Роберт Грейвс. ЗОЛОТОЕ РУНО (161)

РОБЕРТ ГРЕЙВС \ ПОЭТ \ ПИСАТЕЛЬ \

МИФОЛОГИЯ \ФИЛОСОФИЯ\ ЭТИКА \ ЭСТЕТИКА\ ПСИХОЛОГИЯ\

ГОМЕР ИЛИАДА \ ГОМЕР ОДИССЕЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Ясон претендует на престол

Кентаврам с горы Пелион снова запретили любить жен миниев, Пелий считал такую практику неподобающей и не стал бы ей попустительствовать. Но поскольку «даже такие жалкие дикари не могут жить хотя бы без случайных связей с женщинами», как он сказал, он разрешил им похищать невест у их старых врагов, фессалийских лапифов, которыми теперь управляла минийская аристократия. Пелий убедился в том, что лапифы — неуживчивые и наглые соседи, и охотно поощрял кентавров в их набегах.
Однажды он нанес кентаврам визит, встретившись с их предводителем Хироном, у святилища Кобыльеглавой Белой Богини на Пелионе. Хирон убеждал Пелия вступить в святилище и посоветоваться с оракулом. Пелию показалась забавной мысль спросить Богиню, какая его ждет смерть; причина этого вопроса, как он сказал своим спутникам, была не в том, что он хотел знать свое будущее, просто решил испытать Богиню. Он уже получил точные сведения о том, как умрет, у оракула Отца Зевса в Додоне, а кто осмелится противоречить Всемогущему и Всезнающему Зевсу?!
Ответ Богини был таков: «Как я скажу тебе то, Пелий, что ты, как ты мнишь, уже услыхал от моего Сына? И все же позволь предупредить тебя: остерегайся человека в одной сандалии, он возненавидит тебя, и прежде, чем с ним будет покончено, ненависть его изничтожит тебя».
Пелий не обратил особого внимания на бессвязное бормотание «этой троедушной старушонки», как он ее богохульно называл, культ которой, так он говорил, теперь в упадке; к тому же он не мог согласовать ее пророчество с торжественными заверениями Зевса, что ни одна человеческая рука никогда не учинит над ним насилия и что в старости он сможет сам выбрать, где и как ему умереть. Тем не менее он предусмотрительно отдал распоряжения, чтобы никто из этолийцев не удалялся во Фтиотиду никогда и ни по какому поводу, потому что этолийцы, желая заручиться удачей, обувают только левую ногу.
Несколько дней спустя Пелий получил любопытный знак, напоминающий о всемогуществе Зевса. Главный Жрец Аполлона прошел пешком через Иолк в одежде наемного работника и отказался от лучших кусков жареного мяса и лучших напитков, подобающих его высокому рангу, которые ему предложил Пелий; он сел у очага среди слуг и ел с ними требуху. Он направлялся в крепость Феры в Фессалии, где жил миний Адмет, зять Пелия, неся во второй раз епитимью, наложенную на его божественного владыку оракулом Зевса. История была такова:
Жрецы Гадеса пожаловались в Додоне, что в Дельфах одним из сыновей Аполлона, Асклепием, рожденным от храмовой проститутки, основана новая медицинская школа. Аполлона подстрекают обучать медицине и хирургии, чтобы уменьшить число умирающих, особенно детей, и тем самым лишить жречество Преисподней доходов и приработков. Говорят, что Асклепий, по просьбе одной бедной вдовы, пришел на похороны ее единственного сына, который утонул. Жрецы Гадеса уже завыли, оплакивая покойного; но Асклепий отказался считать мальчика мертвым и, удалив из него воду и подвигав его руками, как если бы тот был жив, вернул ему дыхание. Мальчик сел и чихнул, а Асклепий после этого посвятил мальчика служению Аполлону.
Додонский оракул ублажил жалобщиков: приказал закрыть школу, но Асклепий отказался подчиниться, усомнившись в подлинности слов оракула. Он возразил, что Гадес рано или поздно возьмет каждую душу и что чем больше детских жизней спасет Аполлон, тем больше детей родится по закону природы, впрочем, все они в конце концов станут добычей Гадеса. Этот довод разгневал Зевса, ибо он не нашелся, как на него ответить, разве что силой. Отряд храмовых стражей был немедленно послан из Додоны в Дельфы, где они убили Асклепия и мальчика, жизнь которому тот спас. Аполлоновы лучники совершили на Додону ответный набег, перестреляв всех сыновей киклопов, кузнецов Додоны, которые изготовляли священные предметы обихода для святилища Зевса, Посейдона и Гадеса и которых называли Одноглазыми, потому что они работали, закрыв один глаз, чтобы уберечься от искр, взлетавших с их наковален.
