Меню
Личный кабинет Вход и регистрация
Регистрация
Назад » »

РОБЕРТ ГРЕЙВС. ЦАРЬ ИИСУС (151)

РОБЕРТ ГРЕЙВС

ЦАРЬ ИИСУС

Глава двадцать шестая МЕЧ


В тот вечер Иисус возвратился с учениками в Ви-фанию. Он пошел было к Лазарю, но его не пустили на порог. Лазарь послал Марфу сказать Иисусу, что по решению свободных ессеев никому из них нельзя отныне говорить с ним, как нельзя приближаться к колдуну или самому творить чудеса. Тем не менее, не желая прослыть неблагодарным по отношению к человеку, перед которым он в неоплатном долгу, Лазарь предложил Иисусу свой дом, а сам решил уйти вместе с сестрами в другое место. Иисус молча выслушал Марфу, а ночью хорошо повеселился вместе с учениками. Утром он вновь пришел в Храм.
Слухи о том, что он учинил в базилике, разнеслись по городу со скоростью огня, пожирающего сухую траву. Мнения резко разделились. Саддукеи осуждали поступок Иисуса как бессмысленное нападение на законный промысел. Богатые фарисеи соглашались с ними и возмущались насилием, учиненным на Святой горе. Даже если торговцы виноваты, все равно Иисус непростительно самонадеян, если посмел наказывать за грех святотатства вместо Иеговы. А вот зилоты и ха-наанеяне — люди невоздержанные, легко впадавшие в религиозный фанатизм и мало задумывавшиеся о его последствиях, — до небес возносили Иисуса за благочестие и смелость. Спроси их: «Не тот ли это Иисус, которого старцы изгнали из Капернаума и Хорази-на?» — и они бы не замешкались с ответом: «Старцы это сделали из ревности. Там и придраться было не к чему, разве что он не слишком загордился и проповедовал таким же, как он сам, беднякам».
Рассказы о его целительстве расцвечивались немыслимыми подробностями. Один исцеленный прокаженный умножился до десяти, вместо одного ожившего рассказывали о трех-четырех в разных частях страны, не забыв и о единственном сыне вдовы-суна-митянки, очень похожем на того, которого оживил пророк Елисей. Говорили также, что он владеет искусством мгновенно исчезать и появляться и еще может ходить по воде, как по земле. Люди дали волю своим самым несбыточным мечтам. Неужели наконец пришел Мессия, предвосхищенный Илией под именем Иоанна Крестителя? Ведь нельзя отрицать, что Иисус въехал в город, как было предсказано пророком Захарией, в червленых ризах, помянутых Исайей, и недвусмысленно призвал Израиль к покаянию.
Стоя на мраморной лестнице в тенистой части Двора язычников, Иисус проповедовал пятитысячной толпе мужчин и женщин, слушавших его с неослабным вниманием. На этот раз он не говорил, как обычно, о страданиях Мессии, о страшных временах, о национальных бедствиях, о войнах и толках о воине, о народах, поднимающихся на другие народы, и о царствах, поднимающихся на царства, о землетрясениях, голоде и несчастьях, каких не было со дня Творения. Вместо этого он красноречиво повествовал о славных подвигах Давида и его тридцати семи избранных соратников в борьбе за свободу против филистимлян, а также в походах против моавитян и сирийцев, и о том, что соратники были достойны царя. Об Исбосефе Ахаманитянине, который поднял копье на восемьсот человек и поразил их в один раз, о Ша-ме Гараритянине, который на засеянном чечевицей поле отразил шесть нападений филистимлян и убил их всех, о Ванее из Кавпеила, который в снежное время голыми руками убил льва во рве. Но разве перевелись герои в Израиле?
И словами, и жестами он оживлял стародавние предания.
— Обретите воинскую гордость, смиренные сердцем! Шагайте гордо, слабые на ноги! Здесь, в Иерусалиме, был избран на царствие Давид, и здесь, на этой самой горе, славили его вольные сердцем соратники!
Он говорил о великолепном царствии Соломона, сына Давидова, чьи корабли избороздили все моря, в чьем воинстве было двенадцать тысяч всадников и тысяча четыреста колесниц. Таков был Соломон, царь Израиля, превзошедший всех царей на земле своей мудростью и любовью к нему Господа. Торжественно он повторил молитву, сказанную Соломоном на этой самой горе, когда закончилось строительство Первого Храма, при всех призывая Иегову исполнить обещание, данное Им Давиду: «Не прекратится у тебя пред лицем Моим сидящий на престоле Израилевом, если только сыновья твои будут держаться пути своего, ходя предо Мною так, как ты ходил предо Мною». «Имеющий уши, да услышит».
Заиграли трубы. Двадцать почтенных священников в белых одеждах вышли из Внутреннего двора и направились к лестнице, с которой проповедовал Иисус. В середине процессии шагали рядом главный архивариус и начальник стражи в парадных одеждах. Толпа почтительно расступилась.
Главный архивариус вежливо поздоровался с Иисусом, который ответил ему с не меньшей вежливостью.
— Господин, не ты ли Иисус из Назарета?
— Да, меня так зовут.
— Ты израильтянин?
— Да.
— Разве двадцать лет назад те, кто строил Святая Святых Храма, не говорили тебе, чтобы ты не преступал здешнего порога, пока не снимешь с себя обвинения в незаконном рождении?
— Я — законный сын и родился в Вифлееме..
