- 1038 Просмотров
- Обсудить
Из первых книг, из первых книг, которых позабыть не смею, училась думать напрямик и по-другому не сумею. Из первых рук, из первых рук я получила жизнь, как глобус, где круг зачеркивает круг и рядом с тишиною - пропасть. Из первых губ, из первых губ я поняла любви всесильность. Был кто-то груб, а кто-то глуп, но я - не с ними, с ней носилась! Как скрытый смысл, как хитрый лаз. как зверь, что взаперти томится, во всем таится Первый Раз - и в нас до времени таится. Но хоть чуть-чуть очнется вдруг, живем - как истинно живые: из первых книг, из первых рук, из самых первых губ, впервые.
Римма Казакова. Страна Любовь.
Москва, "Молодая Гвардия", 1980.
Вечер поэзии. Репертуарный сборник.Я не здесь. Я там, где ты... В парках строгие цветы. Строгий вечер. Строгий век. Строгий-строгий первый снег. В первом инее Нева. Беспредельность. Синева. Чьи-то окна без огня. Чья-то первая лыжня. Опушенные кусты. Веток смутные кресты. И, медвяна и седа, вся в снежинках резеда. Длинных теней странный пляс и трамваев поздний лязг... Сладко-талая вода. Сладко-тайная беда. Неразменчиво прямой ты идешь к себе домой, на заветное крыльцо, за запретное кольцо. Там тебя тревожно ждут, электричество зажгут, на груди рассыпят смех и с ресниц сцелуют снег... В ваших окнах гаснет свет. Гаснет четкий силуэт. Гаснет сонная волна. Остается тишина. Остается навсегда в тихих блестках резеда, строгий вечер, строгий век, строгий-строгий первый снег...
Москва: Искусство, 1964.
Римма Казакова. Страна Любовь.В конце печальной эпопеи, перевернувшей жизнь мою, я на развалинах Помпеи, ошеломленная, стою. В нас человек взывает зверем, мы в гибель красоты не верим. Жестокость! Парадокс! Абсурд! В последний миг последней боли мы ждем предсмертной высшей воли, вершащей справедливый суд. Но вот лежит она под пеплом, отторгнутым через века, из огненного далека с моим перекликаясь пеклом. И, негодуя, и робея, молила, плакала, ждала. Любовь, заложница, Помпея, зачем, в стихи макая перья, такой прекрасной ты была? За хлестнута глухой тоской я. Нет, гибнуть не должно такое! Ах, если бы! О, если бы... Но под ногами - битый мрамор: обломки дома или храма, осколки жизни и судьбы. Вернусь домой к одной себе я, найду знакомого плебея по телефону, доложив, что хороша была Помпея! А Рим... Рим, Вечный город, жив.
Москва, "Молодая Гвардия", 1980.
Становлюсь я спокойной. А это ли просто? ...Мне всегда не хватало баскетбольного роста. Не хватало косы. Не хватало красы. Не хватало на кофточки и на часы. Не хватало товарища, чтоб провожал, чтоб в подъезде за варежку подержал. Долго замуж не брали - не хватало загадочности. Брать не брали, а врали о морали, порядочности. Мне о радости радио звонко болтало, лопотало... А мне все равно не хватало. Не хватало мне марта, потеплевшего тало, доброты и доверия мне не хватало. Не хватало, как влаги земле обожженной, не хватало мне истины обнаженной. О, бездарный разлад между делом и словом! Ты, разлад, как разврат: с кем повелся - тот сломан. Рубишь грубо, под корень. Сколько душ ты повыбил! Становлюсь я спокойной - я сделала выбор. Стал рассветом рассвет, а закат стал закатом... Наши души ничто не расщепит, как атом.
Русская советская поэзия 50-70х годов.
Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов.
Минск: Вышэйшая школа, 1982.
