Пол Феррис. Зигмунд Фрейд (27) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

1717 Просмотров

Юнг ничего не сообщал о Ференци, но описал в знаменитом абзаце из своей книги "Воспоминания, сны, размышления", чернящем Фрейда, как тот скрыл детали своей личной жизни, которые помогли бы объяснить сон, со словами: "Я не могу рисковать своим авторитетом", и тем самым потерял весь авторитет в глазах Юнга. Юнг не говорит, было ли это на борту "Джорджа Вашингтона", а в другом труде упоминает, что анализировал Фрейда уже в Америке. Так или иначе, в описании из "Воспоминаний" он выставляет себя в наилучшем свете. Его соперник в момент написания книги был двадцать лет как мертв, Эрнеста Джонса не было на свете пять лет, и никто уже не мог доказать его неправоту. Все они занимались сновидениями. В какой-то момент путешествия Юнгу приснился самый знаменитый из его снов - сон о доме, где комнаты, когда он спускается вниз, становятся все древнее, пока в подвале он не видит римские античные стены, а под полом пещеру, где сохранились куски доисторической керамики и два черепа. Возможно, навеянный домом, построенным Юнгом у озера, этот сон рассказал ему, что в человеке скрыты воспоминания, принадлежащие истории всего человечества, а не его личной жизни. На основе этой идеи он разработал концепцию "коллективного бессознательного". Подходящий сон для того, кто хотел выйти из-под власти другого человека и развивать свои собственные идеи. В своих "Воспоминаниях" он с удовольствием описывает слабые попытки Фрейда истолковать его сон, то, как он задумывался, чьи это черепа и чьей смерти Юнг может желать. Наконец Юнг снисходит до признания и говорит, что черепа, должно быть, принадлежат "моей жене и ее сестре", зная (как он написал), что это неправда, поскольку в то время он был недавно женат и у него не было причин для желания смерти жены. Напротив, в действительности Юнг был женат тогда уже шесть лет, только что избавился от назойливой Шпильрейн и был с женой в натянутых отношениях. Но сон очень удачно подходил для того, чтобы умалить достоинства Фрейда. Идея о женах и их сестрах, возможно, даже являлась жестоким намеком на предполагаемый адюльтер Фрейда с Минной. Когда читаешь об этих видениях аналитиков, создается впечатление, что заглядываешь в их душу. Но эта информация неполна и слишком предвзята даже для биографии, которая всегда основывается на неполных и предвзятых сведениях. Рассматриваемые события часто оказываются просто эмоциональными состояниями, описание которых в глазах читателя ни к чему не приводит. Мы заглядываем в их личную жизнь, ничего этим не добиваясь. Фрейд ссылается на какую-то личную беседу, когда пишет Юнгу после американского приключения: "Мое бабье лето, о котором мы говорили во время путешествия, печально увяло под давлением работы", - и добавляет: "Я примирился с мыслью о том, что я стар". Это вершина какого айсберга? Имел ли Фрейд в виду под "бабьим летом" ту свободу, которую он почувствовал, когда у Марты (в августе 1909 года ей исполнилось сорок восемь) прошел климакс? До нас дошло всего несколько слов, а об остальном можно только догадываться. Они приплыли в Нью-Йорк, и, когда корабль подходил к берегу, Фрейд якобы повернулся к Юнгу и сказал: "Неужели они не знают, что мы везем им чуму?" Газеты незамедлительно сообщили о прибытии профессора "Фрейнда". Торжество в университете должно было начаться больше чем через неделю, и компания провела почти все это время в Нью-Йорке, а Брилл был их экскурсоводом. Он жил в районе Центрального парка, который Фрейд счел "лучшей частью города". С тех пор там живут и работают психоаналитики. Они осмотрели еврейский квартал в нижнем Ист-Сайде и Китайский квартал рядом с ним, посетили Метрополитен-музей, побывали в кино (с большим комфортом, чем в Риме на открытом воздухе), Американский музей естественной истории, сумасшедший дом, а также Кони-Айленд, где ярко освещенные аллеи нового луна-парка затмевали сады Пратера. Все трое страдали от хронического несварения желудка и диареи. Фрейд взял на прокат автомобиль, чтобы навестить сестру Анну и ее