Меню
Личный кабинет Вход и регистрация
Регистрация
Назад » »

РОБЕРТ ГРЕЙВС. БОЖЕСТВЕННЫЙ КЛАВДИЙ И ЕГО ЖЕНА МЕССАЛИНА (109)

РОБЕРТ ГРЕЙВС

РОБЕРТ ГРЕЙВС. БОЖЕСТВЕННЫЙ КЛАВДИЙ И ЕГО ЖЕНА МЕССАЛИНА


Глава XIX


Прибыв в Ричборо, мы прежде всего спросили, нет ли известий от Авла, — оказалось, от него только что пришла депеша. Авл сообщал, что британцы предприняли две атаки на лагерь, разбитый им к северу от Лондона, — одну днем, другую ночью, но были отбиты, потерпев урон. Однако к ним, похоже, каждый день подходят подкрепления даже из таких дальних краев, как Южный Уэльс, и ушедшие в Вилд жители Кента, по полученным сведениям, передали Каратаку, что, как только Авл будет вынужден отступить, они выйдут из лесов и отрежут его от базы. Поэтому Авл просил меня как можно скорее объединить наши силы. Я поговорил с двумя или тремя тяжело раненными солдатами, которых Авл отослал в базовый лагерь, и они в один голос утверждали, что пехоты врага бояться нечего, но вот их боевые колесницы кажутся вездесущими и количество их так возросло, что наши соединения могут отходить от основных сил армии, только если в них не меньше двухсот-трехсот человек.
Моя колонна стала готовиться к маршу. Слоны были нагружены тюками с запасными дротиками и амуницией, а на горбах верблюдов висели какие-то странные механизмы.
— Изобретение твоего предшественника на троне, цезарь, — объяснил Посид. — Я взял на себя смелость заказать в Лионе партию из шести штук, когда мы были там в июле, и велел прислать их на верблюдах. Это осадные орудия, которые используют против диких племен.
— А я и не знал, что покойный император изобрел какие-то военные устройства.
— Я думаю, цезарь, ты найдешь, что эти приспособления приносят очень хорошие результаты, особенно в сочетании с веревкой. Я взял на себя смелость захватить несколько сот ярдов.
Посид ухмылялся во весь рот, и я понял, что у него есть какой-то хитроумный план, который он пока не хочет мне открывать. Поэтому я сказал ему:
— У Ксеркса Великого был военный советник по имени Гермотим, евнух, как и ты, и если ему дозволялось самому решить какой-нибудь тактический вопрос, вроде того, как овладеть неприступной крепостью без применения осадных машин, или переправиться без лодок через глубокую реку, вопрос этот бывал решен, но стоило Ксерксу или кому-нибудь другому вмешаться, дать совет или что-нибудь предложить, как Гермотим обычно заявлял, что теперь вопрос этот стал для него слишком сложным, и просил уволить его от решения. Ты — второй Гермотим, и, чтобы не спугнуть счастье, я предоставляю тебе полную свободу. Ты заслужил мое доверие тем, как предусмотрительно все устроил с переправкой слонов. Поверь, я жду великих дел от твоих верблюдов и их ноши. Если ты меня разочаруешь, я буду очень тобой недоволен, возможно, кину тебя на съедение пантерам в амфитеатре, когда мы вернемся.
Посид ответил, все еще ухмыляясь:
— А если я помогу тебе одержать победу, что тогда?
— Тогда я награжу тебя самым высшим знаком отличия, жаловать который в моей власти и который, кстати, очень тебе подходит: орденом Тупого Копья.[83] Есть у тебя еще какие-нибудь новинки, спрятанные среди груза? Все эти верблюды, слоны и черные воины из Африки скорее наводят на мысль о представлении на Марсовом поле, чем о серьезной экспедиции.
— Нет, цезарь, больше почти ничего нет, но я думаю, эти туземцы увидят предостаточно, прежде чем мы с ними покончим, а плату за вход соберем потом.