— Наверно, ты говоришь о деревне в Галилее — Вифлееме в Завулоне?
— Нет, я говорю о Вифлееме в Иудее, на который указывали пророки.
— Откуда нам знать, что ты не незаконнорожденный? Кто из достойных людей мог бы подтвердить это?
— Ессеи в Каллирое. Вскоре после того, как римляне стали править здесь, я пришел жить в их общину.
— Кто мог бы засвидетельствовать это?
— Симеон и Осия, свободные ессеи из Вифании. Оба они люди достойные. Мы были там вместе.
Главный архивариус не ждал ничего подобного. Он думал, что Иисус смутится, промямлит что-нибудь противоречивое и выставит себя на посмешище перед своими последователями. Тогда он переменил тактику.
— Симеона и Осию мы спросим, — хмуро сказал он. — А ты яви милость, ответь нам, по какому праву ты подстрекал людей изгонять из базилики царя Ирода почтенных торговцев священной птицей и меновщиков нечистых денег?
— Ты задал мне четыре или пять вопросов, на которые я уже ответил. Будь добр, ответь мне всего на один вопрос. Ты, конечно, слышал о моем родиче Иоанне Крестителе, или Иоанне из Аин-Риммона, которого галилейский тетрарх Ирод Антипа обезглавил в крепости Махерон? Он крестил моих учеников и меня и помазал нас пророками. Настоящий ли он пророк Господа или самозванец?
Главный архивариус попал в затруднительное положение. Он знал, что галилеяне, заиорданцы и жители горного юга почитают Иоанна как великого пророка, и признать его самозванцем — значило оправдать ненавистного Антипу, навлекая дурную славу на священство. В то же время признать его пророком значило признать самого Иисуса, потому что со всех сторон только и слышалось: «Иоаннов плащ укрыл его родича Иисуса».
Он повернулся, напрасно ища помощи у начальника Храмовой стражи. В конце концов он сказал:
— Пророк он или самозванец, откуда мне знать?
— Тогда как мне ответить тебе, по какому праву? Толпа радостно загудела, захлопала в ладоши, а ученики даже засветились от гордости, и один только Иуда из Кериофа удивился и опечалился. Почему Иисус отказался от того, в чем строго приказывал следовать им? Почему, когда его спросили о правах, он сослался на Иоанна? Почему он не сказал, что говорит именем Иеговы? И самое ужасное. Зачем он, квиетист и пророк мира, внушает зилотам и ханаанеянам буйные мысли о военной славе?
Иисус поднял руку. Призвав всех к молчанию, он рассказал священникам притчу:
— Был некий хозяин дома, который насадил виноградник, выкопал в нем точило и, отдав его виноградарям, отлучился. Через три года по условию он послал слугу взять плату, но виноградари прибили слугу и выгнали ни с чем. Тогда он послал другого слугу, и они разбили ему голову, и третьего слугу тоже чуть не убили. Хозяин, узнав об этом, рассердился и послал к виноградарям собственного сына, которого очень любил, чтобы он взял плату и потребовал возмещения за побои, ибо решил, что они постыдятся его сына. Но виноградари сказали друг другу: «Это наследник, пойдем убьем его и завладеем наследством его. Хозяин далеко, и нам ничего за это не будет». Сладкоречивый сын первосвященника, ты, который улыбнулся, услышав, что Божий пророк Иоанн был принесен в жертву прелюбодейке из Сепфоры, признайся, разве не злоумышлял ты вчера вечером убить сына Давида, рожденного в Вифлееме Иудейском?
Главный архивариус потерял дар речи и долго простоял с разинутым ртом, пока не пришел в себя.
— Пойдем, пусть этот сумасшедший говорит что хочет, — сказал начальник Храмовой стражи, дергая архивариуса за рукав.
Когда же они повернулись, чтобы уйти, оставляя за Иисусом поле боя, он послал им вслед еще одну стрелу:
— Ты говорил, что строители Храма отвергли меня. Разве ты не знаешь псалом, в котором царь Давид сказал: «Сильно толкнули меня, чтобы я упал, но Господь поддержал меня»? И еще: «Сотворите мне врата прав ды: войду в них, прославлю Господа. Камень, который отвергли строители, соделался главою угла».
Толпа все увеличивалась, и Иисус еще долго проповедовал ей.
Приехавший на Пасху в Иерусалим Ирод Антипа был встревожен. Слуги донесли ему, что Иисус подстрекает паломников против него самого и против Иродиады, считая их убийцами Иоанна Крестителя, и он не знал, на что решиться. В Иудее у него не было никаких прав. К тому же он был в плохих отношениях с Великим Синедрионом, с Высшим судом и с римским прокуратором Понтием Пилатом, которого не очень давно обидел тем, что не поддержал его, когда в нарушение Закона Понтий Пилат повелел воинам в Иерусалиме носить щиты с именем императора. Но Иисус недаром звал его лисой. Ирод Антипа знал один вопрос, на который Иисус наверняка затруднился бы ответить, и знал человека, который мог задать его, — это был его злоязычный управитель Хуса.
Хуса не побоялся пойти в Храм. Он явился во Двор язычников, коленями и локтями проложил себе дорогу в толпе и, став неподалеку от Иисуса, прервал его криком:
— Вопрос! У меня есть вопрос к тебе!
Ученики постарались утихомирить его, но он продолжал кричать:
— Вопрос! Вопрос!
— Спрашивай, нетерпеливый человек, — сказал в конце концов Иисус.