...И когда наступает пора осознать непричастность, умираю в глаголе - протяжном, как жизнь: "распроститься". Потому что прощаюсь еще до того, как прощаюсь. Ничего нет больней и печальней таких репетиций. Мы в плену у предчувствий, что все же - увы!- не обманны. Телепаты, предтечи потомственных телепророков... Ухожу от тебя - как ребенок уходит от мамы, от родного порога - к речным норовистым порогам. Знала: больно родить. А теперь знаю: больно рождаться, Только трижды больней оттого, что в рождественской муке расстаюсь до того, как и вправду пришлось бы расстаться, потому что разлука и есть - это чувство разлуки. Расстаюсь, неизбежность конца проживая заране, от безумного горя лишь яростней и бесшабашней. А потом это будет - как просто на белом экране кадры жизни чужой, прошлогодней ли, позавчерашней. Но одно меня греет, как греет в землянке печурка, и тогда я иду - конькобежкою - кругом почета: может быть, ты поймешь, к ритму сердца прислушавшись чутко, что везде, где я буду,- лишь мы, неизбежно и четко. Ты пойми меня, ту, оперенную, полную силы, без школярской покорности,- о, да простит мой наставник!- все, что в сердце носила, и все, что под сердцем носила, обретет свою плоть, наконец-то настанет, настанет! Ощути этот мир, как твое и мое государство... Как торопятся мысли, как трудно прослеживать путь их! И, еще не простившись, готова сказать тебе: - Здравствуй!- Все, как было, хотя все, как не было, все так, как будет. Но... Собравшись в комок перед страшным прыжком в непричастность, замирает душа, зная трезво, что ждет ее вскоре. Не простившись с тобой, я горюю, с тобою прощаясь, Потому что предчувствие горя и есть - это горе.
Русская советская поэзия 50-70х годов.
Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов.
Минск: Вышэйшая школа, 1982.
Мой рыжий, красивый сын, ты красненький, словно солнышко. Я тебя обнимаю, сонного, а любить - еще нету сил. То медью, а то латунью полыхает из-под простыночки. И жарко моей ладони в холодной палате простынувшей. Ты жгуче к груди прилег головкой своею красною. Тебя я, как уголек, с руки на руку перебрасываю. Когда ж от щелей в ночи крадутся лучи по стенке, мне кажется, что лучи летят от твоей постельки. А вы, мужчины, придете - здоровые и веселые. Придете, к губам прижмете конвертики невесомые. И рук, каленых морозцем, работою огрубленных, тельцем своим молочным не обожжет ребенок. Но благодарно сжавши в ладонях, черствых, как панцирь, худые, прозрачные наши, лунные наши пальцы, поймете, какой ценой, все муки снося покорно, рожаем вам пацанов, горяченьких, как поковка!
Русская советская поэзия 50-70х годов.
Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов.
Минск: Вышэйшая школа, 1982.
Россию делает береза. Смотрю спокойно и тверезо, еще не зная отчего, на лес с лиловинкою утра, на то, как тоненько и мудро береза врезана в него. Она бела ничуть не чинно, и это главная причина поверить нашему родству. И я живу не оробело, а, как береза, черно-бело, хотя и набело живу. В ней есть прозрачность и безбрежность, и эта праведная грешность, и чистота - из грешной тьмы,- которая всегда основа всего людского и лесного, всего, что - жизнь, Россия, мы. Березу, как букварь, читаю, стою, и полосы считаю, и благодарности полна за то, что серебром черненым из лип, еловых лап, черемух, как в ночь луна, горит она. Ах ты, простуха, ах, присуха! Боюсь не тяжкого проступка, боюсь, а что, как, отличив от тех, от свойских, не накажут меня березовою кашей, от этой чести отлучив... А что, как смури не развеет березовый горячий веник, в парилке шпаря по спине... Люби меня, моя Россия. Лупи меня, моя Россия, да только помни обо мне! А я-то помню, хоть неброска ты, моя белая березка, что насмерть нас с тобой свело. И чем там душу ни корябай, как детство, курочкою рябой, ты - все, что свято и светло.
Русская советская поэзия 50-70х годов.
Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов.
Минск: Вышэйшая школа, 1982.
И. Кашежевой Неважно, что Гомер был слеп. А может, так и проще... Когда стихи уже - как хлеб, они вкусней на ощупь. Когда строка в руке - как вещь, а не туманный символ... Гомер был слеп, и был он весь - в словах произносимых. В них все деянию равно. В них нет игры и фальши. В них то, что - там, давным-давно, и то, что будет дальше. Слепцу орали: - Замолчи!- Но, не тупясь, не старясь, стихи ломались, как мечи, и все-таки остались. Они пришли издалека, шагнув из утра в утро, позелененные слегка, как бронзовая утварь. Они - страннейшая из мер, что в мир несем собою... Гомер был слеп, и он умел любить слепой любовью. И мир, который он любил чутьем неистребимым, не черным был, не белым был, а просто был любимым. А в уши грохот войн гремел и ветер смерти веял... Но слепо утверждал Гомер тот мир, в который верил. ...И мы, задорные певцы любви, добра и веры, порой такие же слепцы, хотя и не Гомеры. А жизнь сурова и трезва, и - не переиначить! Куда вы ломитесь, слова, из глубины незрячей? Из бездны белого листа, из чистой, серебристой,- юродивые, босота, слепые бандуристы...
Русская советская поэзия 50-70х годов.
Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов.
Минск: Вышэйшая школа, 1982.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.