Поль Мари Верлен (2)

«Верлен был яснее своих учеников, — писал М. Горький, — в его всегда меланхолических и звучащих глубокой тоской стихах был ясно слышен вопль отчаяния, боль чуткой и нежной души, которая жаждет света, жаждет чистоты, ищет Бога и не находит, хочет любить людей и не может»[2].

Поэтическое творчество Верлена началось в традициях парнасской школы. В его юношеских стихах сказалось стремление к чёткости образов, скульптурности речи. Но уже в первых зрелых сборниках Верлена «Сатурнические поэмы» (или «Сатурналии»; 1866) и «Галантные празднества» (1869) сквозь традиционную форму можно смутно разглядеть новые странные образы.

«Сатурнические поэмы» открываются обращением к «мудрецам прежних дней», учившим, что те, кто рождаются под знаком созвездия Сатурн, обладают беспокойным воображением, безволием, напрасно гонятся за идеалом и испытывают много горя. Через надетую на себя маску объективного мудреца явно проглядывали черты поколения конца века и собственное лицо Верлена.

Самые образы «Сатурнических поэм» порой раздваивались. Обычное вдруг поворачивалось неожиданной стороной — дым рисовал на небе странные фигуры:

Луна на стены налагала пятна
Углом тупым.
Как цифра пять, согнутая обратно,
Вставал над острой крышей чёрный дым.
Томился ветер, словно стон фагота.
Был небосвод
Бесцветно сер. На крыше звал кого-то,
Мяуча жалобно, иззябший кот.
А я, — я шёл, мечтая о Платоне,
В вечерний час,
О Саламине и о Марафоне…
И синим трепетом мигал мне газ.

Изображения в переливах света и тени ломалось на глазах:

Она играла с кошкой. Странно,
В тени, сгущавшейся вокруг,
Вдруг очерк выступал нежданно
То белых лап, то белых рук.
Одна из них, сердясь украдкой,
Ласкалась к госпоже своей,
Тая под шёлковой перчаткой
Агат безжалостных когтей.
Другая тоже злость таила
И зверю улыбалась мило…
Но Дьявол здесь был, их храня.
И в спальне тёмной, на постели,
Под звонкий женский смех, горели
Четыре фосфорных огня.

Второй стихотворный сборник «Галантные празднества» изображал утончённые развлечения XVIII столетия. Лирика и ирония причудливо сплелись в этой книге, как у Ватто — французского художника начала XVIII в., на полотнах которого дамы и кавалеры играют изысканный и чуть печальный спектакль:

К вам в душу заглянув, сквозь ласковые глазки,
Я увидал бы там изысканный пейзаж,
Где бродят с лютнями причудливые маски,
С маркизою Пьерро и с Коломбиной паж.
Поют они любовь и славят сладострастье,
Но на минорный лад звучит напев струны,
И кажется, они не верят сами в счастье,
И песня их слита с сиянием луны.
С сиянием луны, печальным и прекрасным,
В котором, опьянён, им соловей поёт,
И плачется струя в томлении напрасном,
Блестящая струя, спадая в водомёт.

Умышленно прихотливое построение стихов двух первых сборников, причудливость, неясность как бы отражённых образов, внимание к музыкальному звучанию строк подготовили появление лучшей поэтической книги Верлена «Романсы без слов» (1874). Само название сборника свидетельствует о стремлении Верлена усилить музыку стиха. Музыкальная гармония, по учению Платона, должна связывать душу человека с Вселенной, и Верлен стремился чрез музыку познать живущее в нём самом существо. Такой путь представлялся Верлену новаторским и единственно верным. Почти одновременно в стихотворении «Поэтическое искусство» он выдвинул требование музыкальности как основы импрессионистской поэтики: «Музыка — прежде всего».

«Романсы без слов» не связаны единой темой. Здесь и любовная лирика, урбанистические мотивы, и особенно тема природы. О чём бы ни писал Верлен, всё окрашено его меланхолией, его неясной тоской. Взгляд Верлена на мир напоминает пейзажи художников-импрессионистов. Он тоже любил изображать дождь, туманы, вечерние сумерки, когда случайный луч света выхватывает только часть неясной картины. Рисуя, например, путешествие в сад, Верлен только называет предметы, которые он видит. Но они не существуют отдельно от света, в котором они купаются, от дрожания воздуха, который их окружает. Существование вещей важно Верлену не в их материале, не в их объёмных формах, но в том, что их одушевляет, — в настроении. В поэзии Верлена мы наблюдаем дематериализацию вещей.

Верлен и не стремился к целостному воспроизведению материального мира. В «Романсах без слов» поэт окончательно отказался от традиций парнасцев — яркой декоративности и графической точности их рисунка, от исторических картин. Верлен редко обращался к последовательному рассказу. В его стихах почти нет событий. Если же они порой появлялись у Верлена, то одетые туманным флёром либо в виде стилизованной сказки, в виду ряда образов, одного за другим, как они рисовались его внутреннему взору. Он как будто сознательно отворачивался от реальных источников в мире и в истории людей, чтобы обратиться к своему сердцу.

Даже столь часто воспеваемая Верленом природа, импрессионистские пейзажи его стихов были в сущности пейзажами души поэта.