— Скажи, Закон разрешает нам платить цезарю подушную подать?
Все сразу поняли, что для Иисуса приготовили ловушку. Он, только что говоривший о прошлой славе, должен был открыто противопоставить себя римлянам.
— Ох, — вздохнули все, кто был во Дворе язычников.
А Иисус, словно не поняв, переспросил:
— Подушную подать? А какими монетами евреи платят цезарю? У тебя есть хоть одна посмотреть?
Хуса достал завернутый в платок новенький серебряный динарий. Иисус долго рассматривал его, крутя так и этак, а потом опять спросил:
— Пожалуйста, скажи, кто этот печальный человек в лавровом венке?
Все громко захохотали, и прошло немало времени, прежде чем голос Хусы был услышан.
— Это Тиберий Цезарь Август, римский император.
Иисус с отвращением бросил монету.
— Как ты осмелился принести ее в Храм? — возмущенно воскликнул он.
Но Хуса не испугался его гнева. Подобрав монету и аккуратно завернув ее в платок, он громко ответил:
— Это твоя вина. Я хотел поменять ее в базилике, но ты разогнал всех Менял. Теперь же, когда ты видел ее и держал в руках, не медли больше и ответь мне.
— Не плати Богу цезарева и цезарю Богова.
Смысл этого утверждения не раз подвергался переосмыслению, хотя в тот момент оно могло иметь только одно значение: «Иегова — единственный твой господин, и, платя Ему долг за свою жизнь, ты не должен приносить Ему ничего, что несло бы на себе проклятие как нееврейское». Следовательно, все подати, кроме Храмовых, узаконенных во Второзаконии, были неправильные, а все евреи, желавшие прожить свою жизнь незапятнанно, должны были изгнать римлян со своей земли. Но так как в ответе Иисуса не было ничего такого, что позволило бы с полным основанием взять его под стражу, то Хуса, не терявшийся ни в какой ситуации, решил извлечь выгоду даже из его двусмысленности. Он прямо сказал:
— Хуса благодарит тебя, Хуса, управляющий тетрарха Ирода Антипы. Рад был узнать, что ты одобряешь, когда цезарю-отдают цезарево. Моя жена Иоанна, вопреки моему желанию, много платила тебе, чтобы ты мог проповедовать, увлеченная, без сомнения, твоим дешевым красноречием. Тем не менее я был рад узнать, что, каковы бы ни были твои добродетели, а моя жена говорила мне, что среди твоих сторонниц есть три или четыре всем известные продажные женщины, ты, по крайней мере, законопослушный подданный Рима. Если бы это было не так, мне пришлось бы взять палку и выбить из нее глупость… — Сказав так, он прорычал: — Дорогу! — и покинул Двор язычников.
Хуса все-таки преуспел там, где потерпел неудачу главный архивариус, потому что толпе всегда нравится смелый и злой человек, мысли которого отточены собственным несчастьем. Люди, внимавшие Иисусу, разделились на несколько горячо спорящих групп, а когда он попытался заговорить опять, то его забросали таким количеством вопросов со всех сторон, что он счел для себя унизительным отвечать на них. Коротко выразив свое презрение, он сошел с лестницы и в сопровождении учеников похромал, высоко задрав подбородок, сквозь расступившуюся толпу к ближайшим воротам.
Через час или около того он явился вновь, но его никто не узнал, потому что теперь он был одет в богатые одежды. С выражением нетерпения на лице он решительно проложил себе дорогу к комнате с очагом, где по стародавней традиции не гасили в ожидании Мессии огня и за низким позолоченным ограждением стоял убранный подушками трон. Петр и Андрей, добродушно поддразнивая левита-караульщика, ждали его у двери. Иисус кивнул им и ласково сказал левиту:
— Открывай дверь, привратник! Я сяду на трон. Левит улыбнулся, думая, что это шутка.
— Уж не лишился ли ты разума? Если ты войдешь туда и сядешь на трон, небесный огонь испепелит тебя. Это место помазанника Божия.
— О ком ты говоришь?
— Или ты дурак, или меня за дурака считаешь. Он — сын Давидов, который поведет войско Израиле-во против притеснителей. Только он может сесть на трон.
— Тогда почему ты стоишь у меня на дороге?
— Разве ты сын Давида?
— Сказано в псалме царя Давида: «Сказал Господь Господу моему, — тут речь о Мессии, — седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих». Так как же сын Давида может быть Мессией? Разве отец обращается к сыну: «Господь мой»?
Пока тупоумный стражник раздумывал над ответом, Иисус проскользнул мимо него внутрь комнаты, а когда он схватился за дубинку и хотел было бежать за ним, Андрей заступил ему дорогу, а Петр разоружил его, и вместе они заткнули ему рот платком. В комнате никого не было. Иисус перешагнул через ограждение и торжественно воссел на трон Мессии. Потом он сказал Петру и Андрею:
— Вытащите платок! И левиту сказал:
— Иди с миром! Скажи своему начальнику, что ты видел, как сын Давида воссел на трон Давида.
В полном помрачении рассудка левит, шатаясь, вышел из комнаты.
Тотчас Иисус сошел с трона, медленно пересек комнату, двор и, неузнанный, вышел из Храма. Левиты с дубинками все обегали в поисках Иисуса, и в толпе распространилась невероятная новость: «Иисус из Назарета посмел сесть на трон Мессии, и с ним ничего не случилось!»