От Ричборо мы двинулись маршем на север, не встречая никакого сопротивления; переправы держали для нас отряды Четырнадцатого полка, посланные с этой целью Авлом. После того, как мы переходили реку, они подстраивались сзади к нашей колонне. Нам не попался ни один британец на всем протяжении пути от Ричборо до Лондона, где пятого сентября мы с Авлом соединили войска. Я думаю, Авл так же был рад видеть меня, как я был рад видеть его. Прежде всего я спросил, каково настроение в армии. Он ответил, что солдаты бодры духом, и прибавил, что обещал им вдвое меньше подкреплений, чем я привел из Рима, и не упоминал о слонах, поэтому наши теперешние боевые силы — для них приятный сюрприз. Я спросил, где неприятель намеревается дать нам сражение, и Авл показал мне вылепленную из глины контурную карту местности между Лондоном и Колчестером. Он указал мне на место в двадцати милях от нас по дороге в Колчестер (слово «дорога» я, естественно, употребляю не в том смысле, в каком это понимают в Риме), которое Каратак все это время постепенно укреплял и которое, без сомнения, и станет полем предстоящей битвы. Это был лесистый гребень холма под названием Брентвуд-хилл, который огибал дорогу большой подковой; на каждом ее конце был укреплен частоколом форт, в центре — тоже. Дорога шла на северо-восток. Левый фланг неприятеля за холмами был защищен болотами, спереди заслоном служил глубокий ручей Вилд-брук. На правом фланге холмы отходили к северу и тянулись в этом направлении три или четыре мили, но склоны так густо заросли деревьями, колючим кустарником и куманикой, что, как заверил меня Авл, пытаться охватить этот фланг, прорубая себе путь через чащу, было бесполезно. Поскольку единственным возможным подходом к Колчестеру была эта дорога и поскольку я хотел вступить в бой с основными силами врага как можно скорее, я очень тщательно изучил стоявшую перед нами тактическую задачу. Пленные и дезертиры подробно рассказывали о сделанных в лесу оборонительных сооружениях — они казались весьма внушительными. Мысль идти в лобовую атаку ничуть мне не улыбалась. Если мы двинемся против центрального форта, не разбив два других, мы подставим себя яростному удару с обоих флангов. Но если мы сперва нападем на фланги и даже возьмем форты, понеся крупный урон, это тоже не очень нам поможет, так как солдатам придется с боями продвигаться через ряд мощных частоколов в самом лесу, причем брать их поочередно.
На военном совете, куда мы с Авлом пригласили всех штабных офицеров и командиров полков, все сошлись на том, что фронтальное наступление неизбежно и мы должны быть готовы к тяжелым потерям. Невыгодно для нас было и то, что передний склон холма между лесом и рекой был идеально приспособлен для маневров колесниц. Авл рекомендовал массированную атаку на центральный форт при ромбоидальном построении. В голове колонны будет один полк, идущий двумя эшелонами, каждый — в восемь рядов в глубину. За ним пойдут бок о бок два полка с тем же построением, что первый, затем три полка рядом — самая широкая часть ромба, на ее флангах для защиты нужно поместить слонов; затем снова два полка и в завершение — один. Кавалерию и остальную часть пехоты надо оставлять в резерве. Авл объяснил, что такое построение полков предохранит их от атак с флангов — атака на первый полк вызовет шквал дротиков, посланных солдатами второго развернутого строя, атака на второй — вызовет удар третьего. Третий будут прикрывать слоны. Если же на замыкающие полки будет предпринята мощная атака боевых колесниц, полки развернутся и снова смогут защищать друг друга.
Я сказал, что ромб — красивое построение и оно с успехом применялось в таких-то и таких-то битвах — я перечислил их — во времена республики, но британцы настолько превосходят нас численно, что, стоит нам оказаться в центре подковы, они атакуют нас со всех сторон и мы не сможем отбить их, не нарушив построения: передняя часть ромба обязательно окажется отрезанной от задней. Я сказал также, и очень выразительно, что не согласен терять даже одну десятую часть того числа убитыми и ранеными, в которое, как мы подсчитали, нам обойдется лобовая атака. Веспасиан тут же привел старую поговорку о том, что нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц, и спросил довольно нетерпеливо, уж не собираюсь ли я уменьшить потери, немедленно вернувшись во Францию, и сколько времени после этого я надеюсь пользоваться уважением армии.