Оракул Зевса пригрозил Аполлону, что тот погибнет, если не уступит ему и снова не станет слугой на целый год; на этот раз ему надлежало служить в самой дикой области Греции, какой Главный Жрец считал минийское царство в Ферах; в течение года оракулу надлежало молчать, а все жертвоприношения, клятвы и молитвы Аполлону — прекратить. Главному Жрецу ничего не оставалось, как подчиниться. Возможно, он выбрал Феры как место службы, оттого, что Адмет, царь Фер, был ему кое-чем обязан; Адмет однажды необдуманно оскорбил сестру Аполлона, Богиню-Деву Артемиду, забыв принести ей жертвы, когда женился на Алкесте, старшей дочери царя Пелия. Богиня наказала Адмета, устроив так, что, когда он вступил в брачные покои, он не нашел в постели ничего, кроме корзины, полной змей, и даже отказалась вернуть ему Алкесту. Тогда Адмет отправился в Дельфы с дарами и стал молить Аполлона походатайствовать за него перед своей божественной сестрой, что Бог и сделал. И вот теперь, в свою очередь, Адмет оказал Главному Жрецу благодушный прием, дал ему совсем нехлопотное занятие, чем заслужил его вечную благодарность.
Прошло немало времени, прежде чем кто-либо (не считая Триединой Богини, которая оставалась непримиримо враждебной) дерзнул оспаривать всевластие Зевса; но Аполлон не забыл оскорбление, нанесенное ему, и затаил обиду; варвары передавали друг другу пророческие слова, что однажды он объединится с Триединой Богиней и кастрирует своего отца Зевса столь же безжалостно, как Зев некогда Кроноса. Аполлон, как гласило пророчество, использует для этого золотой серп, выставленный в храме Зевса в Гиллосе на Корфу, как говорят — то самое орудие, которым воспользовался Зевс против Кроноса. Но Аполлон стал осторожным и выжидал благоприятного случая. У входа в Святилище Пупа написаны такие слова: «Никаких крайностей». И Аполлон занялся науками.
В ближайшее зимнее солнцестояние, когда гора Пелион и гора Отрис, далеко на том берегу залива на юго-западе, были покрыты снегом, Пелий отмечал предписанное обычаем празднество в честь божеств земли. Он воздал особые почести своему отцу Посейдону и Богине-Деве Артемиде. Поскольку Рыба теперь принадлежала Артемиде, он перепосвятил ей коллегию нимф Рыб в Иолке, вверив ее попечению старой Ифиас, своей тетки по матери, дочери аргосского царя. Пелий обязан был сделать три необычных исключения из списка бессмертных гостей, которых пригласил разделить большой званый пир, на котором подавали жареную говядину, баранину и оленину. Первым было исключено имя самого Зевса. Это произошло, потому что несколько лет назад, еще во времена царя Афаманта, Бог, к несчастью (как считал Пелий), был застигнут на Пелионе Кобыльеглавой Матерью спящим после веселой попойки; устыдившись, что он оказался нагим, сорвал с себя свое Золотое Руно, дабы охладить разгоряченное тело, он уступил ей свое святилище и удалился в новом скромном одеянии из черной шерсти на гору Лафист. «Пока Отец Зевс открыто не вернется на Пелион и не велит Кобыльеглавой убираться восвояси, — сказал Пелий. — Я полагаю справедливым приносить ему жертвы в другом месте». Поскольку, однако, он не желал показаться союзником Матери в ее ссоре с Зевсом, он исключил из своего списка имена таких ипостасей Богини, как Гера и Деметра. Это уж ни в какие ворота не лезло: праздник середины зимы был первоначально посвящен только Богине, а он не принес ей вовсе никакой жертвы! Он решил показать ей, что не страшится ее оракулов, ни намеревается искать ее милостей. Но Зевса он умилостивил жертвоприношением в своем обеденном зале, где сжег тушу прекрасного быка, но сам не съел ни кусочка.