В то же утро Иисус сказал ученикам:
— У меня есть большое желание съесть пасху, как едали наши отцы. Почему мы должны отказывать себе й мясе и есть только рыбу и пресный хлеб? Нет, будем есть мясо и жир.
Иуду послали к Никодиму, сыну Гориона, чтоб он нашел место для трапезы.
Был четверг. Пасха в тот год пришлась на субботу, поэтому, следуя предписанию ГПаммая, ученики не могли изжарить пасхального барашка в пятницу вечером, ведь его жарить надо на закате, а суббота, когда ничего нельзя делать, как раз начинается на закате. Шаммай решил, что праздновать надо в четверг вечером, и галилеяне, поддержанные левитами, одобрили его решение. Иудеяне же следовали предписанию Гиллеля, по которому Пасха выше субботы, так что трапезничать можно, не нарушая Закона, и в пятницу вечером.
Иуда явился к сыну Никодима, и он с разрешения отца, дал Иисусу комнату, а также барашка, вина и все остальное, что требовалось, однако при условии, что Иисус будет осторожен и, во-первых, никому не скажет, от кого получил дары, а во-вторых, постарается скрыть от домашних Никодима, кто он такой.
— Где находится комната?
— Пока не могу тебе сказать, но за час до заката один из моих водоносов будет поджидать вас на улице Бондарей ближе к Храму, и он проводит вас на место.
— Благодарю тебя от имени учителя. Однако, господин мой, если бы мне нужно было срочно поговорить с твоим отцом, а я боюсь, что мой учитель еще до конца дня окажется в большой опасности, как мне устроить это, не внося беспокойства в твой дом?
— Постучи в маленькую калитку возле хлева справа от ворот. Скажешь, что пришел переписывать, и тебя проведут к моему человеку.
Иисус оставил Храм, заполненный галилеянами с барашками, чтобы левиты-мясники могли сделать свое дело, и послал Петра и Андрея на улицу Бондарей, где их уже высматривал водонос. Он препроводил их на боковую улочку и, постучавшись в один из домов, спросил привратника:
— Приготовлена ли комната, чтобы наш учитель мог вкусить пасху?
Привратник показал им большую комнату на верхнем этаже, где они нашли все, что нужно, до последней мелочи: воду для омовения, тазы и полотенца, стол, накрытый на тринадцать человек, замес для пасхального хлеба, вино в бутылях, помытый и порезанный эндивий, все для сладкого соуса в надлежащих пропорциях и хорошего жирного барашка уже без шкуры, без потрохов и без священной лопатки, оставленной левитам. Сын Никодима позаботилсяг даже о тринадцати дорожных посохах, выломанных из ограды, которые должны быть возле пирующих в память о спешном бегстве из Египта в стародавние времена.
Петр вышел на балкон, служивший также кухней, разжег огонь и в тот самый миг, когда с Храмовой горы донеслись звуки труб, взял барашка, насадил его, как положено, на гранатовую палку и стал жарить. Гранатовый вертел — это тоже наследие культа Риммона. Гранатового бога кананитов, который, как уже говорилось, во времена царя Саула был поглощен культом Иеговы. Барашек наверняка был однажды принесен в жертву богу Риммону вместо ребенка, заменявшего самого бога, но от этого обычая у евреев ничего не сохранилось. Точно так же дорожные посохи, вполне возможно, пришли на замену тем, что были в древности в руках служителей Риммона, когда они исполняли пейсах, спотыкающийся танец, которым призывали своего бога и от которого праздник получил еврейское название. Те, кто принимал участие в дионисийских мистериях, поймут, о чем я говорю, а благочестивые евреи, наверное, ужаснутся при мысли, что есть хоть малейшая связь между культом Диониса и культом Иеговы, ибо они, по обычаю, объясняют этот праздник исходом из Египта под водительством Моисея.
Слова Иисуса, о том, что он хочет вкусить мяса, прозвучали вдвойне странно для Иуды, ибо учитель не только сам отказывался от того, чего придерживался в юности, но и от того, что публично провозгласил Гил-лель: пасхальным барашком не должно насыщаться, словно обычным мясом, на него надо смотреть как на символ вкушения евреями от милости Божией. Теоретически его надо было делить не меньше, чем на десять, и не больше, чем на двадцать человек, однако этого правила придерживались только в домах строго блюдущих закон саддукеев. Гостеприимство среди посещающих синагогу фарисеев было таково, что в Иерусалиме во всех домах двери были открыты, и любой мог зайти и занять место за столом, так что, бывало, один барашек мог быть поделен и на двести, и на триста человек. Закон гласит: «Празднующий Пасху должен съесть кусок не меньше оливы». Отсюда и пословица: «С оливку съешь пасхального агнца и Господу хвалу взнеси на небеса».
Служители Храма, несомненно, пошли бы против этого, чтобы увеличить свои доходы, если бы они были в состоянии разделать барашков для целой армии паломников, собирающихся на Пасху в Иерусалиме, но разделать по барашку на каждые двадцать человек, когда их двести, а то и триста тысяч, за один вечер совершенно невозможно. Левиты начинали работать в середине дня и работали, не разгибаясь, с удивительной сноровкой, в то время как священнослужители выстраивались в длинную цепочку между бойней и алтарем и передавали из рук в руки маленькие серебряные сосуды с несколькими каплями крови жертвы, выливали ее на алтарь и передавали сосуды обратно. Час за часом они двигались, как маятники, и, когда с вечерней трубой наступал конец их трудам, они были похожи на людей, проснувшихся после целой ночи кошмаров. То, что Иисус праздновал Пасху с учениками за закрытыми дверями и целый барашек был поделен всего на тринадцать человек, заслуживает упоминания.