мужа Эли Бернейса, которые жили в Морнингсайд-Хайтс, возле Колумбийского университета. Эли теперь разбогател, но это не сделало его более приятным в глазах шурина, попрежнему считавшего его банкротом, волокитой и уклоняющимся от армии. Дома Фрейд никого не застал и предположил, что Анна с детьми куда-то уехала. "Для одного же Эли, который, наверное, где-то в городе, - писал он семье, - я не сделаю ни шага". Как раз неподалеку от Колумбийского университета, после того как Брилл показал им психиатрическую клинику при университете, где он работал, произошла одна пренеприятнейшая сцена. Они - Фрейд и Юнг, а также, возможно, Ференци и Брилл - были на Риверсайд-драйв (дороге вдоль реки Гудзон) или возле нее. Компания восхищалась видом на высокие горы Нью-Джерси. Фрейд не сдержал позыва и намочил брюки. Рассказал эту историю Юнг, не в своих мемуарах, написанных в 1961 году, а за десять лет до того, в разговоре с профессором Солом Розенцвейгом из Торонто, который впоследствии использовал это в своей книге, опубликованной сорок один год спустя. Розенцвейг добавил, что Юнг "похоже, получал особое удовольствие от разоблачений Фрейда". В рассказе Юнга не было подробностей о самом казусе, но он сообщил, что Фрейд боялся повторения инцидента в университете Кларка. Юнг предложил проанализировать его и попытаться определить, какая за этим кроется психическая проблема. Юнг считал, что виноваты амибиции - позыв помочиться представлял собой инфантильную попытку привлечь внимание людей к своей персоне. Сам Фрейд в 1908 году замечал о связи между недержанием мочи (например, ночью) и амбициями. Но он отрицал в разговоре с Юнгом, как и обычно, что ему свойственна амбициозность. По мере продолжения анализа (где это было, сколько раз, как долго?) Фрейд рассказал ему о сне, для толкования которого Юнгу потребовалась какая-то личная информация. Тот отказался ее предоставить, поскольку это означало бы утрату авторитета. Очевидно, это был тот самый сон на борту "Джорджа Вашингтона", который Юнг описывает в "Воспоминаниях" в 1961 году, не упоминая об инциденте с мочевым пузырем. В разговоре с Розенцвейгом Юнг характеризует Фрейда с отрицательной стороны дважды: он становится уклончивым слабым стариком, который имеет большие амбиции, а сам не в состоянии контролировать собственный организм*. * В разговоре с Джоном Биллински, который якобы произошел в 1957 году, Юнг рассказал, что Фрейду во время этого путешествия снился он сам. Марта и Минна, и добавил, что у Фрейда были "психосоматические проблемы, и ему, например, приходилось мочиться каждые полчаса". Туалетные привычки очень немногих великих людей получили такую безжалостную огласку. Эта история вполне вероятна. Сам Фрейд признавался, что у него проблемы с мочеиспусканием, связанные, по его словам, с гипертрофией простаты - увеличением предстательной железы, которое бывает у мужчин среднего и пожилого возраста и заставляет их часто мочиться. Впоследствии его проблемы усугубились. В разговоре с Джонсом (дата неизвестна) он винил Америку, где испытывал большие неудобства: "Они ведут вас через целые мили коридоров, и в конце концов вы оказываетесь на самом нижнем этаже и встречаетесь с 'мраморным дворцом' - как раз вовремя". Пожилые люди, зная, что частые посещения туалета - признак надвигающейся старости, неохотно демонстрируют свою слабость в компании тех, кто моложе. Среди тех, кто сопровождал Фрейда у Риверсайд-драйв, еще никто не достиг возраста, в котором появляются проблемы с простатой. Возможно, из гордости Фрейд упустил возможность сходить в туалет в Колумбийском университете - отсюда и неприятные последствия полчаса спустя. Едва ли это связано с какой-то психологической трагедией. Впрочем, именно в такие игры Фрейд сам научил играть аналитиков. Эрнест Джонс, который на некоторое время уезжал в Европу на конференцию, присоединился к ним на Манхэттене два дня спустя после посещения Фрейдом Колумбийского университета. В тот же вечер, 4 сентября, они отправились на многопалубном пароходе вниз по Лонг-Айленд-Саунд до реки Фолл, а оттуда поездом в Бостон и затем в