь в монастырь, как я сказал.
 Не то готовься, что с Лисардо вместе
 Во мгле могилы будешь роковой,
 В один и тот же день вас хороню я:
 Он мертвый в мире, в памяти живой,
 Ты мертвая во мне, живая в мире.
 Иду и замыкаю эту дверь,
 Останься с мертвым, чтоб, при виде смерти,
 Как умирать - узнала ты теперь.
 (Уходят.)


 СЦЕНА 11-я
 Юлия; Лисардо, мертвый; Эусебио.

 Юлия

 Тысячекратно собираюсь,
 О, Эусебио жестокий,
 С тобою говорить, но сердце
 Тысячекратно не велит,
 И прекращается дыханье,
 И на устах слова смолкают.
 О, я не знаю, я не знаю,
 Как мне с тобою говорить:
 Ко мне в одно и то же время
 Приходит гнев и состраданье,
 Горят в одно и то же время
 Негодованье и любовь.
 Глаза хотела бы закрыть я,
 Чтобы не видеть этой крови,
 Чтобы не знать, что цвет гвоздики {5}
 Взывает к мщенью за себя:
 И оправдать тебя хочу я,
 При виде слез твоих, затем что
 Глаза и раны, в нашей жизни -
 Уста, которые не лгут.
 В одной руке держа влеченье,
 Другой рукой готовя кару,
 Одновременно я хотела б
 Тебя казнить и защищать.
 И меж таких слепых сомнений,
 И между помыслов столь сильных
 Меня сражает милосердье
 И побеждает боль тоски.
 Так значит - так меня ты ищешь?
 О, Эусебио, так значит -
 Взамену нежности ты хочешь
 Меня жестокостью пленить?
 В то время как, на все решившись,
 Ждала я моего венчанья,
 Ты хочешь мне, в замену свадьбы,
 Устроить пышность похорон!
 Когда я для тебя в угоду
 Перед отцом явилась дерзкой,
 Ты для меня готовишь траур
 В замену праздничных одежд!
 Когда, поставив жизнь на карту,
 Я наш восторг осуществила,
 Ты вместо свадебного ложа
 (О, небо!) мне готовишь гроб!
 Когда, презрев преграды чести,
 Тебе я руку предлагаю,
 Ты мне протягиваешь руку,
 Всю обагренную в крови!
 Как буду я в твоих объятьях,
 Когда, желая нашей страсти
 Дать жизнь горячею любовью,
 Я тотчас натолкнусь на смерть?
 Что может мир сказать, узнавши,
 Что предо мною постоянно,
 Коли не облик оскорбленья,
 Так тот, кто совершил его?
 И если б силою забвенья
 Я схоронить его желала,
 Чуть обниму тебя, и память
 Его мне тотчас возвратит.
 Тогда невольно, если даже
 Тебя я страстно обожаю,
 Самозабвенные услады
 Я в гневность мести превращу.
 И как, скажи, душа могла бы
 Жить в столь мучительном разладе,
 Что каждый миг ждала бы кары
 И не желала бы ее?
 Довольно будет, если в память
 Того, что я тебя любила,
 Тебя прошу, но не надейся
 Меня увидеть никогда.
 Из этого окна ты можешь
 Проникнуть в сад; беги, спасайся,
 Чтобы отец мой, возвратившись,
 Не мог тебя увидеть здесь.
 Беги, здесь быть тебе опасно,
 И, Эусебио, запомни,
 Сегодня ты меня теряешь,
 Раз потерять меня хотел.
 Забудь меня, живи счастливо,
 И не смущай свое блаженство,
 И не плати за радость счастья
 Ни огорченьем, ни тоской.
 А я монашескую келью
 Для жизни сделаю темницей
 Или, быть может, даже гробом,
 Чтоб волю выполнить отца.
 Там я оплачу злополучья
 Звезды такой немилосердной,
 Судьбы такой бесчеловечной,
 Влияния таких страстей,
 Планеты, мне такой враждебной,
 Созвездий, столь упрямо-буйных,
 Любви настолько несчастливой,
 Настолько низменной руки,
 Что жизнь мою она убила
 И не дала мне этим смерти,
 Чтоб я всегда жила в печали
 И умирала без конца.