Иоанн, помогавший Петру, вернулся на улицу Бондарей встретить Иисуса и остальных учеников. Вскоре все сидели, держа в руках посохи и не снимая обуви, за пасхальным столом с целым барашком, в котором не было ни одной раздробленной кости, горьким эндивием, сладким соусом и пресным хлебом печали. Иисус, сидевший во главе стола, сказал предписанные слова:
— Благословен будь Господь Вездесущий, Царь мира, освятивший нас Своими заветами и предписавший нам есть пасху.
Трапеза началась первой чашей, которую он благословил. И прибавил:
— Это последнее вино, которое я пью, пока не при-ид'ет царство Божие!
Буйное веселье охватило учеников. Запах жареного мяса после целого года поста возбудил их, как зеленый луг возбуждает рабочего осла, который при виде травы тотчас начинает выделывать немыслимые коленца и вопить в полный голос. Один только Иуда услышал горечь в словах учителя, только он заметил, что РХисус ест барашка, скрывая отвращение, и из любви к нему впал в отчаяние. Он с трудом пел «Славься, Господи…» — и только ждал, когда можно будет выпить вторую чашу, чтобы согреть сердце.
Иоанн как самый младший задал Иисусу положенные вопросы, и, после того как громко пропели «Когда вышел Израиль из Египта…» — Иисус взял в руки пасхальный хлеб — круглый, жесткий, тонкий, как бумага, и горячий, — разломил его на куски и раздал всем.
— Так враги съедят меня. И все же ешьте меня, ешьте, потому что я родился в Доме Хлеба. — Он взял бутыль и во второй раз налил вино. — Так враги выпьют меня. И вы пейте из чаши, пейте мою живую кровь, потому что я вырос в Доме Вина.
Ученики, кроме Иуды, ничего не замечая, ели и пили, что он давал им, только Иуда в ужасе спросил его:
— Что это значит? Неужели мы должны есть то, что не любим, в Божий праздник, словно греки, вкушающие плоть и пьющие кровь своего бога во время мистерий?
Он поднес чашу к губам и принял хлеб, но не стал ни пить вина, ни есть хлеба.
— Господи, — сказал Петр, — ты не дорассказал историю о виноградарях и хозяине. Неужели они осмелились убить его сына?
— Они схватили его, вывели вон и убили.
Тут, заметив, как он печален, все притихли, кроме Фаддея и Симона Кананита, сидевших дальше других и громко споривших о том, кому из них больше зачтется в обещанном царстве. В конце концов они тоже, смутившись, замолчали. Все, не отрываясь, смотрели на Иисуса. Но он еще долго ничего не говорил и только проводил пальцем по ободку чаши.
— Один из двенадцати убьет меня, — нарушив наконец молчание, сказал он.
Ученики в изумлении пооткрывали рты. Щеки у них запылали от незаслуженного оскорбления, и они недоверчиво переглянулись.
— Один из вас убьет меня, один из вас, бравший с этого блюда, как сказано в псалме: «Даже человек мирный со мной, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на меня пяту».
Ученики стали спрашивать:
— Это я? Это я?
Иисус поглядел на них невидящими глазами и пробормотал непонятное:
— Высокую же вы дали мне цену!
При этих словах у Иуды упало сердце, и словно молния пронзила его мозг. Он понял.
Рассказ о пасхальной трапезе придется прервать, чтобы рассказать еще одну историю, без которой нельзя ничего понять. Ее можно найти, правда несколько туманно изложенную, в последних главах Книги пророка Захарии. Автор этих стихов жил во времена Се-левкидов, и его не надо путать с автором первых глав, который жил вскоре после вавилонского пленения. Сначала он рассказывает о том, как, внезапно подчинившись пророческому зову, дал клятву служить Иегове, сменил городскую одежду на сельскую — обычную одежду пророков Иеговы — и смастерил себе два посоха, которые назвал Благословение и Узы. Вооружившись ими, он отправился пасти стадо, то есть проповедовать покаяние, как это делали его предшественники, прорекая людям милость Господню, если они повернутся к нему, и сильное недовольство, если нет. Издревле пророки были верными помощниками священнослужителей. В то время как те ловко и без помех служили в Храме, пророки, не жалея сил, бегали по всей стране и наставляли людей на истинный путь. Однако даже не все пророки, современники Захарии, сохранили культ Иеговы, ибо Селевкиды вовсю насаждали поклонение богам-олимпийцам и небесной царице, и Иегове пришлось уйти в тень. Захария остался чуть ли не в одиночестве и проповедовал глухим.
Разозлившись, он стал орать на рынках: Не буду пасти вас! Господь говорит: «Умирающая — пусть умирает, а гибнущая — пусть гибнет, а остающиеся пусть едят плоть одна другой».
Взяв в руки жезл Благоволения, он при всех переломил его надвое и отправился в Храм, чтобы стать Храмовым рабом и никогда больше не появляться на нечестивых улицах Иерусалима.
— Я пришел посвятить себя Богу, — сказал он священникам в Храмовой казне. — Какую плату вы мне дадите?