Вустер, где на торжества уже собирались ученые самых разных специальностей. Американцы интересовались психологией. Уже существовала "бостонская школа" психотерапии - это была эклектичная группа, более разрозненная, чем любая лондонская группа. Обычные люди тоже интересовались новыми идеями в психологии (и "науке" вообще), многие интеллектуалы в отличие от британцев не видели вреда в том, чтобы газеты и журналы распространяли эти новые идеи. В Великобритании считали, что упрощенные пересказы научных достижений для непрофессионалов приносят больше вреда, чем пользы, - уж лучше снисходительно молчать. В Америке к журналистике относились без презрения. Фрейд привлек интерес и специалистов, и неспециалистов. Он впервые встретился с выдающимися американцами, которые восприняли его идеи всерьез. Уильям Джеймс, ведущий психолог страны, приехавший туда в конце недели, был настроен скептически, но не скрывал своего любопытства. Этот странный человек, склонный к мистицизму, интересующийся спиритизмом и страдающий от сексуальных проблем, сказал, что приехал в университет Кларка, чтобы "посмотреть, каков из себя Фрейд". Хозяин, Г. Стэнли Холл, был уже наполовину обращен в истинную веру. Еще одним многообещающим новичком в Вустере на этой неделе стал гарвардский профессор неврологии Джеймс Джексон Путнам, который начал склоняться к психоанализу в шестьдесят три года. (Пожилые американцы были более восприимчивыми к новому, чем пожилые европейцы; Уильяму Джеймсу было шестьдесят семь.) Путнам, который признался, что, впервые прочитав Фрейда, почувствовал отвращение, под влиянием Джонса попробовал пересмотреть свою точку зрения. Джонс, младше его более чем в два раза, смягчил старика во время приезда в Бостон в начале того же года. Джонс нашел его "милым стариком, слабым, вежливым, образованным, начитанным, идеалистичным, но легко поддающимся влиянию". Встреча с Фрейдом в Вустере довершила начатое Джонсом, хотя в конце концов он предпочел другую версию психоанализа. Он видел в анализе средство усмирить бессознательное и привить ему мораль, практически улучшить характер человека. Его взгляды на человеческую природу в общем были более оптимистичными, как позже у многих других американских аналитиков. Но его искренность подкупала - Джонс сказал, что это единственный известный ему человек, который может публично признать свою неправоту. Фрейд и Юнг жили у Холла, и в течение недели, пока начиналась программа лекций и других мероприятий, у них было мало времени на размышления об Америке. Психология была лишь одной из тем конференции. Всего в ней участвовало двадцать девять лекторов, в том числе два нобелевских лауреата, в таких областях, как астрономия, химия, физика, биология и история. Ежедневная компания ученых была для Фрейда чем-то вроде подтверждения его значимости в науке, американцы признали его с легкостью. Свои пять лекций Фрейд читал в одиннадцать часов каждый день со вторника по субботу, 7-11 сентября, без заметок, и опубликованная версия "Пяти лекций" - это восстановленный по памяти материал. В четвертой лекции Фрейд говорил об Эдипе и сексуальных аспектах, не слишком углубляясь в подробности, но достаточно четко. Согласно воспоминаниям Розенцвейга, Фрейд перешел к теме секса, заметив, что люди говорят об этих вопросах недостаточно прямо. Продолжал он так: Есть ли в детстве сексуальность, спросите вы. Не наоборот ли: разве детство - это не единственный период жизни, характеризующийся отсутствием полового влечения? Нет, господа, неверно, что половое влечение поселяется в детях во время созревания, как в Священном Писании дьявол входит в свинью. У ребенка с самого начала есть сексуальные желания и сексуальное поведение. Насколько известно, ни это высказывание, ни какое-либо другое не повлекло за собой яростных нападок. Возможно, конференция была слишком достойной для критики, хотя профессор психиатрии из Торонто жаловался, что обычный человек может подумать, будто венцы выступают за свободную любовь и возвращение к дикарскому состоянию. Для Фрейда неделя в университете Кларка была сладкой местью: В Европе я