Я резко ответил:
— Есть много способов содрать шкуру с кота, на лобовой атаке свет не клином сошелся.
Они говорили со мной свысока — еще бы, бывалые солдаты, участники многих походов, — стараясь поразить меня техническими и военными терминами, точно я был полный профан. Я сердито воскликнул:
— Уважаемые, как говаривал Божественный Август: «Возможно, редька не знает по-гречески, но я-то знаю». Я сорок лет занимался тактикой, и не вам меня учить. Я знаю все шаблонные и нешаблонные ходы и дебюты в этой игре, где играют не шашками, а людьми. Но поймите наконец, что я не волен играть в нее по тем правилам, которые навязываете мне вы. Как отец отчизны я обязан печься о своих сыновьях; и я отказываюсь потерять три или четыре тысячи жизней в наступлении такого рода. Ни моему отцу Друзу, ни моему брату Германику и в голову бы не пришло устраивать лобовую атаку против таких мощных фортификаций.
Гета спросил со скрытой иронией:
— Что бы предприняли твои благородные родичи в подобном случае? Как ты думаешь, цезарь?
— Они нашли бы обходный путь.
— Но здесь нет обходного пути, цезарь. Мы в этом убедились.
— А я говорю: они бы его нашли.
Красс Фругийский сказал:
— По словам пленников, вражеский левый фланг охраняет царица Цапля, а правый — царь Боярышник. Так они похваляются.
— Кто эта царица Цапля? — спросил я.
— Властительница болот. По их мифологии, она родственница Богини Боя. Та является в обличий ворона и садится на острия копий. Затем она заводит побежденных врагов в болота, где ее родственница царица Цапля съедает их всех до одного. Царь Боярышник — юноша. Весной он одевается во все белое и помогает британцам, защищая частоколы колючками; они валят боярышник и укладывают его колючими ветвями наружу, связывая стволы между собой. Через этот завал нелегко пройти. Но царь Боярышник защищает их правый фланг без искусственных преград. Наши разведчики все сошлись на том, что этот лес — непролазные дебри, нет смысла даже пытаться где-нибудь там пройти.
Авл сказал:
— Да, цезарь, боюсь, нам все же придется пойти на это фронтальное наступление.
— Посид, — вдруг позвал я, — ты когда-нибудь воевал?
— Никогда, цезарь.
— Слава богу, значит, я не один. Предположим, я возьму на себя невозможное и проведу нашу кавалерию на правом фланге через эти непроходимые дебри, несмотря на колючки, ты возьмешься подвести гвардию к левому флангу через это непролазное болото?
Посид ответил:
— Ты даешь мне более легкий фланг, цезарь. Оказалось, что через эту топь можно пройти. Правда, идти придется гуськом, но тропка там есть. Я встретил вчера в Лондоне одного человека — он испанец, бродячий лекарь-окулист, лечит в округе от болотной офтальмии. Сейчас он здесь, в лагере. Говорит, что хорошо знает это болото и тропу — всегда по ней ходит, чтобы миновать заставу на холме. После смерти Цимбелина в Британии перестали взимать определенный сбор с проезжающих, теперь путники платят больше или меньше в зависимости от того, сколько денег у них в седельных вьюках, и этому лекарю надоело, что его обдирают как липку. Ранним утром над болотом почти всегда стоит туман, и по этой тропке он проскальзывает в Колчестер незамеченным. Он говорит, стоит оказаться на тропе, вы ее не потеряете. Она выходит из болота в полумиле от холмов у опушки сосновой рощи. Вполне возможно, что там поставлены часовые — Каратак предусмотрительный генерал, — но я думаю, мне удастся выбить их с позиций и провести через болото столько людей, сколько не побоится за мной пойти.