И они с насмешкой ответили ему:
Мужу в расцвете сил, решившему отдать себя
Богу, Законом установлена плата в пятьдесят шекелей, 'а женщине — в тридцать. Однако, согласно восьмому стиху двадцать седьмой главы Левита, нам разрешено снижать плату низшим священнослужителям. Так вот, бесценный пастух, мы оцениваем тебя в тридцать шекелей, потому что ты болтлив, как женщина.
Они отвесили тридцать шекелей (которые были тяжелее финикийских шекелей того времени) из хранилища и отдали их ему со словами:
— Иди к первосвященнику, и пусть он занесет твои обет в книги.
— Высокую же вы дали мне цену! — разъярился Захария.
Он медлил в нерешительности, держа в одной руке тридцать шекелей, а в другой — остатки посоха, когда там же в Храме увидал гивеянина-горшечника, мявшего глину босыми ногами, потому что в то время гиве-ян — нечистую гильдию кананитов — приглашали работать в Храме. Поддавшись гневу, он бросил тридцать шекелей под ноги горшечнику, чтобы тот затоптал их в глину, — это символическое действо хорошо отражает его чувства, — и выбежал из Храма свободным человеком и пророком.
На базарной площади, криками собрав вокруг себя людей, он переломил второй посох, названный Узы, и воскликнул:
Именем Господа расторгаю братство между Иудою и остальным Израилем!
Здесь заканчивается пролог и начинается главная часть. Захария видит себя по воле Божией в страшной роли: он становится пастухом, который не ищет отставших овец, не заботится о больных, не спасает заблудившихся, то есть Негодным Пастухом, оставляющим стадо, но (словно левиты в Храме) едящим мясо тучных. Ужасное противоречие: он понимает, что лживо проповедует именем Господа, хотя из истинной любви к Господу берет все грехи людей на себя.
Там есть такие стихи (я приведу их, как они были изначально написаны, пока их не исказили греческим переводом):
Горе негодному пастуху, оставляющему стадо! меч на руку его и на правый глаз его! рука его совершенно иссохнет, и правый глаз его совершенно потускнеет. О меч! поднимись на пастыря Моего и на ближнего Моего… порази пастыря, и рассеются овцы. И Я обращу руку Мою на малых.
Он видит себя, лживо проповедующим во дворах Храма, пытающимся пробудить в людях стыд, но в конце концов слышит, как его собственные отец и мать кричат ему:
— Тебе не должно жить, потому что ты ложь говоришь во имя Господа.
Поразят его отец и мать, родившие его.
И злу наступит конец. Люди устыдятся и покаются. Господь явит им Свою милость. Благоволение Господне прольется на Иерусалим, и он очистится от грехов. Все идолы будут повержены, а все лживые пророки, служившие Небесной Богине, Таммузу, Дионису, Зевсу, изгнаны из города. Захария видит, как они селятся в ближайших деревнях и там выдают себя за простых земледельцев, показывая раны, которые они сами нанесли себе во время оргий, и жалуясь, что их били в доме любящих их. Тем временем жители Иерусалима будут смотреть на мертвого человека и в конце концов поймут, что он своей якобы ложью спас их от уничтожения, и они будут горько оплакивать его, как если бы он был их единственным сыном.
Но грядет День Господа. Все народы объединились против Иерусалима. Город взят, разграблен, жены обесчещены, половина жителей уведена в плен. Тут неожиданно является Сын Божий, становится ногами на Масличную гору, и она раздваивается. И верующие, спасшиеся от врагов, бегут в долину укрыться в тени. И будет в тот день: не станет света, светила удалятся. Лишь в вечернее время явится свет. И будет в тот день: живые воды (фарисеи эту метафору объясняют как «святая вера») потекут из Иерусалима, половина их к морю восточному и половина их к морю западному. Две трети людей погибнут, а третья часть останется. И она будет очищена, как золото или серебро очищаются в огне. Иегова говорит: «Это мой народ», и они скажут: «Господь — Бог мой!»
Спасши таким образом Иерусалим, Иегова поразит всех его врагов болезнями. Произойдет между ними великое смятение, так что один схватит руку другого, и поднимется рука его на руку ближнего его. Но потом все закончится, и все оставшиеся в живых будут из года в год приходить в Иерусалим на праздник кущей. И случится такое же поражение и коней, и лошаков, на которых окажутся медные амулеты в честь Небесной Богини. В городе выживут только чистые и святые. В Храме больше не будет горшечников, на колокольчиках коней и лошаков имя Иеговы, и колокольчики будут такими же. святыми, как колокольчики, нашитые на одеяние первосвященника.
Так заканчивается видение Захарии, которое он не осмелился претворить в жизнь, поэтому оно стало пророчеством, ожидающим своего исполнения.
«Иисус исполнит его! — воскликнул про себя Иуда. — Он стал негодным пастухом, лживым пророком, который забыл о своих пастырских обязанностях во имя Иеговы и ведет народ во дворы Храма».
Он вспомнил слова Амоса:
Из сыновей ваших Я избрал в пророки и из юношей ваших — в назореи… А вы назореев поили вином и пророкам приказывали, говоря: «не пророчествуйте». Вот Я придавлю вас, как давит колесница, нагруженная снопами, и у проворного не станет силы бежать, и крепкий не удержит крепости своей, и храбрый не спасет своей жизни… И самый отважный из храбрых убежит нагой в тот день, говорит Господь.