Уверенный, что он избежал неудовольствия Отца, Пелий спустился на рыночную площадь, там уже шумели костры из сухих сосновых поленьев, готовые поджарить туши прекрасных животных, которых он избрал для принесения в жертву другим олимпийцам. В толпе собравшихся на праздник он заметил необычного незнакомца — молодого, высокого и красивого, черты которого он припоминал, словно он увидел их во сне; он был вооружен двумя копьями с бронзовыми наконечниками. Судя по его облегающей рубахе и штанам из оленьей кожи, а также плащу из леопардовой шкуры, то был магнезиец из братства Леопардов, спустившийся с гор у озера Боэбе; но длинная грива светлых волос этого юноши свидетельствовала о том, что он посвящен в кентаврийское братство Коней. «Странно, — подумал Пелий, — я мог бы принять его за грека из-за его светлых волос, прямого носа и крупных рук и ног». Незнакомец смотрел на Пелия настойчивым, приводящим в замешательство взглядом, но Пелий не соизволил его приветствовать.
Пелий приказал подвести увешанные гирляндами жертвы к большому алтарю, на который он возложил несколько равных кучек поджаренных ячменных зерен и одну — вдвое больше остальных. Он осыпал головы животных солью, выкликая поочередно имя каждого бога или богини; затем его помощник умертвил их секирой; затем сам царь перерезал им глотки кривым кремневым ножом. Проделывая это, он запрокидывал их головы вверх, поскольку то было жертвоприношение олимпийцам, а не герою или божеству Преисподней. Наконец он совершил сожжение бедренных костей, покрытых жиром, и части внутренностей; а куски мяса предназначались в пищу самим богомольцам. Посыпание жертв солью было нововведением ахейцев: до их прихода ни одно божество ничего такого не требовало, а Триединая Богиня и поныне не принимает никаких соленых и острых приношений.
Как только с этими жертвоприношениями было покончено, незнакомец обратился к Пелию и дерзко спросил:
— Царь Пелий, почему ты предлагаешь жертвы всем богам, но не Великой Богине, которая почитается пеласгами?
Царь отвечал:
— Слепец, как ты мог не заметить, что и Отцу Зевсу не было предложено никаких жертв? Разве было бы учтиво приглашать на пир жену (ибо ты, конечно, знаешь, что Великая Богиня теперь супруга Зевса), не приглашая ее мужа? Это — жертвоприношение моему отцу Посейдону и более скромным олимпийским богам, имена которых, как ты слышал, я провозгласил.
Незнакомец сказал:
— Возможно, ты и прав, что не приносишь жертвы Зевсу, если истинно услышанное мною: что он стыдится появляться в здешних краях с тех пор, как однажды предстал нагим перед своей матерью вдрызг пьяным.
Пелий оглядел незнакомца с головы до ног, ибо то была речь столь дерзкая, что звучала почти как нечестивая, но вот глаза его внезапно задержались на ногах юнца и царь увидел, что на том всего одна сандалия.
Царь спросил, как его зовут, и тот ответил:
— Задай мне любой другой вопрос, Седобородый, и я, как могу, постараюсь на него ответить.
Пелий опешил от удивления и лишь немного погодя спросил, тяжело дыша:
— Незнакомец, что бы ты сделал, будь ты на моем месте?
Никогда в жизни его так не оскорбляли.
Незнакомец дерзко рассмеялся, подбросил вверх свои копья с рябиновыми древками — оба одновременно, снова поймал их и ответил:
— А я бы послал в поход сборщика шерсти и приказал бы командиру не возвращаться, пока он не найдет золотую шерстку, даже если ему придется плыть за ней на другой конец света, возможно, в Колхиду, где отдыхают в конюшне кони из колесницы Солнца, — или спустится в самые отдаленные глубины Земли, где, согласно нашей новой геологии, правит своей мрачной и ужасной империей Тринадцатое Божество.
— Мудрое предложение, — согласился Пелий, надеясь, что незнакомец погубит себя легкомысленным ответом на следующий вопрос. — И ты поручил бы возглавить поход храбрейшему человеку в твоих краях?
— Полагаю, надо быть храбрейшим в Греции, — отвечал незнакомец с тем же бесстыдством, — чтобы взять на себя такую задачу.