чувствовал себя так, словно меня презирают, а там меня принимали как равного выдающиеся люди. Когда я вышел на кафедру в Вустере... это показалось исполнением какой-то невероятной мечты. Что бы ни беспокоило его у Риверсайд-драйв, Фрейд вел себя уверенно. Когда он прибыл в здание университета для первой лекции, он курил сигару. Ему нужно было подняться на третий этаж, а на лестнице женщина-швейцар указала ему на знак "Не курить". Фрейд вежливо кивнул, но продолжал курить. То же происходило еще в течение двух дней, после чего женщина отступила. Европейцы плевали на лестницу и курили там сигары, и американцам пришлось с этим мириться. Фрейд по-прежнему относился к Америке иррационально. Там у него началось несварение желудка (он винил в этом местную пищу и много лет спустя, хотя проблемы с пищеварением у него начались еще до Америки) и проблемы с простатой; Америка была полна болтунов, нечленораздельно говорящих и всегда готовых хлопнуть его по спине со словами "Привет, док!". В каком-то смысле он был слишком горд и пренебрежителен по отношению к чужой и непонятной ему стране, и в то же время он жаждал ее признания. Юнг, который относился к Америке практично, считая ее местом, где можно получить хорошие деньги (что он позже и сделал), написал своей жене, что, когда они получили свои степени доктора, Фрейд был "на седьмом небе". Ференци, вспоминая об этой поездке двадцать лет спустя, когда он уже не был смиренным учеником, говорил, что Фрейд казался "немного смешным, когда почти со слезами на глазах благодарил [Стэнли Холла] за почетное звание доктора". Американцы умели слушать, как всегда обнаруживали европейские лекторы. За месяц до Фрейда в Америке давала лекции Берта Паппенгейм - Анна О. из "Этюдов по истерии", оставившая далеко позади свое несчастное детство. Когда Фрейд упоминал о ней в начале лекций как о первой пациентке новой психологии, эта пятидесятилетняя женщина как раз незадолго до того рассказывала слушателям в Чикаго и Нью-Йорке об ужасах торговли белыми рабынями. Оставшаяся часть визита принесла одни разочарования. Путнам отвез Фрейда, Юнга и Ференци еще за триста километров на лоно американской дикой природы, к горам и озерам - в горы Адирондак в северной части штата Нью-Йорк, где у него был "лагерь", охотничья избушка, аналогичная английскому "домику в деревне". Им пришлось слишком много спускаться и подниматься по крутым тропам, в непривычно неформальной обстановке жарить бифштексы на углях и привыкать к использованию имен в разговоре "Ференци и меня учили играть в одну настольную игру две молодые девушки, - писал Фрейд - Удивительно!" Когда у него был легкий приступ, по его словам, аппендицита, все, что хозяева могли сказать, было "Фу ты! Вот незадача!" Они, без сомнения, были чистыми американцами, он же, возможно, тосковал по Берггассе или знакомым лесам Берхтесгадена и Тироля. Боли в животе наводили его на мысли о смерти. Две недели спустя, снова переплыв Атлантический океан, они вернулись в Европу. Фрейд оставил позади ядро обращенных в новую веру, которым понадобится не более двух лет, чтобы стать самыми активными и преуспевающими новыми психиатрами Америки. К 1910 году они уже публично представлялись "психоаналитиками", а на следующий год с одобрения Фрейда и европейских коллег Брилл и его единомышленники организовали Нью-йоркское психоаналитическое общество, которое до сих пор стоит во главе фрейдистского движения в Америке. В журналах и популярной литературе обсуждались сны и оговорки по Фрейду (секс в меньшей степени), истории из "Этюдов по истерии" перерабатывались для журналов, и в мозгу читателей среднего класса начал складываться образ психоаналитика как человека приятного, требующего за услуги много денег, но ответственного, чрезвычайно умного и благородного, а также способного объяснить американцам тайны их собственной души. Когда до первой мировой войны пришла мода на танго и регтайм, Брилл высказался в "Нью-Йорк таймс", что это всего лишь подавляемые эмоции, которые вырываются наружу. У таких заявлений нашлась своя аудитория. Лондонцы относились к теориям Фрейда