Все, что мучило и удивляло Иуду, наконец получило объяснение: и застолья, введенные Иисусом, и проклятие смоковницы, и насильственное очищение Храма, и отказ признать власть Иеговы, и нежелание нести истинную весть о вечном царстве Божием вместо лживой вести о восстановлении кровавой Давидовой династии! А теперь еще эта идольская евхаристия! Ясно, Иисус решил погубить себя и, став козлом отпущения, взять на себя все грехи человечества. Он собирается соединить пророчество Захарии о Пастухе и пророчество Исайи о Страдающем Рабе — муже скор-бей и болезней, который добровольно пойдет на смерть и причислен будет к злодеям. Чтобы быть причисленным к злодеям, надо совершить тяжкий грех, и Муж Скорбей тяжко согрешит, чтобы взять на себя злодеяния всех людей: в этом суть тяжкого греха, который сделает из Иисуса — Мужа Скорбей.
Но откуда же взяться отцу с матерью? И Иуда вспомнил, как Иисус сказал в доме мытаря в Капернауме: «Нет у пророка ни отца, ни матери, а только такие же пророки, как он сам». Значит, он побуждает своих учеников пойти против него и убить его как лживого пророка, чтобы жители Иерусалима, увидев его пораженным, наконец все поняли, раскаялись и таким образом приняли участие в Страданиях Мессии?
Изумленный Иуда обхватил голову руками и заплакал. Он постарался было внушить себе, что ошибся, но тут Иисус сказал слова, которые положили конец его сомнениям. Он спросил учеников, сидевших по другую сторону стола:
— Дети мои, когда я посылал вас к людям по двое без посоха, без котомки и без сандалий, нуждались вы в чем-нибудь?
— Никогда, учитель.
— Те дни остались позади. Теперь вам не надо рассчитывать на Божескую заботу. Пусть у каждого будет посох, а также котомка и кошель, если он у него есть. А если в кошеле нет денег, пусть тот продаст пастушеский плащ и купит меч. — Потом он повернулся, посмотрел прямо в глаза Иуде и тихо продолжил: — Ибо сказано: «К злодеям причтен был», — и пусть через меня придет Конец.
Петр подошел к Иоанну, сидевшему рядом с Иисусом, и прошептал ему на ухо:
— Я не могу больше выносить это. Милый брат, спроси, кто тот предатель, что убьет его.
Ни Петр, ни другие ученики не поняли, что Иисус приказывает, а не обвиняет. Один Иуда понял.
Иоанн ласково прислонился головой к груди Иисуса и тихо спросил его. Вместо ответа Иисус окунул кусок хлеба в сладкий соус и подал его Иуде со словами:
— Что делаешь, делай скорее!
Иуда, побледнев от ужаса, встал и вышел из дома. Все было ясно. Он должен был купить меч, которым убьют его учителя. Но как же послушаться его? Как лишить жизни человека, которого он любит больше других? Почему Иисус избрал его убийцей? Почему не своего любимца, юного Иоанна? Не решительного Иакова? Не Петра, который первым назвал его Мессией? Не послушного близнеца Фому? Не потому ли, что он единственный понял лживость нового учения, единственный не стал пить вина за трапезой и гнать торговцев из Храма, единственный отказался от идольской евхаристии, и потому единственный остался верен его делу? У Захарии отец и мать впали в заблуждение и поразили якобы лживого пророка. Иуда же не заблуждается, в душе он знает: что бы ни говорил Иисус, он верен Богу. Как же он может поразить его? «Не убий!» Убить Иисуса, не впав в благочестивое негодование, означает совершить обыкновенное убийство. Как же Иуде совершить убийство?
Ничего не видя вокруг, Иуда шел по залитым лунным светом улицам, пока не заметил, что находится недалеко от дома Никодима. Тогда он быстро, как горный заяц, побежал и через несколько минут уже стучал в маленькую калитку.
— Я переписчик, — с трудом выдавил он из себя. Его тотчас провели к Никодиму — толстенькому человечку с розовыми щечками и короткой бородкой, который в это время проверял в своем кабинете счета.
Никодим вскочил с кресла и тревожно спросил:
— Ничего не случилось? Ты бежал. Вас выследили?
Не в силах произнести ни слова, Иуда печально покачал головой и жестом отказался от предложенного вина. В конце концов он взял себя в руки и еле слышно сказал:
— Дело в другом. Он назначил меня своим палачом, а я не могу убить друга. Не могу убить Иоаннова помазанника. Лучше я себя убью, как оруженосец на горе Гелвуе, когда Саул приказал ему заколоть его.
Никодим ужаснулся:
— Почему он решил умереть? Какой злой дух обуял его?
Пока Иуда коротко излагал ему события последних двух дней, Никодим не отрывал от него глаз и внимательно слушал его, то сочувственно качая головой, то прищелкивая языком. Это был умный человек, и стоило только Иуде упомянуть стихи Захарии, как он все понял. Иуда еще говорил, а Никодим уже знал ответ, и когда наступил его черед говорить, ему не пришлось испытывать терпение гостя.