Посид объяснил, какую военную хитрость он намерен применить, и я одобрил ее, хотя многие командиры удивленно поднимали брови. Затем я объяснил свой план прорыва и захвата другого фланга; он был прост. Сосредоточив свой интерес на предложении Авла, все просмотрели очень важный факт, а именно то, что индийские слоны могут пройти через самую густую чащу, какую можно себе представить, и никакие шипы и колючки их не устрашат. Но чтобы не повторяться, я больше не буду рассказывать о военном совете и о том, что там было решено. Перейду прямо к битве, которая произошла в Брентвуде седьмого сентября — памятная для меня дата, так как именно седьмого сентября мой брат Германик разбил на Везере Германна; если бы Германик остался в живых, ему было бы сейчас всего пятьдесят восемь лет, не больше, чем Авлу.
Мы выступили из Лондона по дороге на Колчестер. Головному отряду приходилось время от времени вступать в отдельные схватки с врагом, но серьезного сопротивления мы не встречали, пока не подошли к Ромфорду, деревушке в семи милях от Брентвуда, где был брод через реку Ром, оказавшийся, как мы увидели, под сильным прикрытием. Неприятель продержал нас там все утро, что стоило им две сотни убитыми и сотни ранеными. Мы потеряли всего пятьдесят человек, но в их числе были два ротных и один командир батальона, так что в некотором смысле в выигрыше оказались британцы. Днем впереди показались отроги Брентвуда, на ночь лагерь разбили на ближнем берегу реки, используя ее как оборонительный рубеж.
Я вопросил волю богов. Как это всегда делается перед битвой, священным цыплятам кидают куски бобовой лепешки и смотрят, хорошо ли они едят. Если у них нет аппетита, считайте, что битва проиграна. Если приставленный к ним жрец откроет дверцу клетки и они тут же без звука и хлопанья крыльями устремятся наружу и будут так жадно клевать, что крошки посыпятся из клюва на землю, ничего не может быть лучше. Если будет слышно, как они ударяются о землю, это означает полный разгром врага. И нам выпало это наилучшее предзнаменование. Жрец спрятался от птиц позади клетки, став рядом со мной, и в тот момент, как я кинул лепешку, внезапно поднял дверцу. Цыплята выскочили наружу, не издав ни звука, и буквально набросились на еду, раскидывая вокруг себя крошки с самым беззаботным видом, что привело нас обоих в восторг.
Я подготовил весьма уместную, по-моему, речь. По стилю она напоминала труды Ливия, но, чувствуя историческое значение момента, я счел, что моя речь и должна быть выдержана в соответственном духе. Вот она:
«Римляне, пусть никто из вас не болтает зря языком и не поднимает голос в защиту прошлых дней, считая то время воистину золотым, и не умаляет достоинства нашего времени, быть поборником величия которого — наш долг, считая его всего лишь гипсом, покрытым позолотой. У греческих героев, когда они шли на Трою, были — если верить свидетельству великого Гомера — две строчки на губах:
Мы справедливо гордимся, что наших отцов мы храбрее:
Воинство в меньшем числе приведя под Арееву стену…[84]
Не будьте чересчур скромны, римляне. Выше голову. Грудь вперед. В сегодняшней битве перед вами будут стоять люди, которые напоминают ваших предков, так же как орел — орла, волк — волка; это яростная, гордая, необузданная, грубая раса, держащая в руках оружие, которое устарело на несколько сотен лет, впрягающая в свои колесницы коней выродившейся породы, применяющая на поле боя примитивную тактику, уместную лишь на страницах эпических поэм, не организованная в дисциплинированные полки, а собранная по кланам и родам. Их так же верно ждет поражение от вашей руки, как ждет гибель дикого вепря, когда, наклонив голову, он кидается на умелого и опытного охотника, вооруженного охотничьим копьем и сетью. Завтра, когда будут сосчитаны убитые и длинные вереницы хмурых пленных пройдут перед вами под игом, вы станете сами смеяться над собой; если хоть на миг потеряли веру в настоящее, если умы ваши когда-нибудь были ослеплены славными деяниями далекого прошлого.[85] Нет, друзья, ваши мечи будут разить на поле битвы тела этих первобытных героев так же легко и небрежно, как священные птицы роняли на землю из своих алчных клювов кусочки священной лепешки, когда я, ваш главнокомандующий, узнавал волю богов.