— Ты и есть тот самый человек! — вскричал Пелий.
— Я? — переспросил незнакомец, захваченный врасплох.
— Ты, — сказал Пелий. — Явиться вооруженным и одному, как ты поступил, на празднество, где не дозволяется присутствовать с оружием, обратиться к правителю города, назвав его «Седобородым», отказаться назвать ему свое имя, отпускать насмешки в адрес Отца Зевса, Царя Небес и Главного Божества Греции — все это подтверждает, что ты — храбрейший человек в целом мире, а не только в моем фтиотийском царстве.
Тот надменно ответил:
— Никогда в жизни я не шарахался от приключений. И все же я не отправлюсь на поиски Золотого Руна, если ты только не поклянешься, что по возвращении — ибо я не вернусь с пустыми руками, на это ты можешь положиться — ты уступишь мне правление своим царством.
Пелий ответил:
— Дурень, я не могу давать такого дикого обещания. Этим царством по закону может управлять только миний, член царской семьи. Когда умрет мой брат Эсон, я унаследую его титул, равно как и царскую власть, ибо я — его ближайший наследник минийской крови — мои сподвижники убили двух его сыновей и двух братьев, которые стояли ближе к престолу, чем я; когда я умру, царство по закону перейдет к Акасту, моему старшему сыну.
Незнакомец медленно покачал головой.
— Думаю, — сказал он, — что не перейдет.
Пелий спросил:
— А почему ты качаешь головой и говоришь «думаю, что не перейдет»? Даже Бог не может изменить законы наследования.
Незнакомец объяснил:
— В возрасте двух лет я был спасен дворцовым слугой во время разграбления этого города и отдан кентаврам, которые обо мне хорошо позаботились. В течение шестнадцати лет я был на воспитании у Хирона, сына Филары. Сегодня я спустился с гор на празднество, чтобы принять участие в жертвоприношении Богине. Прошу тебя простить мне мой неподобающий вид: моя рубаха из оленьей кожи порвалась об акантовый куст, я очень спешил, спускаясь с горы, и, кажется, потерял одну сандалию — верно, в грязи разлившегося Анавра, когда я переходил его вброд. Я — Диомед, единственный уцелевший сын твоего брата Эсона; но Хирон переименовал меня в Ясона. Так что я, а не ты — ближайший наследник трона миниев.
— Не гневи богов своим вздором, — резко вскричал Пелий. — Всем хорошо известно, что Диомед погиб в горящем дворце, был оплакан и погребен.
— Умер вовсе не Диомед, — сказал Ясон, — а мальчик-раб. В моем мешке мое младенческое одеяние из пурпурной шерсти, неопаленное огнем, подтверждающее правдивость моего рассказа.
У Пелия упало сердце, но он страшился проявить гнев или причинить вред Ясону во время священного празднества. Он ограничился тем, что сухо сказал Ясону, что тот невысоко ценит его храбрость, если ожидает, что он уступит все свое богатство — золото, самоцветы, скот и зерно — без борьбы.
Ясон отвечал:
— Ну, дядюшка, я не собираюсь отнимать у тебя твое богатство. Оставь его себе, оно — твое, поступай с ним, как тебе заблагорассудится. Я прошу лишь об одном — признать меня наследником моего отца. И поскольку мой отец не стал мстить тебе за убийство его братьев и сыновей, мне этого тоже не пристало делать, — он сказал это совершенно невинно, поскольку суровая жизнь в горах не научила его, что царь без богатства подобен копью без древка. Царь должен иметь доход, чтобы платить своим солдатам и слугам, оказывать гостеприимство посещающим его князьям и приносить жертвы богам. А также тратить средства на тысячу других вещей.
Пелий не понял — Ясон очень прост или очень хитер, и некоторое время стоял молча. Затем он рассмеялся и обнял юношу, поздравлял его с возвращением в родной город, притворно выражая свою радость. Но когда он взял юношу за руку и повел его в дом, где лежал прикованный к постели Эсон, он начал тяжело вздыхать.