— Успокойся, честный Иуда, я знаю тайну рождения учителя. О ней мне рассказал Симон, сын Боефа. И я понимаю тайный смысл, когда ты сравниваешь себя с оруженосцем Саула. Ессей Никанор говорил мне о коронации Иисуса. Поэтому я поддерживал его все эти месяцы. Но я не позволю тебе сделать то, к чему он побуждает тебя. Мне не нравится его новый путь, потому что он похож на капитана, нарочно направляющего тяжело груженный корабль на скалы. Он сам хочет вести руку Господа и\торопит время. Мы знаем: «Мессия придет только к народу, в котором все виноваты или все не виновны». Это время еще не наступило. В Иерусалиме соседствуют великое добро и великое зло. Более того, в Академии нас учили, что торопить время значит вызывать неудовольствие Господа. — Спасение Израиля, как нас учили, может сравниться с четырьмя вещами: с жатвой, со сбором винограда, со сбором пряностей и деторождением. Жатва. Если поле сжато раньше времени, тогда даже солома будет плохой, а если вовремя, то и солома, и зерно будут отборными. Как сказал пророк Иоиль: «И наполнятся гумна хлебом». Сбор винограда. Если виноград собрать раньше времени, то даже уксус будет плохим, а если вовремя, то и сам виноград, и вино — отменными. Как сказал пророк Исайя: «Воспойте о возлюбленном винограднике». Теперь пряности. Если их собрать зелеными…
— О господин мой Никодим, — не выдержал Иуда, — прости меня, но нельзя терять время! Когда он поймет, что я не в силах убить его, он уговорит кого-нибудь из учеников занять мое место.
Никодим был вынужден прервать свое рассуждение.
— Да, да, — согласился он. — Мы не должны медлить, ведь он — единственная надежда Израиля, а Израиль — надежда всего человечества. Мы не должны допустить его смерти. Слишком быстро он отчаялся и совершил ошибку, но совершил ее из любви к Богу, и потому она поправима. Я сам займусь его спасением. Более того, я одним ударом добьюсь для нас всего, чего мы так хотим. Доверься мне, муж из Кериофа, и явсе сделаю. Но мне нужна твоя помощь, потому что действовать надо весьма ловко.
— Что мне делать?
— Ты должен сейчас же пойти к первосвященнику и предложить ему свои услуги, если он желает взять Иисуса под стражу. Тебе только надо попросить у него плату, иначе он заподозрит тебя. Как только учитель окажется под стражей, все волнения будут позади. Однако я тебе ничего не скажу, иначе ничего не получится.
Никодим построил свой план на том, что Иисус никогда ни слова не сказал против Рима и ни разу, разве играя Негодного Пастуха, не предпринял никаких революционных действий.
— В конце концов, — уговаривал он себя, — зачем Риму и Израилю ссориться между собой? Когда-то Израиль был подвластен и Египту, и Ассирии, и Персии, но даже пророки были довольны, пока в обмен на плату он получал от чужеземных царей военное покровительство, ничем не нарушая своих обязательств по отношению к Иегове. Достаточно вспомнить, какими похвалами осыпал пророк Исайя персидского царя Кира! Почему же Иисусу не подружиться с Римом, мирно заявив свои права на престол Ирода, и в то же время не вступить во владение Святым Царством для всех евреев? Сначала император, наверное, удивится столь неожиданному притязанию, но он разумный человек и быстро поймет, что ему же выгодно иметь такого человека, как Иисус, во главе евреев. Гражданин Рима, квиетист, человек, обладающий невероятной властью; к тому же законный наследник Ирода по завещанию, хранящемуся у весталок.
Согласно его плану, когда Иуда, позволив Каиафе взять Иисуса под стражу, спасет его от мечей учеников, он сам отправится к Пилату, с которым в добрых отношениях, и расскажет ему, что Каиафа взял под стражу римского гражданина, да еще тайного претендента на трон Ирода. Пилат наверняка потребует доказательств, за которыми Никодим посоветует ему обратиться к самому Иисусу, и спросит: «Что он за человек?» Вот тут Никодим не пожалеет красок. Он скажет ему: «Правитель, это единственный человек, который может решить все проблемы здешнего правления и гарантировать римлянам мир и большие доходы без увеличения расходов на армию».
Потом он скажет, что целью Иисуса в последние два года было усилить партию фарисеев и привлечь в нее низшие слои еврейского общества, чтобы привести весь народ, за исключением Храмовых служителей, во власть одной синагоги. Иисус-де проповедовал упрощение обрядов в Храме и отмену кровавых жертвоприношений, и если ему помочь, то вместо двадцати тысяч священнослужителей и левитов, содержать которых дорого обходится провинции, будет всего несколько десятков, а крепких левитов можно использовать как стражников вместо римских воинов. Более того, будут восстановлены древние святыни Силом, Фавор и Аин-Кадиш, чтобы во время трех великих праздников уменьшился поток паломников в Иерусалим. Даже вопрос с самарянами отпадет сам собой, ибо евреи и самаряне воссоединятся под властью священной особы царя, признанного и теми, и другими. Довольная страна (евреям по душе монархия) с такой же легкостью будет платить налог Риму, с какой платит Храмовый налог, и больше не потребуются ни мытари, ни продажные стражники. Не будет ни нищих, ни преступников. Свержение четвертовластников Антипы и Филиппа и объединение всех земель в единое государство устранит дорогое удовольствие в виде ненужных границ и местных судов. Безусловно, римляне сохранят право беспрепятственного прохождения войск к их гарнизонам за Иорданом.
Не может быть, чтобы Пилат не счел эти доводы убедительными, но в любом случае он не замедлит с ответом. Ему придется вызволить Иисуса из тюрьмы первосвященника, который не имеет права судить римского гражданина, и сделать подробный отчет императору Тиберию.
Никодим был очень возбужден и, как ни странно, ни разу не задумался о том, придется ли эта роль по душе Иисусу.

 
 
МИФОЛОГИЯ
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar