ПИСЬМА.ЦИЦЕРОН. XXIII. Титу Помпонию Аттику, в Эпир

ПИСЬМА 62—60 гг. ОТ КОНСУЛЬСТВА ЦИЦЕРОНА ДО ПЕРВОГО КОНСУЛЬСТВА ГАЯ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ

XXIII. Титу Помпонию Аттику, в Эпир

[Att., I, 17]

Рим, 5 декабря 61 г.

1. Твое письмо, в котором ты привел выдержки из писем моего брата Квинта, показало мне большую изменчивость его настроений и непостоянство мнений и суждений. Поэтому я испытываю такое огорчение, какое должна была причинить мне моя сильная любовь к каждому из вас, и недоумеваю по поводу того, что же могло так сильно оскорбить брата Квинта и так изменить его чувства. Я уже и ранее понимал то, что, по моим наблюдениям, подозревал и ты, уезжая от нас, а именно, что он затаил какое-то предубеждение, уязвлен и что в душу ему запали какие-то злые подозрения. Желая излечить его от них, что я неоднократно делал и до получения им провинции по жребию, а особенно настоятельно после получения ее, я еще не понимал, что он обижен в такой сильной степени, о какой говорит твое письмо; при этом я не добился такого успеха, какого желал.

2. Однако я утешался тем, что он, в чем я не сомневался, увидится с тобой в Диррахии или где-нибудь в тех местах; я был уверен и убедил себя в том, что когда это случится, то между вами все уладится не только от беседы и обсуждения, но уже от самого свидания и встречи. Ведь о том, как брат Квинт добр, как он располагает к себе, как он мягок душой и для того, чтобы почувствовать, и для того, чтобы забыть обиду, мне нечего писать тебе, знающему это. Но случилась большая неприятность: ты нигде не встретил его. Взяло верх то, что ему хитро вдолбили некоторые люди, над дружбой, близостью и вашей прежней взаимной любовью, которая должна была решительно взять верх.

3. О том, где кроется причина этой неприятности, мне легче судить, нежели писать, ибо опасаюсь, что я, защищая своих родных, не пощажу твоих. Хотя домашние251 и не нанесли никакой раны, однако они, конечно, могли излечить ту, которая уже была. Однако дурную сторону всего этого, которая ведет несколько дальше, чем кажется, мне удобнее объяснить тебе при встрече.

4. Что касается письма, которое он написал тебе из Фессалоники, и разговоров, которые он, как ты думаешь, вел в Риме у твоих друзей и в пути, то не знаю, является ли это столь важной причиной, но возлагаю всю надежду на облегчение этого тягостного недоразумения на твою доброту. Если ты согласишься с тем, что самые лучшие люди часто бывают и раздражительными и в то же время способными к примирению и что эта, так сказать, возбудимость и мягкость природы большей частью свойственна добрым людям и что мы (это самое главное) должны переносить взаимные неудовольствия, или недостатки, или обиды, то все это, как я и надеюсь, легко уладится. Молю тебя так и поступить, ибо для меня, глубоко любящего тебя, чрезвычайно важно, чтобы среди моих родных не было ни одного человека, кто бы не любил тебя или не был любим тобой.

5. Менее всего была нужна та часть твоего письма, в которой ты описываешь, какие возможности получения выгод как в провинциях, так и в Риме ты упустил и в другое время и во время моего консульства. Ведь мне хорошо известно и благородство и величие твоей души, и я всегда полагал, что между нами нет никакого иного различия, кроме выбора жизненного пути: меня известное честолюбие побудило стремиться к почестям, тебя же иной образ мыслей, отнюдь не заслуживающий порицания, привел к почетному покою. Но что касается поистине похвальной честности, заботливости, совестливости, то я не ставлю выше тебя ни себя, ни кого-либо другого, а за твою любовь ко мне (я не касаюсь любви брата и семьи) даю тебе первую награду.