Он сказал:
— Ясон, Ясон, почему ты сразу не признался, чей ты сын? Тогда бы я ни за что не задал тебе вопроса, на который ты, наученный кем-то из богов (возможно, самим моим отцом Посейдоном, главным гостем на нашем пиршестве), ты дал перед свидетелями ответ, от которого нельзя отступиться. Теперь для тебя ничего не остается, как отправиться на поиски утраченного Руна, а когда ты вернешься, благодаря надеждам и молитвам моего народа, я охотно откажусь от правления Фтиотидой в твою пользу и стану твоим послушным и преданным сподвижником.
Выражение тревоги появилось на лице Ясона, когда он понял, как дорого он должен заплатить за свои необдуманные слова, а со слов Пелия ему стало ясно, как безнадежна задача возвратить Руно — тот рассказал ему о царе Ээте и о его вражде с греками.
Два года спустя после того, как Фрикс и Гелла бежали из Иолка, до правителя Кретея дошли вести, что Гелла утонула в Троянском проливе, а Фрикс преподнес Руно Ээту, сыну Гелиоса, царю Колхиды, который поручил охранять герою Прометею. Прослышав об этом, Кретей обсудил со своими вождями, следует ли ему посылать к Ээту, требуя вернуть Руно, ибо они считали, что удача миниев связана с Руном; но они решили не рисковать, чтобы не вызвать гнев Белой Богини, и поэтому Кретей ничего не предпринял. Однако несколько лет спустя Ээт услыхал, что его племянник Сизиф, с которым он был связан самыми торжественными клятвами дружбы, был низложен и порабощен, потому что отказался признать подчинение Триединой Богини ее бывшим сыновьям — Зевсу, Посейдону и Гадесу. Эти новости крайне возмутили его, ибо Сизиф был царем Асопии, западной части Коринфского царства, в то время как восточная часть, включая перешеек и город Эфира, принадлежала самому Ээту; он оставил свои земли на попечение своего друга Буна, а Сизиф считал себя единоличным правителем народа. Поэтому царь колхов поклялся перерезать первый же экипаж греческих моряков, который осмелится явиться в Колхиду, если только они не принесут ему новости об освобождении и восстановлении в правах его племянника Сизифа. Но мало того, что Сизиф не был освобожден, а прежняя вера в Коринфе — восстановлена, новый ахейский правитель сделал публичное заявление, где отрицал, что город был, как все думали, основан жрицей Богини-Девы Эфиры. Вместо этого он утверждал, что город был основан борцом по имени Коринф, приверженцем Зевса, у которого Эфира похитила славу, и что первоначальное название — Коринф, с тех самых пор применяемое ко всему царству, теперь должно быть возвращено и городу. Он конфисковал земли царя Ээта на том основании, что титул царя, дарованный ему Эфирой, недействителен; и Асопия перешла во владение его друга Креона, который женился на Главке, дочери Сизифа, причем против ее воли.
С того времени между Колхидой и Грецией прекратились всякие отношения, посредниками в торговле были троянцы. Это было очень неудобно для греков, ибо пошлина, которую троянцы взимали прежде, составляла только пятую часть цены груза, теперь же они продавали колхские товары капитанам греческих торговых судов в два, а то и в три раза дороже, чем платили за них сами.
Троя была сильной крепостью, выстроенной из громадных каменных блоков египетскими каменщиками, как Микены и другие греческие города, и хорошо охраняемой. Греки грозили послать войско и уничтожить город, если троянцы откажутся вести себя более разумно, но не чувствовали себя достаточно сильными, чтобы выполнить угрозу. Царь Ээт, как говорили, подписал соглашение с троянцами, в котором пообещал не торговать ни с каким другим западным народом, кроме них, при условии, что они станут платить ему хорошую цену за его товары и станут охранять проливы от карательной экспедиции, которая может быть послана в Колхиду из Греции.
Пелий поведал Ясону обо всех этих обстоятельствах, перемежая свое повествование с тяжелыми вздохами. Он надеялся, что Ясон, напуганный трудностями задачи, уйдет обратно на Пелион в общество своих приятелей-кентавров, и это настолько уронит его в глазах миниев, что он никогда больше не рискнет снова показаться на рыночной площади Иолка. Или того лучше — жгучий стыд вынудит его пуститься в плавание, дабы возвратить Руно, что, как считал Пелий, кончится бедой. Даже если он ускользнет от бдительных троянцев по пути туда, как он добьется от Ээта, чтобы тот отдал Руно, если у того все еще мощная армия и мощный флот? А если, что почти невероятно, Ясону удастся похитить Руно, внезапно и дерзко напав на Ээта, как он умудрится вторично пройти через Геллеспонт? Троянцы будут его поджидать и, осмотрев его груз, задержат его, пока не прибудет посланный в погоню колхский флот; и его убьют. Ибо нет иного пути из Черного моря, кроме дороги через Босфор и Геллеспонт.
