Ne sers que lui... Sa cause est sainte. Il souffre; et tout grand homme Aupres du peuple est l'envoye de Dieu {*}. {* Не служи ничему, кроме него. Его дело свято; он страдает, и всякий великий человек есть посланник божий для блага народа.} Гуманное чувство самой чистой и справедливой любви к народу и к его благу действительному, а не нарицательному только, выражается во всех почти песнях Беранже. Даже если он воспевает предметы, по-видимому чуждые народу, и это происходит от его особенного взгляда на предмет, благоприятного для народа. Так, часто упрекали его за то, что он воспевает Наполеона со слишком большим жаром. Объяснение этого находим отчасти опять в его предисловии, где он упоминает о Наполеоне и о последующих политических деятелях. Вот смысл его слов: "Я с энтузиазмом удивлялся гению Наполеона, потому что он был обожаем народом, видевшим в нем представителя победоносного равенства (le representant de l'egalite victorieuse). Но это не мешало мне с ужасом видеть возрастающий деспотизм императора. При его падении я сожалел только о бедствиях отечества. К Бурбонам я был безразличен, но я надеялся, что при их слабости легко будут восстановлены некоторые народные льготы. Что касается до народа, от которого я никогда не отделялся, то мне казалось, что, после ужасной развязки столь продолжительных войн, и он был не против правителей, которых для него отыскали. Но скоро иллюзии разрушились; через несколько месяцев самые близорукие увидели, что надеяться нечего. Возвратился Наполеон с Эльбы, но во время "Ста дней" я уже не увлекся общим энтузиазмом: я видел, что Наполеон не может править ко благу народа. Тогда сложил я песню "Политика Лизы"5 и в ней выразил свои опасения; больше этого расправить крылья я тогда не мог". Пьеса эта, полная легкого юмора, заключает в себе действительно очень ясные намеки на владычество Наполеона. Напр., вот один куплет этой песни: Combien les belles et les princes Aiment l'abus d'un grand pouvoir! Combien d'amants et de provinces Pousses enfin au desespoir! Crains que la revolte ennemie Dans ton boudoir ne trouve acces; Lise, abjure la tyrannie, Pour le bonheur de tes sujets {*}. {* [Как любят красавицы и властители злоупотреблять своей огромной властью! Сколько любовников и областей доводят они наконец до отчаяния! Бойся, чтобы враждебное восстание не произошло в твоем будуаре? Лиза, откажись от своей тирании для блага тебе подвластных].} Конец этой песни также представляет применение к тогдашним обстоятельствам Франции и Наполеона, как понимал его Беранже. "Лиза,-- умоляет поэт,-- сделайся доброй властительницей, уважай нашу свободу. Укрась чело свое розами, собранными любовью, и сохрани надолго свой венок (couronne) для блага тебе подвластных". Вот в каких песнях выражался, когда нужно было, наполеонизм поэта, и вот какое значение имели иногда стихи его, обращенные к Лизете. Не мудрено, что они быстро расходились и выучивались во всей Франции. "При новом возвращении Бурбонов,-- продолжает Беранже,-- я был убежден, что они ничего не сделают для народа. Но в самом народе я сначала не видел такого убеждения, и потому постоянно наблюдал его положение и чувства при всяком новом событии. Его впечатления и настроения определили роль, которую выполнил я в тогдашней оппозиции. Народ -- это моя муза". Так писал Беранже 25 лет тому назад (в 1833 г.). Тот же самый взгляд выражал он через десять лет (в 1842 г.) при новом издании своих песен. Тогда он писал, между прочим: "Наши партии слабы, ничтожны; отсутствие твердых убеждений и раздоры их внушают к ним пренебрежение. И теперь народ, вразумленный зрелищем наших мещанских и жадных честолюбий, разочарованный в большей части людей, бывших его кумирами,-- настоящий народ, для которого и с которым я пел, обреченный на то, чтоб ничему более не верить и ничего не любить, он теперь держится совершенно в стороне от политических эволюции, как бесстрастный жюри, который, однако, произнесет когда-нибудь окончательное решение долгих споров нашей задорной эпохи". Сделанные нами извлечения из двух предисловий Беранже выражают, кажется, довольно ясно сущность его общих воззрений на деятельность политических партий и его