6. Ведь я видел, видел и глубоко понимал и твою тревогу и твою радость при различных обстоятельствах моей жизни. Мне часто были приятны и твое поздравление при моем успехе, и отрадно утешение при страхе. Теперь, в твое отсутствие, мне так сильно не хватает не только твоих выдающихся советов, но также общения и беседы с тобой, обычно весьма приятной для меня. Что назвать мне: государственные ли дела, в которых мне не дозволено быть неосмотрительным, или деятельность на форуме252, которой я ранее занимался из честолюбия, а теперь чтобы поддержать свое достоинство благоволением граждан, или домашние дела, в которых мне и ранее и теперь, после отъезда брата, так недостает тебя и нашей беседы? Словом, ни в трудах, ни отдыхая, ни при занятиях, ни на досуге, ни в своей государственной деятельности, ни в частной жизни я не могу дольше обходиться без твоих советов и беседы, полных обаяния и дружбы.

7. Упоминать об этом нам часто мешала наша обоюдная скромность; теперь это стало необходимым из-за той части твоего письма, в которой ты захотел и обелить и оправдать передо мной себя и свое поведение. Что же касается неприятности от того, что он настроен враждебно и обижен, то в этом все же есть и хорошая сторона: я и твои прочие друзья знали, и сам ты несколько ранее заявил о своем желании не ездить в провинцию, так что то обстоятельство, что вы не вместе, видимо, произошло не от разногласий и разрыва между вами, а по твоему желанию и решению. Таким образом и нарушенное будет искуплено, и эти наши существующие отношения, очень свято сохраненные, получат силу.

8. У нас здесь общее положение непрочное, жалкое, изменчивое. Ведь ты, я думаю, слыхал, что наши всадники едва не порвали с сенатом: сначала они были чрезвычайно недовольны когда на основании постановления сената было объявлено о следствии над теми, кто взял деньги, будучи судьями253. Так как при составлении этого приговора я случайно не присутствовал и понимал, что сословие всадников оскорблено им, хотя и не говорит об этом открыто, я высказал упреки сенату, как мне показалось, весьма авторитетно и говорил о нечистом деле очень веско и обстоятельно.

9. Вот другие прелести всадников, которые едва можно вынести, а я не только вынес, но даже возвеличил их. Те, кто взял у цензоров на откуп Азию, обратились в сенат с жалобой, что они, увлеченные алчностью, взяли откуп по слишком высокой цене, и потребовали отмены соглашения. Я был первым из их заступников, вернее вторым, ибо к дерзости требовать их склонил Красс. Ненавистное дело, постыдное требование и признание в необдуманности! Наибольшая опасность была в том, что если бы они ничего не добились, то совершенно отвернулись бы от сената — и тут я оказал им величайшую поддержку и добился, чтобы сенат собрался в полном составе и был настроен весьма благоприятно, а в декабрьские календы и на другой день я много говорил о достоинстве сословий и согласии между ними. Дело не закончено до сего времени, но благоприятное отношение сената очевидно. Против высказался один только избранный консулом254 Метелл, и собирался говорить еще один, до которого не дошла очередь вследствие наступления темноты: это наш известный герой Катон255.

10. Так я, поддерживая наш порядок и проведение его в жизнь, оберегаю, как могу, все склеенное мною согласие256. Но так как это весьма непрочно, то я для сохранения своего положения укрепляю один, надеюсь, верный путь. В письме разъяснить тебе его достаточно я не могу, но все покажу намеком. С Помпеем я в очень дружеских отношениях. Предвижу, что ты скажешь. Остерегусь, чего следует остеречься, а в другом письме напишу тебе о своих планах государственной деятельности подробнее.

11. Знай, что Лукцей257 намерен немедленно добиваться консульства. Говорят, у него будет только два соперника. Цезарь думает сговориться с ним через Аррия, а Бибул полагает, что с ним можно заключить союз через Гая Писона. Ты смеешься? Верь мне, это не смешно. О чем еще писать тебе? Что? Есть многое, но — на другое время. Дай мне знать, когда ожидать тебя. Ведь я скромно прошу о том, чего сильно желаю: приезжай как можно скорее. Декабрьские ноны.