со скрытой насмешкой и, в отличие от американцев, неохотно верили, что этот новый врач-мессия способен изменить их жизнь. Посещение Америки подняло настроение Фрейда. Америка осталась для него чужой. Но дело было сделано - он привез туда свое учение. На следующий день после возвращения в Европу, когда все трое разъехались по своим странам, Фрейд продолжал видеть на улицах Юнга. Он задержался в Гамбурге, возможно, чтобы встретиться с госпожой Бернейс и Минной, и рассказывал Юнгу, что, куда он бы ни отправился, "мне постоянно попадалась на глаза твоя светлая шляпа с темной лентой. То же самое было в Берлине". Юнг отвечает более скупым комплиментом: "Иногда я скучаю по вас, - пишет он, - но лишь иногда". Скорее всего, Фрейд заметил эту небрежную манеру - если, конечно, предусмотрительно не закрыл на нее глаза. Глава 22. Непослушные мальчишки В начале был Фрейд, потом - Фрейд и несколько коллег в Вене, а к 1910 году возникло международное сообщество психоаналитиков. Ни у кого не было четкого представления о том, как оно должно быть организовано, к тому же существовало скрытое нежелание делать что-то подобное вообще. "Внутренняя политика" заключалась в спорах между венцами, обычно о том, кому принадлежит та или иная идея, а Фрейд играл роль судьи. Зрелость означала для них лишь возможность спорить о более серьезных вопросах. В начале года планировали провести вторую ежегодную конференцию, чтобы компенсировать то время, пока начальство было за океаном. До нее, то есть до марта, Фрейд продолжал участвовать в "потасовках со своими невоспитанными венскими мальчишками" и в то же время мечтал о новой эре организации, при которой центр тяжести сместился бы на запад, точнее, в Цюрих, и планировал, как бы это выглядело. Он держал свои административные планы при себе, если не считать Юнга, который ими мало интересовался, и Ференци, получавшего намеки в письмах и, возможно, устные указания, когда приезжал в Вену. Ференци выступал за фрейдистский образ жизни, который "преступал инфантильность" и исключал необходимость произносить ложь в частной или публичной беседе. Склочные венские аналитики были плохой рекламой для такой утопии. Фрейд с грустью отмечал, что психоанализ не действует на них "облагораживающе", но Ференци не терял надежды. "Только подумайте, что бы это значило, - писал он с энтузиазмом Фрейду в феврале, - если бы все могли говорить друг другу правду, отцу, учителю, соседу и даже королю. Вся фальшивая и обманная власть отправилась бы в тартарары". Но вместе с безрассудным идеалистом в нем уживался старомодный сторонник авторитарной власти. "Не думаю, - писал он всего через два предложения, - что психоаналитическое мировоззрение приведет ко всеобщему демократическому равенству. Интеллектуальная элита человечества должна сохранять гегемонию". Фрейду это было больше по душе. Вместе с Ференци и Юнгом он готовился к проведению конференции 1910 года, которая должна была состояться в Нюрнберге сразу после Пасхи. Юнг уезжал на три недели и вернулся к самому началу конференции. Он совершил краткий визит в Чикаго, потому что в его услугах нуждался страдающий маниакальной депрессией миллионер, Гарольд Фаулер Маккормик. Делегаты, собравшиеся в отеле "Гранд", в первый же день услышали от Ференци предложение организовать международную ассоциацию, которая будет управляться из Цюриха новым президентом, Юнгом. Его пожизненная власть будет диктаторской и даст ему право подвергнуть цензуре любую статью или лекцию психоаналитиков. Походя Ференци прошелся насчет венцев (так, как Фрейд позволял себе только в частной беседе), а потом ударился в идеализм и прочитал делегатам мораль о том, что нужно быть разумными детьми в семье папы Фрейда, способными признать правду, уравновешенными и "лишенными детской обидчивости и мстительности". Поднялся невообразимый шум. Конференцию пришлось приостановить. Штекель организовал частное собрание венцев, где они обсуждали планы своих действий, пока не явился неприглашенный Фрейд. Виттельс тоже был там и впоследствии написал, какую страстную речь произнес их загнанный в угол лидер. Он сказал им, что евреи не могут завоевывать друзей для новых идей, что он слишком стар, чтобы выдерживать постоянные нападки, что все они в опасности, а "швейцарцы спасут нас - спасут меня и вас всех тоже". На следующий день был достигнут компромисс. Пожизненное президентство превратилось в двухгодичное, право цензуры отменили. Никто не пытался помешать Адлеру и Штекелю начать в Вене издательство своего журнала, "Центральблатт фюр псюхоаналюзе" ("Центральный журнал по психоанализу"). Адлера, который имел слишком большую власть, чтобы с ним не считаться, назначили председателем венского общества, чтобы он не слишком возмущался, а у Фрейда осталась реальная власть в качестве председателя научных собраний. Однако некоторые венцы так этого ему и не простили. Непослушные мальчишки стали еще непослушнее. Фрейд считал, что в Нюрнберге "закончилось детство нашего движения". Он представил оптимистичную статью, в которой содержались намеки на то, что психоанализ может стать новой религией. За неврологом скрывался пророк. Немногие цивилизованные люди, - говорил он, - могут существовать не полагаясь на других и даже в состоянии иметь свое собственное мнение. Их "внутренняя нерешительность и желание подчиняться авторитету" огромны, и "значительное увеличение количества неврозов с тех пор, как власть религий ослабла, свидетельствует об этом". Фрейд справедливо добавляет, что общество не будет спешить передать эту власть психоанализу. Описывая свои первые попытки быть услышанным, он отметил, что "люди просто не верили мне, как и сегодня многие не верят любому из нас". Но впереди он видел более разумное отношение. Фрейд привел и практический пример (он знал, как привлечь внимание аудитории). Предположим, - сказал он им, - что несколько дам и мужчин из хорошего общества однажды собрались на пикник у таверны в сельской местности. Дамы договорились между собой, что, почувствовав естественную надобность, женщина скажет, что пойдет собирать цветы. Но какой-то зловредный человек узнает об этом секрете и добавляет к программке, которая раздается каждому члену компании "Дам, желающих уединиться, просим объявлять, что они идут собирать цветы". Конечно, после этого ни одна из них и не подумает использовать "цветочный" предлог. К тому же любые подобные формулы, придуманные на ходу, окажутся серьезно скомпрометированными. Что получится в результате? Дамы будут признаваться в своих естественных надобностях без стыда, и мужчины не будут возражать. Так Фрейд нарисовал небольшую часть утопии. Психоанализ раздражал людей своей связью с другими сферами жизни. Писатели, художники и знаменитости вообще стали посвящать свое творчество этим интересным предметам, а некоторые венские аналитики начали заниматься новой "психобиографией". Они исследовали Вагнера или Стендаля посмертно, чтобы обнаружить, где берет начало их талант. Причем результат обычно приносил разочарование. Карл Краус, возмущенный сообщением о том, что в творчестве Гете содержатся "неоспоримые свидетельства о мастурбационных желаниях его создателя", написал в "Факеле", что "психиатры, копающиеся в жизни гения, заслуживают того, чтобы их стукнули по голове полным собранием сочинений этого гения". И Штекель, и Садгер очень любили делать из поэтов невротиков. Фрейд был выше подобных банальностей и старался отговорить от этого своих учеников, но верил в психобиографию и писал ее сам, вызывая ожесточенную критику. Его исследование, "Леонардо да Винчи. Воспоминание детства", опубликованное в мае 1910 года, вызвало не только осуждение, но и похвалу. Даже враждебная рецензия в одном венском журнале допускала, что "величие Фрейда делает его недоступным для средних умов". Понемногу он приобретает репутацию "великого человека". Можно ли считать "Леонардо" правдивым рассказом, и видел ли в нем Фрейд документальный материал, это уже другой вопрос. Как небольшая книга или длинное эссе, эта работа представляла собой полет фантазии в манере, развившейся у Фрейда за эти годы, смелое (или сумасшедшее) историческое предположение. Если его будут критиковать за то, что он "просто написал психоаналитический роман", - сказал он, - то он ответит, что не утверждает, будто его результаты совершенно точны, но, как и многие до него, "подчинился притягательности этого великого и таинственного человека". Что касается обвинения в том, будто психобиография "вываливает в грязи все высокое", он невинно отвечал, что великие люди заслуживают того, чтобы о них знали правду. О плутарховских взглядах на биографию он уже давно не вспоминал. В книге на основе скудной информации о молодых годах художника делается предположение, что он как внебрачный ребенок был воспитан женщинами и "излишняя нежность" матери и его сильная эротическая привязанность к ней сделали его гомосексуалистом. Фрейда интересовала скорее не сексуальная жизнь Леонардо, которая, как он думал, едва ли существовала, а идея о том, что сексуальное любопытство ребенка может стать интеллектуальным стимулом для взрослого - что Леонардо "превратил свою страсть в тягу к знаниям". Даже его интерес к полету получил объяснение: детские мечты о полете Фрейд объяснил как желание иметь сексуальные способности. Несомненно, Фрейду нравилось видеть в себе такого же (но гетеросексуального) художника, как Леонардо - "человека, половые желания и действия которого были в значительной степени сокращены, как будто более высокие цели подняли его над обычной животной потребностью человечества". В рассказе о Леонардо есть и другие намеки на образ Фрейда-аскета. Увлекшись, он писал, что среди "более высоких и утонченных" классов "большинство из живущих сегодня с неохотой подчиняются зову размножать себе подобных. Они считают, что их достоинство как человеческих существ от этого страдает и в процессе уменьшается". Это было новостью для большинства людей, в том числе "более высоких и утонченных". Фрейд-романист, не сдерживаемый законами написания биографии, использовал детское воспоминание Леонардо о коршуне, который залетел в его колыбель, открыл ему рот своим хвостом и "многократно хлопал меня хвостом по губам". Это маловероятное событие интерпретируется как фантазия с сексуальным подтекстом, которая выражает отношения Леонардо с его матерью и, значит, его характер. Особая значимость коршуна была в том, что древние египтяне считали, будто у них нет самцов, а самок оплодотворяет ветер - так что птица была символом материнства. Предполагалось, что Леонардо знал этот миф уже во взрослом состоянии и создал на его основе, сам того не подозревая, фантазию посещения птицей колыбели, а это, в свою очередь, позволило Фрейду увидеть в нем ребенка, воспитанного без отца, и тому подобное. Эта идея о коршуне понравилась другим аналитикам, и они развили ее, утверждая, что нашли контуры этой птицы в картине Леонардо "Мадонна и младенец со святой Анной". Оскар Пфистер, цюрихский священник и аналитик, увидел эту картину в Лувре в 1910 году, вскоре после выхода очерка в свет, и обнаружил несомненный образ коршуна в голубой ткани, драпирующей бедра Марии. "Я тоже видел там коршуна, - вскричал Юнг, - но в другом месте: клюв как раз в области лобка". Ференци увидел птицу там, где ему показали, и "удивился, что не нашел ее сам". Десять лет спустя с коршуном приключился конфуз, когда было обнаружено, что слова Леонардо неправильно переведены. На самом деле он писал о грифе. Несмотря на это, очерк остается интересным образчиком реконструкции прошлого с помощью воображения, и если бы Фрейд заставил себя признать эту ошибку в 1923 году, когда она была обнаружена, он мог бы сделать это совершенно спокойно. Но 1923 год был плохим годом для признания фактов, и Фрейд оставил очерк таким, какой он есть. Он был слишком привязан к своим произведениям*. * Джеймс Стречи во время подготовки "Стандартного издания" предлагал изменить текст Фрейда, чтобы убрать эту ошибку. Джонс, который в то время работал над биографией, написал ему в 1952 году: "Относительно коршуна, что очень неприятно. Не представляю себе, как можно изменить Священное Писание". Прошло уже тридцать лет с момента обнаружения ошибки, но коршун все еще причинял беспокойство.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.