Публий Вергилий Марон (14)

К этой последней работе моей снизойди, Аретуза:
Несколько строчек для Галла (но пусть их прочтет Ликорида)
Должен я спеть, разве кто-нибудь нашему Галлу откажет?
Пусть же, когда ты потоком скользишь под сиканским заливом,
Горькой Дориды волна не смесится с твоею волною.
Петь начинай. О тревогах любовных поведаем Галла,
Щиплют пока тупоносые козочки нежный кустарник.
Не для глухих мы поем; вторят в ответ нам дубравы.
В рощах каких и в каких ущельях вы, девы Наяды,
Были, в то время как Галл погибал от любви злополучной?
Ведь и ни пиндские горы, и ни вершины Парнаса
Вас у себя не держали, ни Аганиппа в Аонии.
Но сокрушались о нем и тамариски, и лавры,
Плакал о нем, под скалой простертом, сосною поросший
Менал, и плакали даже Ликея холодного камни.
Овцы вокруг собрались: нас не чураются овцы,
Так не чурайся и ты, стихотворец божественный, стада;
Даже прекрасный Адонис овец выпасал у стремнины.
Вот появился овчар, затем подошли свинопасы;
Вышел Меналк, запасавший желуди на зиму, мокрый. 
Все вопрошали: «Откуда такая любовь?». Появился
Феб и сказал: «Что безумствуешь, Галл? Ведь твоя Ликорида
Вслед за другим побежала в лагерь суровый по снегу».
Тут появился Сильван, деревенской увенчанный славой,
Длинными стеблями лилий и цветом ферулы махая.
И как Аркадии бог, Пан, подошел, мы видали -
Был он от сурика красен и сока бузиновых ягод.
«Есть ли предел?» -- он спросил, -- «Все безразлично Эроту:
Жестокосердный Эрот -- слезами, а травы -- водою,
Клевером -- пчелы, а козы -- листвой насыщенья не знают».
Галл отвечал им печальный: «Все-таки вы пропоете
Вашим горам обо мне (ведь Аркадии дети искусны
В пении). Сладко тогда мои упокоятся кости,
Если порой о любви моей ваша флейта расскажет!
Если б одним из вас был я, за вашим присматривал стадом,
Или же как виноградарь срывал бы созревшие гроздья!
Верно, любил бы Филлиду или, быть может, Аминта,
Или иного кого – что с того, что Аминт кожей темен?
Ведь и фиалки темны, темны и цветы гиацинта.
Я бы с любовью своей возлежал возле ив, под лозою.
Мне бы Филлида гирлянды плела, а Аминт пел бы песни
Здесь ледяные ручьи, здесь так травы мягки, Ликорида.
Здесь и дубравы, здесь нас только время с тобою поглотит.
Ныне безумная страсть во стане у грубого Марса,
Там, где оружия звон и набеги врагов, меня держит.
Ты вдалеке от отчизны (помыслить такого не мог я!).
Жестокосердная! В Альпах снега и морозы на Рейне
Видишь одна, без меня. Ах, мороз бы тебя не затронул!
И не поранил бы острый лед твои нежные стопы.
Лучше пойду и стихи, сочиненные в духе Халкида
Переложу для свирели, как пастухи-сицилийцы.
Право же, лучше в лесах, вблизи обиталищ звериных
Мучиться, и на коре молодой о любви делать метки:
Будут расти и деревья, и с ними любви моей имя.
С нимфами я между тем по Меналу странствовать стану
Или на вепрей свирепых охотиться: Стужа любая
Не помешает мне псами оцепить парфенийские рощи
Вижу себя я идущим через леса и ущелья
Шумные; что за потеха из лука парфянского стрелы
Слать кидонийские: но разве это излечит безумье?
Разве научится бог, видя горе людей, милосердью?
Больше не тешат меня гамадриады и песни;
Даже и вы уходите прочь от меня, о дубравы.
Произвести перемену мы в этом боге бессильны,
Пьем ли мы воду из Гебра в самую лютую стужу,
Или бредем через слякоть по ситонийскому снегу,
Или, в ту пору, когда на вязах кора засыхает,
Мы выпасаем овец Эфиопских под Рака созвездьем,
Все побеждает Эрот, и мы покоримся Эроту.
Девы, достаточно песен вашим поэтом пропето.
Пел он, корзинки плетя из тонкой алтеи, усевшись.
Этим стихам, Пиериды, пред Галлом величье предайте.
Так же растет ежечасно мое восхищение Галлом,
Как по весенней поре на ольхе распускаются листья.
Встанем! Вечерние тени порой докучают поющим,
Гнет можжевеловой тени и для плодов вредоносен.
К дому ступайте, наевшись, козочки. Геспер восходит.