понятия о значении собственного его таланта. Кто знает песни Беранже, тот, конечно, согласится, что большая часть их не противоречит этим воззрениям. Многие упрекали Беранже за его излишнее пристрастие к Наполеону; другие восставали против слишком легкого взгляда его на любовь и вообще на женщин. Но относительно Наполеона Беранже признается в своей автобиографии, что энтузиазм к нему разделял с целой нацией, пока не увидел, что император посягает на многие права и на благосостояние народа. В Наполеоне долгое время Беранже видел не просто властителя, а гениального представителя народа. В одном месте своего предисловия он выражается о Наполеоне таким образом: "Величайший поэт новых и, может быть, всех времен, Наполеон, когда только он отступал от подражания старым монархическим формам, смотрел на народ так, как должны были бы смотреть все наши лучшие поэты и артисты. Он умел понять, до какой высоты могут достигнуть инстинкты массы, если только уметь возбуждать их. Можно подумать, что именно для удовлетворения этим инстинктам он столько волновал мир". Конечно, Беранже ошибался, увлечения его были ложны, но все-таки нельзя не сказать, что источник этих увлечений никак не заслуживает порицания. Что касается до фривольности некоторых песен Беранже, то он сам очень справедливо замечает, что ведь они не назначались им в руководство при воспитании молодых девиц. "Притом же,-- говорит он,-- эти песни, внушенные безумными порывами молодости, были чрезвычайно хорошим подспорьем для других песен, в которых развивались идеи более серьезные и важные. Без этой легкой и фривольной веселости и серьезные песни не пошли бы так далеко, не спустились бы так близко к народу, и даже не поднялись бы так высоко: пусть не оскорбится этим деликатность светских салонов". Но, независимо от этого оправдания, нужно сказать, что большая часть песен, в которых женщина трактуется слишком, по-видимому, легкомысленно, представляет скорее очерки нравов, нежели личные убеждения Беранже. У него есть песни, проникнутые высоким пафосом любви. Если у него представляется старушка, говорящая своим внучкам: Э, детки, женский наш удел: Уж если бабушки шалили, Так вам и бог велел...6 -- зато есть у него и другая старушка, которая является до конца жизни верною памяти своего друга, любящею его песни, гордою тем, что друг ее никогда в жизни не делал ничего бесчестного. С этой подругой разделял он благороднейшие свои стремления, свои возвышеннейшие чувства; она внимала не только излияниям его любви к ней, но и песням, вызванным любовью к народу. В стихотворении "La bonne vieille" {"Добрая старушка" (франц.).-- Ред.} есть, между прочим, куплет, почему-то пропущенный в переводе г. Курочкина и заключающий в себе напоминание об этих песнях. Поэт говорит: Vous que j'appris a pleurer sur la France, Dites surtout aux fils des nouveaux preux, Que j'ai chante la gloire et l'esperance Pour consoler mon pays malheureux {*}. {* Вас научил любить я Францию мою,-- Скажите сыновьям ее героев новых, Что славу прошлого с надеждой я пою Теперь, в лихие дни ее судеб суровых. (Перевод с франц. А. А. Коринфского.). -- Ред.} Правда, что в большей части эротических песен Беранже рисуется ветреная Лизета, и припев: "Vive la grisette!" {"Да здравствует гризетка!" (франц.).-- Ред.} идет ко многим из этих песен. Но в самой легкости, с которою поэт уступает другим сердце своей Лизеты, едва ли можно видеть только ветреность и неспособность к сильной страсти. Тут есть характеристическая черта, более глубокая, проявляющаяся, кроме Беранже, еще в некоторых стихотворениях Гейне. Это уважение к свободе выбора в женщине и вполне гуманное признание того, как нелепы и бессовестны всякого рода принудительные меры в отношении к женскому сердцу. Беранже, как истинный поэт и порядочный человек, не мог унизиться до того, чтобы позволить себе презирать и ненавидеть женщину за то только, что она, переставши любить одного, отдалась другому. Он знал, что это в порядке вещей, и не мог трактовать женские чувства и увлечения с точки зрения какого-нибудь Малек-Аделя7 или пушкинского Алеко. Он понимал, что, теряя любовь женщины, можно обвинять только самого себя за неуменье сохранить эту любовь; о женщине же можно только сожалеть, если новая любовь ее обращается на предмет недостойный, и стараться извлечь ее из ложного положения, в которое она попадает. Гнев, ненависть, насильственные меры, формальные стеснения, бешеные порывы обнаружат только слабость характера или узость понятий и недостаток гуманности. Точно так же негуманно и презрение к увлекшейся женщине; и истинная поэзия, сколько мы можем припомнить себе, постоянно находила для них не голос осуждения, а звуки примирения и любви. В этом отношении на нас всегда производили сильное впечатление два стихотворения Гейне, составляющие, собственно, одно целое и выражающие это примирение с особенною простотою. Мы кстати приведем их здесь в переводе, который находится у нас под руками и который не был еще напечатан8. I На белую грудь твою, друг мой, Припавши своей головой, В биении сердца подслушал Я тайну души молодой. К нам в город вступают гусары... Чу! слышен их музыки звук... И завтра меня ты покинешь, Всем сердцем любимый мой друг! Пусть завтра меня ты покинешь, Но нынче еще ты моя, И нынче в объятиях милой Вдвойне хочу счастлив быть я... II От нас выступают гусары. Чу! слышен их музыки звук... И с розовым, пышным букетом К тебе прихожу я, мой друг. Здесь дикое было хозяйство: Толпа и погром боевой... И даже, мой друг, в твоем сердце Большой был военный постой... Во многих из песен Беранже находим мы тот же основной мотив, как и в этих стихах Гейне, только у французского поэта чувство его выражается с большей легкостью и игривостью, даже -- можем сказать -- с некоторым легкомыслием и небрежностью, и уже без всякого оттенка грусти, которая так неразлучна с иронией Гейне. Указавши несколько черт для характеристики поэзии Беранже, обратимся теперь к переводам г. Курочкина. Прежде всего обратим внимание на выбор пьес. Всех их теперь напечатано в книжке г. Курочкина 48,-- количество, достаточное для того, чтобы дать довольно полное понятие о поэте как со стороны внешней формы так и относительно содержания. Нельзя сказать, чтоб эти пьесы были самыми яркими и сильными из беранжеровских песен, но по большей части выбор г. Курочкина довольно удачен. По крайней мере половина из напечатанных им переводов содержит в себе песни очень характеристичные. Назовем, напр., "Тоска по родине", "Бедняга-чудак", "Добрая фея", "Добрый знакомый", "Орангутанги", "Нет, ты не Лизета", "Кукольная комедия", "Старый капрал", "Веселость", "Гусар". В "Песне труда" хорош refrain: {припев (франц.).-- Ред.} Слава святому труду! Бедность и труд Честно живут, С дружбой, с любовью в ладу. Слава святому труду! Припев этот сочинен г. Курочкиным, но нам кажется, что в своем роде он не хуже припева подлинника: Les gueux, les gueux, Sont les gens heureux; Ils s'aiment entre eux. Vivent les gueux! {*} {* Бедняки, бедняки, Они счастливые люди; Они любят друг друга. Да здравствуют бедняки! (франц.).-- Ред.} Вообще, о г. Курочкине напрасно думают, что он переводит чрезвычайно близко к букве подлинника. Он нередко уклоняется от слов французской песни и дает мысли Беранже свой самостоятельный оборот. Иногда эти обороты очень удаются переводчику, но надо признаться, что чаще они ослабляют силу беранжеровского стиха. Это особенно бывает тогда, когда г. Курочкин принимается, по непонятной для нас робости, смягчать резкие выражения поэта. Представим несколько примеров. В песне странника г. Курочкин до того смягчил жалобы ожесточенного путника, что в переводе едва остается намек на то, что выражается в песне Беранже. С самых первых слов старика смысл подлинника изменен. Там говорится, что рок несправедлив, но не вечно же он преследует бедами -- Le sort est injuste, sans doute, Mais il n'est pas toujours rigoureux {*}. {* Судьба, конечно, несправедлива, Но она не всегда сурова (франц.).-- Ред.} А г. Курочкин перевел это стихами: Пусть злые люди к людям строги, Отец небесный справедлив. Точно такие изменения сделаны в переводе всей пьесы. Даже самые сильные стихи перевода: И если в небе торжествует Свет вечной правды -- для чего? Зачем? Когда не существует Ни злых, ни добрых для него...-- и эти стихи все еще слишком слабы, слишком смягчены в сравнении с силою основной мысли подлинника. Впрочем, в большей части подобных случаев мы не обвиняем г. Курочкина: его перевод назначался для русской публики и потому, кроме личного искусства переводчика, требовал еще соблюдения некоторых других условий, не существовавших для французского поэта9. Вообще переводы г. Курочкина кажутся для русского читателя хороши, сильны, свободны, если их не сравнивать с подлинником. Но сравнение, разумеется, тотчас дает видеть, как трудно еще современному русскому поэту возвыситься до той силы и энергии выражения, какою обладает Беранже. Вот, например, куплет из песни "Соловьи"; Улетайте далеко-далеко От рабов, к вашим песням глухих, Заковавшихся с целью жестокой -- Заковать в те же цепи других. Пусть поет гимны лести голодной Хор корыстью измученных слуг... Я, как вы, распеваю свободно... Соловьи, услаждайте мой слух... По-видимому, стихи эти очень сильно и очень ясно выражают идею; но сравните с ними тот же куплет по-французски, и вы увидите, что в последних четырех стихах допущена неопределенность, которой нет в подлиннике. [Вот этот куплет по-французски: Vous qui redoutez lesclavage, Ah, refusez vos tendres airs A ces nobles qui, d'age en аge, Pour en donner portent des fers. Tandis qu'ils veillent en silence, Debout, aupres du lit d'un roi, C'est la liberie que j'encense: Doux rossignols, chantez pour moi.] {*} {* Вы, кто страшитесь рабства, Ах, не пойте ваших нежных песен Этим знатным дворянам, которые из поколения в поколение Вместо песен несут вам оковы. В то время как они потихоньку Раболепствуют перед троном, Я воспеваю свободу: Соловьи,-- пойте для меня (франц.).-- Ред.} Подобное смягчение находим в некоторых стихах пьесы "Мое призвание". Например, стихи: Le char de l'opulence L'eclabousse en passant; J'eprouve l'insolence Du riche et du puissant; De leur morgue tranchante Rien ne nous garantit {*},-- {* Экипаж богача. Проезжая, забрызгивает грязью; Я вижу наглость Богача и вельможи; От их наглой надменности Ничто не ограждает нас (франц.).-- Ред.} переведены у г. Курочкина следующими стихами: Мне наглым блеском жжет Глаза богач спесивый. Гнетет меня, гнетет Вельможа горделивый; И злоба и порок Кишат передо мною. В первых стихах является наглый блеск вместо брызгов грязи, в последних поставлена бесцветная и даже тривиальная фраза вместо сильного и резкого выражения подлинника ["от их наглой надменности ничто не ограждает нас"]. Еще чувствительнее изменение смысла в переводе стихов: La liberte m'enchante, Mais j'ai grand appetit {*},-- {* Свобода меня влечет, Но у меня большие требования (франц.).-- Ред.} стихами: В оковах изнемог Измученный, больной. Здесь в переводе нет даже тени подлинника, не сохранено даже ни малейшего намека на мысль, заключающуюся во французских стихах. Некоторые из переводов г. Курочкина представляют просто переделки Беранже, не всегда удачные. Например, в стихотворении "Если б я был птичкой!" есть у г. Курочкина следующий куплет: Чуя в воздухе страданья И потоки слез, Я бы на берег изгнанья Мира весть принес. Царь Саул бы в звуках хора Дух унынья и раздора И свой гнев забыл. Я летал бы скоро-скоро, Если б птичкой был. Кто в этом куплете узнает следующие стихи подлинника? Puis voulant rendre sensible Un roi, qui fuirait l'ennui, Sur un olivier paisible J'irais chanter pres de lui. Puis j'irais jusqu'ou s'abrite Quelque iamille proscrite, Porter de l'arbre un rameau. Le volerais vite, vite, vite, Si j'etais petit oiseau {*}. {* Потом, желая умилостивить Царя, изнывающего от скуки, На мирном оливковом дереве Я стал бы петь для него. Потом я полетел бы туда, где укрылись Несчастные изгнанники, Я принес бы им весть милосердия. И так летал бы быстро, быстро, Если бы я птичкой был (франц.).-- Ред.} В этой же пьесе есть у Беранже стихи: Puis j'irais charmer Termite Qui, sans vendre l'eau benite, Donne au pauvre son manteau {*}. {* Я преклонялся бы перед отшельником-монахом, Который, не торгуя святой водой, Отдает бедному свою одежду (франц.).-- Ред.} У г. Курочкина эти стихи изменены, не совсем удачно, таким образом: Где пустынник в чаще бора, Не спуская с неба взора, Братьев не забыл. В некоторых пьесах г. Курочкин совершенно напрасно вставлял в пьесы Беранже некоторые руссизмы. Особенно неловко вышло это в пьесе "Кукольная комедия". Начинается эта песнь тем, что Шел некогда корабль из Африки далекой; На рынок негров вез британец, капитан. Капитан этот вздумал забавлять негров марионетками, и в марионетках вдруг является у г. Курочкина Петрушка, а потом К Петрушке будочник откуда ни явись... В подлиннике, конечно, вместо Петрушки Polichinel, а вместо будочника monsieur le commissaire {господин комиссар (франц.).-- Ред.}. Вся пьеса у Беранже выдержана превосходно; г. Курочкин испортил ее своею переделкою. Просто перевести ее было бы гораздо лучше; особенно надобно заметить это о заключительных стихах, с которыми, несмотря на все старания, г. Курочкин никак не мог справиться. Иногда не совсем выдерживается в переводе характер подлинника. Например, всеми замеченный у нас перевод пьесы "Le senateur" {"Сенатор" (франц.).-- Ред.} (у г. Курочкина "Добрый знакомый") испорчен несколькими неудачными отклонениями и особенно концом. В подлиннике муж является до конца простодушным, доверчивым человеком и ни одним словом не выказывает, чтоб у него в душе были подозрения. В переводе тонкие черты подлинника заменены более крупными и отчасти грубоватыми, так что муж довольно ясно уже является низким подлецом, заведомо продающим свою жену. Напр., в подлиннике говорится: "Если меня после обеда задержит дома дурная погода, он обязательно предлагает мне воспользоваться его экипажем". У г. Курочкина же граф бесцеремонно выживает из дому мужа: А что за тонкость обращенья! Приедет вечером, сидит... "Что вы всё дома, без движенья! Вам нужно воздух",-- говорит. -- Погода, граф, весьма дурная... "Да мы карету вам дадим". Далее в подлиннике рассказывается: "Раз вечером он увез нас к себе в деревню. Там он запоил меня шампанским, так что уж Розе пришлось спать одной... Но мне отвели, божусь, лучшую постель во всем доме". Историю эту у г. Курочкина муж рассказывает с краткостью, несколько подозрительно: Жена уснула в спальне дамской, Я -- в лучшей комнате мужской... Такое же впечатление производят в следующем куплете стихи перевода: Крестить назвался непременно, Когда господь мне сына дал. В подлиннике не он назвался, а сам отец его позвал в крестные отцы. Но всего хуже конец. В подлиннике он имеет такой вид: "Я с ним запанибрата и шучу с ним очень смело. Раз я до того расшутился, что сказал ему за десертом: "А ведь знаете что,-- я уверен, что многие думают, будто вы мне рога приставляете". Шутка эта окончательно рисует перед нами этого добродушного и слепого мужа. Что же сделал из нее г. Курочкин? Вот как перевел он последний куплет: А как он мил, когда он в духе! Ведь я за рюмкою вина Хватил однажды: "Ходят слухи, Что будто, граф... моя жена... Граф, говорю, приобретая... Трудясь... я должен быть слепым..." Да, ослепит и честь такая! Ведь я червяк в сравненье с ним. Очевидно, что здесь муж является уже не тем, чем он представляется у Беранже, и изменение, по нашему мнению, сделано не в пользу перевода. Русские читатели могут убедиться в этом даже сравнением перевода г. Курочкина с переводом г. Д. Ленского10. Впрочем, мы должны заметить, что такие уклонения от существенного смысла подлинника г. Курочкин позволяет себе довольно редко. Большею частию переводы его верно воспроизводят то общее впечатление, какое оставляется в читателе пьесою Беранже. Есть у г. Курочкина несколько пьес, переведенных необыкновенно удачно; даже рефрены очень хорошо удаются ему. Довольно указать на известную всем пьесу "Как яблочко румян", чтобы дать понятие о той ловкости и легкости стиха, какою владеет г. Курочкин. Как переводчик Беранже, г. Курочкин приобрел уже известность в публике, и известность эта вполне заслужена. Если он и не возвышается иногда до силы и грации беранжеровского стиха, то это отчасти неизбежно во всяком переводе, а отчасти даже могло и не зависеть прямо от таланта переводчика, а быть следствием других условий, в которых он вовсе не виноват11. Во всяком случае, не говоря уже о том, что г. Курочкин лучший у нас переводчик Беранже, надобно сказать, что переводы его принадлежат к числу лучших поэтических переводов, существующих в русской литературе.