Пелий считал, что Ясон в ловушке. Тем не менее Ясон и виду не подал, что испугался, и сказал ему:
— Дорогой дядюшка, давай оставим все мрачные мысли и отправимся вместе в дом моих родителей, которых я не видал с тех пор, как был ребенком двух лет отроду. Я мечтаю обнять их и получить их благословение.
И вот, пока жарилось жертвенное мясо, медленно поворачиваемое на вертелах и распространяющее приятный запах и шипение над кострами на рыночной площади, Пелий повел Ясона к скромному дому его родителей, которых тот почтительно приветствовал. Алкимеда возликовала, увидев свое единственное дитя, и пылко прижала его к груди; но Эсон, внезапно приподнявшись и сев на ложе, где он дремал под грудой одеял, побледнел, упал обратно и отвернулся лицом к стене. Пока Ясон пребывал среди кентавров, Эсон думал о нем с отцовской нежностью и надеждой; но теперь, когда сын дерзко спустился с горы и открыл себя Пелию, Эсона стали одолевать страхи, за что он почти ненавидел сына. Он боялся, что Пелий призовет его к ответу за то, что он так и не признался тому в обмане — в мнимых похоронах; страшился, что царь ухватится за первый же повод, чтобы предать смерти обоих — Ясона и Эсона. Так что Эсон пробормотал что-то неразборчиво через плечо и не обращал больше внимания ни на красноречивые заверения в благорасположении, которыми сыпал Пелий, ни на его поздравления по случаю возвращения Ясона из мертвых. Пелий в глаза хвалил Ясона за его силу, красоту и храбрость, Алкимеда радовалась, забывая, что такие похвалы приносят неудачу, забывая, что кругом всегда роятся злые духи в виде синих мух, мотыльков или москитов и чуть что — летят с новостями к ревнивым Олимпийским богам или к повелителям Преисподней; а Эсон продолжал стонать.
Пелий оставил Ясона у родителей и вернулся на рыночную площадь. Там, когда его главный вестник трижды протрубил в раковину, призывая к молчанию, царь громко приказал народу возрадоваться вместе с ним, ибо Ясон, наследник престола минийской Фтиотиды, нежданно-негаданно вернулся к ним.
— И, как оказалось, он — храбрейший и благочестивейший юноша, — сказал Пелий, — после того, как был воспитан честным Хироном, кентавром, который все эти годы скрывал его — не знаю почему — под чужим именем и ложной родословной. В самом деле этот Ясон столь храбр и благочестив, что он отказывается тихо и мирно поселиться среди нас. Сперва он должен совершить великие дела, как он утверждает, проявить глубокое уважение к Отцу Зевсу, властителю над богами, возвратив утраченное Руно образу Овна на горе Лафист. И да проявят все боги и богини, — сказал он, — благосклонность к его царственным намерениям. И пусть ни один из князей миниев, храбростью равный Ясону, не останется в стороне от столь славного предприятия!
Пелий надеялся вовлечь двадцать-тридцать аристократов миниев, врагов ахейцев, в гибельную затею своего выскочки-племянника.
Народ, захмелевший от меда и пива, отозвался на речь Пелия восторженным и продолжительным ревом, а когда все увидели Ясона, снова вернувшегося на рыночную площадь, чтобы получить свою долю жареного мяса, люди сбежались поприветствовать его возгласами восхищения. Те, на ком были гирлянды из зимних цветов и ягод, увенчали его гирляндами, а прочие лобызали его руки в пьяном экстазе или гладили плечи.
Ясон ничего не сказал в ответ, он побрел прочь, словно ничего не понимающая жертва, которую ведут на заклание, увешанный гирляндами, а между тем жадные богомольцы чмокали губами и громко восклицали:
— Ах, какой прекрасный зверь! Какой лакомый кусочек для богов и для нас!
Пелий пребывал в столь восторженном настроении, что закатил для Ясона пир во дворце на пять дней и пять ночей.