Отношение лирического героя Верлена к природе очень сложно. Природа настолько близка поэту, что он нередко на время отодвигается, замещается пейзажем, чтобы затем снова в нём ожить. Степень личного проникновения Верлена в природу так высока, что, идя по воспетым им равнинам, по пропитанным весенним воздухом улицам окраин, выглядывая с поэтом из окна в сиреневые сумерки, прислушиваясь к монотонному шуму дождя, мы имеем дело, в сущности, не с картинами и голосами природы, а с психологией самого Верлена, слившегося душой с печальным и прекрасным миром.

Пейзаж у Верлена уже не традиционный фон или аккомпанемент переживаниям человека. Сам мир уподобляется страстям и страданиям поэта. Такое смещение акцентов вызвано у Верлена не силой владеющих им страстей, но поразительной тонкостью чувств, которую он распространяет на всё, к чему обращён его взгляд. Каждое дерево, лист, дождевая капля, птица как будто издают едва слышный звук. Все вместе они образуют музыку верленовского поэтического мира.

Вне этой особенности, вне этой музыки нет поэзии Верлена. Именно здесь кроются истоки трудности, а подчас невозможности перевода стихов Поля Верлена на другие языки. Валерий Брюсов, много занимавшийся в России переводами поэзии Верлена, жаловался на постоянно подстерегающую опасность «первратить „Романсы без слов" в „слова без романсов"». Самоё сочетание французских гласных, согласных и носовых звуков, пленяющих в поэзии Верлена, оказывается непередаваемым.

Одно из лучших стихотворений поэта «Осенняя песня» (сб. «Сатурнические поэмы»):

Les sanglots longs
des violons
de l’automne
blessent mon coeur
d’une langueur
monotone.

Tout suffocant
et blême, quand
sonne l’heure,
je me souviens
des jours anciens,
et je pleure;

Et je m’en vais
au vent mauvais
qui m’emporte
de çà, de là,
pareil à la
feuille morte.

В переводе Брюсова

Долгие песни
Скрипки осенней,
Зов неотвязный,
Сердце мне ранят,
Думы туманят
Однообразно.

Сплю, холодею,
Вздрогнув, бледнею
С боем полночи.
Вспомнится что-то.
Всё без отчёта
Выплачут очи.

Выйду я в поле.
Ветер на воле
Мечется, смелый,
Схватит он, бросит,
Словно уносит
Лист пожелтелый.

Картина, нарисованная Верленом, содержит очень мало конкретных образов: осенний шум, удар часов, уносимый ветром сухой лист. Брюсов сделал верленовское стихотворение конкретнее, чем оно есть в подлиннике. У него поэт выходит в поле, где «на воле мечется смелый ветер». У Верлена нет этих почти бытовых деталей, как нет и «смелого ветра», явно не соответствующего всей верленовской лексике.

Мы не знаем, какие осенние скрипки плачут у Верлена. Может быть, это печально шумят деревья? А может быть, это чувства уставшего от жизни, вступающего в свою осень стареющего человека? То же самое относится к удару часов. Пробили часы где-то в квартире? Скорее сам поэт ждёт, когда пробьёт его последний час. Эта неясность образов художественно подготавливает последнюю строку стихотворения, развивающую скорбную мысль поэта о горьком одиночестве всякого существа, обречённого на гибель в холодном равнодушном мире.

Ещё выразительнее об этом же говорит музыка «Осенней песни» — французские носовые on, an. Они звучат, как затихающие звуки колокольного звона, предвещающего появление основного страшного удара, от которого в ужасе сжимается всё живое.

«Осення песня» более верно звучит в переводе А. М. Гелескула:

Издалека
Льётся тоска
Скрипки осенней —
И, не дыша,
Стынет душа
В оцепененье.

Час прозвенит —
И леденит
Отзвук угрозы,
А помяну
В сердце весну —
Катятся слёзы.

И до утра
Злые ветра
В жалобном вое
Кружат меня,
Словно гоня
С палой листвою.

Ориентация Верлена на музыкальность породила у него особые приёмы организации стиха — выделение преобладающего звука (как в романсе — ведущей мелодии), стремление к повторам, частое использование сплошных женских рифм, мало употребительного девятисложного стиха.

В стихотворении «Поэтическое искусство», написанном в 1874 и напечатанном в 1882 г., Верлен утверждал эти приёмы, пародируя знаменитое «Поэтическое искусство» Буало. В стихотворении Верлена всё противоположно утверждениям теоретика классицизма XVII в.. Буало требовал точности, ясности. Верлен провозгласил замену ясности музыкальностью и советовал выбирать странные сочетания:

Ценя слова как можно строже,
Люби в них странные черты.
Ах, песни пьяной, что дороже,
Где точность с зыбкостью слиты!

Стихи, пер. Ф. Сологуба, 2 изд., М. — П., 1923;
Собр. стихов, пер. В. Брюсова, М., 1911;
Избр. стихотворения, сост. П. Н. Петровский, М., 1912;
то же, М., 1915: [Стихи], в кн.: Звездное небо. Стихи зарубежных поэтов в пер. Б. Пастернака, М., 1966;
Стихи, в книге «Тень деревьев. Стихи зарубежных поэтов в пер. И. Эренбурга», М., 1969;
Лирика. Сост. Е. Эткинд, М., 1969.
Избранное. Пер. Г. Шенгели. М., 1996.
Стихи // Семь веков французской поэзии в русских переводах. СПб: Евразия, 1999, с.393-408.
Исповедь: Автобиографическая проза, художественная проза. СПб: Азбука-Классика, 2006.