Я слышал, что некоторые из вас, скорее из лени, чем из страха или отсутствия чувства долга, колебались, когда были призваны отправиться в этот поход, оправдываясь тем, что Божественный Август навечно установил границы Римской империи по Рейну и Ла-Маншу. Если бы это было так — а я докажу вам, что это неверно, — Божественный Август был бы недостоин нашего почитания. Миссия Рима — цивилизовать мир, а где во всем мире вы найдете расу, более достойную благ цивилизации, которые мы намерены даровать им, чем британцы? На нас возложена священная задача обратить этих свирепых людей, не отличающихся от наших далеких предков, в верных сыновей Рима, нашего славного города и отца, о чем именно в таких словах писал Божественный Август моей бабке Божественной Августе: „Заглядывая в будущее, я вижу Британию столь же цивилизованной, как теперешняя Южная Франция. И я думаю, что островитяне, будучи родственны нам по крови, станут куда лучшими римлянами, чем когда-либо, как мы ни старайся, будут германцы. Придет день (не улыбайся), и британская знать, возможно, займет места в римском сенате".
Вы уже показали себя храбрецами. Дважды вы нанесли неприятелю сокрушительное поражение. Вы убили моего врага, короля Тогодумна, и отомстили ему за оскорбления. И эту, третью битву, вы не можете проиграть. Ваши силы — мощнее, чем прежде, ваше мужество — крепче, ваши ряды — теснее. Вы, как и противник, защищаете ваш домашний очаг и священные храмы наших богов. Где бы ни сражался римский солдат — в покрытых льдом горах Кавказа, в жгучих песках пустыни за Атласом, в сырых лесах Германии или на лугах Британии — он никогда не забывает о прекрасном городе, который дал ему имя, доблесть и чувство долга».
Я сочинил еще несколько абзацев в таком же возвышенном духе, но, как ни странно, не произнес ни единого слова из всей этой речи. Когда я поднялся на платформу трибунала и ротные закричали хором: «Приветствуем тебя, Цезарь Август, отец отчизны, наш император!», а солдаты подхватили их крик, прибавив к нему громовую овацию, я чуть не расплакался. Моя прекрасная речь вылетела у меня из головы, и я смог лишь протянуть к ним руки, ничего не видя из-за слез, и проблеять:
— Все в порядке, ребята, священные цыплята говорят, что все будет в порядке; мы приготовили большой сюрприз, мы так их вздуем, что они не забудут этого до самой смерти, — я имею в виду британцев, а не цыплят. (Оглушительный хохот, к которому я счел лучшим присоединиться, словно шутка была преднамеренной.)
— Хватит смеяться надо мной, ребята, — вскричал я. — Не помните разве, что случилось с маленьким негритенком в египетской сказке, когда он посмеялся над отцом, который по ошибке прочитал вечернюю молитву вместо утренней? Его съел крокодил, так что будьте поосторожнее. Да. Я прожил долгую жизнь, но еще ни разу я не был так горд, как в эту минуту. Как бы я хотел, чтобы мой бедный брат Германик был сейчас здесь и разделил со мной мою гордость. Кто-нибудь из вас еще помнит моего великого брата? Наверно, немногие, ведь он умер двадцать четыре года назад. Но все вы слышали о том, что он был величайшим римским полководцем. Завтра годовщина его замечательной победы над Германном, германским вождем, и я хочу, чтобы мы отпраздновали ее, как подобает. Ночной пароль сегодня «Германик!» и боевой клич завтра «Германик!», и я думаю, если вы будете выкрикивать его имя достаточно громко, он услышит вас внизу, в подземном мире, и поймет, что память о нем не угасла в полках, которые он так любил и так успешно водил на врага. Это заставит его забыть свою несчастную судьбу — он умер в постели от яда, как вы знаете. Честь вести войска в атаку я предоставлю Двадцатому полку; Германик всегда говорил, что хотя в казармах вы, Двадцатый, самые недисциплинированные, самые задиристые и самые большие выпивохи во всей римской армии, на поле боя вы — львы. Второй и Четырнадцатый, вас Германик называл спинным хребтом армии. Вашей задачей завтра будет служить опорой французам, которые будут выполнять роль ребер в наших войсках. Девятый выступит последним, потому что Германик всегда говорил, что вы, Девятый, самый медлительный полк в армии, но зато самый надежный. Перед вами, гвардейцы, стоит особая задача. В мирное время вы живете легче всех и получаете больше всех, и будет только справедливо по отношению к остальным, если во время боевых действий вам достанется самое опасное и неприятное задание. Вот все, что я хотел вам сказать. Ведите себя хорошо, крепко спите, а завтра постарайтесь заслужить благодарность вашего отца!
Они кричали «ура» и «да здравствует», пока не охрипли, и я теперь знал, что Поллион был прав, а Ливий нет. Хороший генерал просто не может накануне сражения произнести заранее обдуманную речь, даже если она у него готова, так как губы его неминуемо скажут то, что подскажет сердце. Побочным результатом этой речи — которая, вы согласитесь со мной, не идет ни в какое сравнение с первой, — было то, что с тех самых пор Девятый полк называли между собой не «Девятый Испанский» (его официальное наименование), а «Улитки». Двадцатый, полный титул которого был «Победоносный Валерианский Двадцатый», стал известен среди других полков, как «Львы-Выпивохи», а когда солдат Четырнадцатого полка встречает теперь солдата Второго, они приветствуют друг друга «приятель Спинной Хребет». Французские вспомогательные отряды не называют иначе, чем «Ребра».
Над лагерем повис легкий туман, но вскоре после полуночи вышла луна, что было нам на руку, — будь небо облачно, нам было бы не пройти по болоту. Я проспал до двенадцати, когда Посид, как мы договорились, разбудил меня и протянул мне свечу и горящую сосновую ветку из бивачного костра. Я зажег от нее свечу и вознес молитву нимфе Эгерии. Эгерия — нимфа-пророчица, и славный царь Нума в стародавние дни советовался с ней по всякому поводу. Я исполнял эту семейную церемонию впервые, но мой брат Германик, и дядя Тиберий, и мой отец, и дед, и прадед, и все наши предки до них обращались к ней в полночь накануне битвы, и если их ожидала победа, нимфа давала им один и тот же знак: как только смолкали последние слова молитвы, пламя свечи вдруг тухло, даже в самую тихую и безветренную ночь, словно его гасили, зажав пальцами фитиль.
Я никогда не знал, верить мне в это или нет: я думал, что, возможно, тайна эта объясняется естественными причинами — сквозняк или плохой участок фитиля, даже невольный вздох того, кто наблюдал за свечой. Вряд ли можно было ожидать, что, услышав молитву кого-либо из Клавдиев, нимфа тут же покинет родной грот у озера Неми и полетит в Центральную Германию, или Северную Испанию, или Тироль — страны, где, как говорят, в разные годы она одалживала моих родичей обычным знаком своего присутствия. Поэтому я поставил свечу в глубине палатки, спустил клапан дверцы, чтобы защититься от сквозняка, и затем, отойдя на десять шагов, обратился к Эгерии торжественным тоном. Молитва была короткой, на сабинском диалекте.[86] Текст ее был грубо изуродован устной традицией, так как сабинский язык, бывший некогда языком патрициев, давно вышел в Риме из употребления, но я изучал сабинский в процессе своих занятий историей и смог прочитать молитву в форме, близкой к первоначальной. И точно, не успел я проговорить последние слова, как свеча, с которой я не сводил глаз, погасла. Я тут же снова ее зажег, чтобы убедиться, не в фитиле ли дело, а возможно, Посид взял плохой воск, но нет, свеча горела ярко и продолжала гореть, пока от нее не остался фитилек в лужице воска, не больше золотой монеты. Это было одним из немногих мистических переживаний, испытанных мной за долгую жизнь. У меня нет к этому дара. А вот моего брата Германика все время терзали всякие видения и призраки. В то или иное время он встретил почти всех наших полубогов, нимф и чудовищ, прославленных поэтами, а при посещении Трои, когда Германик был губернатором Азии, он даже удостоился лицезреть богиню Кибелу, которой поклонялись наши прародители троянцы.

 
 
МИФОЛОГИЯ
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar