Роберт Грейвс. ЗОЛОТОЕ РУНО (167)

РОБЕРТ ГРЕЙВС \ ПОЭТ \ ПИСАТЕЛЬ \

МИФОЛОГИЯ \ФИЛОСОФИЯ\ ЭТИКА \ ЭСТЕТИКА\ ПСИХОЛОГИЯ\

ГОМЕР ИЛИАДА \ ГОМЕР ОДИССЕЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ «Арго» спущен на воду

День, когда оракул велел спустить корабль на воду, был уже близок, и отобранный экипаж упражнялся в гребле на той же галере — все, кроме Геркулеса, который отлучился вместе с Гиласом навестить своих друзей-кентавров и три последующих дня, да и ночи пил без продыха с Хироном. Члены экипажа, кто не был миниями от рождения, прошли довольно поверхностный обряд усыновления, чтобы считаться миниями. Каждый поочередно выполз из-под колен матушки Ясона, Алкимеды, а затем принялся выть, словно новорожденный, а она сунула ему в рот свернутую тряпицу, вымоченную в овечьем молоке. После этого им снова торжественно дали их прежние имена, и в течение часа они повзрослели!
Ясон заботился о том, чтобы обеспечить корабль запасами, но многие из аргонавтов были людьми богатыми, они хотели оплатить свою долю расходов, а то и больше. За их серебренные и золотые украшения, самоцветы и расшитые одеяния, отданные ими в общий котел, Ясон смог приобрести у Пелия мешки зерна, копченые говяжьи бока, конические куски фигового хлеба, сушеный на солнце виноград, поджаренные соленые орехи, кувшины меда, медовые лепешки, сдобренные тимьяном и выпеченные в форме сосновых шишек, прочие сласти в больших количествах. Он не счел нужным грузить на корабль для балласта камни и песок. Вместо этого на опоры по обе стороны кильсона были уложены два громадных, в человеческий рост, глиняных кувшина, наполненных сладким вином и хорошо закупоренных. Каждый аргонавт раздобыл для себя оружие и постель, запасные же канат и паруса были подысканы афинскими архонтами.
Наконец забрезжило судьбоносное утро. Небо было безоблачным, из Фессалии дул холодный северный ветер, но он утих, когда взошло солнце. В Иолке слышался великий плач. Отчасти от того, что народ искренне скорбел по поводу того, что столько прекрасных юношей отправились в столь рискованный путь, но главным образом плач устроили плакальщики, которым аргонавты заплатили, дабы избежать ревности божества или духа, которые могут проникнуться недобрым отношением к кораблю — так бобы сажают с проклятием, чтоб отогнать духов, которые грызут молодые побеги. Пелий из вежливости рыдал громче всех и все повторял:
— Если бы темная волна, которая унесла Геллу в объятия смерти, увлекла заодно и Фрикса! Тогда Руно ни за что не попало бы в Колхиду, и у моего дорогого племянника Ясона не было бы повода для этого плавания! Боюсь, что оно окажется роковым для многих, если не для всех, храбрецов, которые с ним плывут.
Эсон, когда Ясон пришел к нему попрощаться, держался с достоинством и благословил сына. Он также послал в Додону обещанный котел и жертвенный серп с рукояткой из слоновой кости, на которые весьма потратился. Алкимеда обвила руками шею Ясона, беспрерывно плача, наконец ему удалось высвободиться из ее объятий словами:
— Устыдись, матушка! Все подумают, будто ты — девочка-сирота, страдающая от жестокого обращения мачехи, которая рыдает на шее у старой доброй няни. Такие вопли не пристали царице.
Скорчившись на полу, она прорыдала:
— Что станет с твоим дорогим отцом и мною, когда ты уедешь? Знай, что ты не застанешь нас в живых по возращении, если вернешься. Пелий убьет нас. И никто не осмелится нас похоронить! Наши тела будут брошены в чистом поле на съедение коршунов и гиен. Я не страшусь смерти — неизбежный участи любого из рода людского, но не могу без содрогания подумать о неприкаянном духе, обреченном вечно скитаться по земле, трепыхающемся, словно летучая мышь, на холоде и под дождем.
Ясон резко прервал ее и широким шагом вышел на рыночную площадь. Народ приветствовал его криками восхищения вперемешку со скорбными воплями. Дорога была усеяна алыми анемонами — эмблемой юности, которая обречена на смерть. На пути у него стояла его двоюродная бабка Ифиас, Главная Жрица. Она влюбилась в него, как иногда влюбляются в красивых молодых мужчин старые девы. Она поймала его правую руку и поцеловала, но, как ни жаждала она что-то сказать, она не могла вымолвить ни слова, ибо сердце ее гулко билось о ребра. Ясон прошел мимо, сквозь вопящую толпу, а она осталась на обочине, бормоча:
— Бессердечный юноша не уважает мой почтенный возраст и мою добродетель! Однажды, когда волосы его поседеют и поредеют, а кости станут болеть, он вспомнит меня, когда прекрасный корабль, к которому он сейчас так гордо спешит, превратиться в гниющий остов на берегу, когда никто не станет приветствовать его с криками «Ура!» и хлопать по спине!
И она украдкой вывела ногой в пыли магический знак.
Ясон продолжал свой путь по дороге, огибающей бухту, и в Пагассах встретил своих товарищей, которые уже поджидали его. Они сидели на мотках веревки, сложенных парусах и прочих корабельных принадлежностях, собранных на берегу.
Аргус, одетый в длинный плащ из бычьей шкуры, с длинными черными волосами по плечам, стоял, с нетерпением ожидая разрешения спустить корабль на воду. Геркулес еще не явился, но Ясон велел приступать к спуску корабля без него. Ясон дал обет принести жертву Аполлону, а его отец Эсон раздобывал быков на каждый из трех дней, чтобы принести жертву Зевсу, Посейдону и Афине соответственно. Он пообещал дать Ясону еще быков для жертвоприношений, так что всем собравшимся предстоял обильный пир, как только корабль будет спущен на воду. Едва Ясон им об этом сказал, они вскочили на ноги и начали собирать большие плоские камни, которые сложили друг на друга, соорудив алтарь, и накидали сухих бревен.
Покончив с этим, Ясон снял с себя все, кроме кожаных штанов, и положил одежду на большой камень выше отметки прилива, остальные последовали его примеру. Затем, по приказу Аргуса, они обвязали корабль от носа до кормы четырьмя тяжелыми веревками, которые сперва намочили, а затем туго натянули на лебедку. Когда веревки были закреплены и завязаны, Ясон воззвал поочередно к каждому из четырех Олимпийских божеств, которые покровительствовали плаванию, с просьбой последить за веревками.
Аргус уже приготовил мотыги и отправил своих товарищей вниз по берегу к морю копать ров, немного шире, чем корабль в поперечнике, начиная от корабельного носа. Там, на полмили вокруг, было глубже. Позади их, пока они копали, их слуги, вооруженные тяжелыми бревнами, утапливали каменистый песок во рву, чтобы поверхность стала ровной. «Арго» уже стоял на катках. Теперь оставалось положить другие катки, сделанные из крепких сосновых бревен, очищенных от коры, в ров впереди судна и потащить по ним корабль. Близ острой кормы едва хватало места для двух или трех волочильщиков, но Аргус развернул весла в весельных отверстиях, так что их комли выдавались теперь на пару футов за планширом, а лопасти упирались в ребра противоположного борта. Затем он приставил к каждому веслу человека, вскарабкался на нос и вскричал: «Раз-два-три — взяли!» Аргонавты потянули корабль, работая руками и плечами, упираясь ногами в землю, толпа хранила благоговейное молчание. «Арго» содрогнулся, заскрипел и начал медленно скользить вперед. Люди у весел и у кормы налегли посильнее, а Тифий следил за направлением движения, крича: «Дружнее, вы, по правому борту! Не жалейте сил, вы, по левому!» Катки застонали, и от трения поднялся дымок, а судно, гремя, ехало вниз. Тифий кричал: «Эй там, эй там! Не сметь пихаться! Теперь придержите! Дружнее, дружнее, ребятки!» Затем нос корабля со свистом скользнул в воду, и вот весь корабль очутился на воде. Тифий, у которого был наготове кувшин оливкового масла вылил его в море, плеснув сперва немного на корму — то было возлияние богу Посейдону с просьбой утихомирить море.
«Арго» ровно скользил по воде, и толпа трижды прокричала «Ура!», желая им удачи. Экипаж поставил судно на якорь на мелководье и, снова перевернув весла и укрепив их в весельных отверстиях кожаными петлями, начал таскать на борт грузы. Аргус проследил за установкой мачты, за подготовкой петель и блоков для подъема реи, а затем за укреплением рангоута и такелажа. Но он не поднял паруса, поскольку было безветрие.
Все было почти закончено, когда с берега вдруг послышался крик ужаса. Со стороны Иолка шел Гилас, шагавший рядом с простой запряженной быками повозкой, в которой, вытянувшись во весь рост, лежал Геркулес, а за ней тянулась процессия плакальщиков.
— Он мертв! Геркулес, наш предводитель, мертв!
А кто-то добавил:
— Без Геркулеса нельзя! Геркулес мертв! Мы не можем отплыть!
Но оказалось, что он всего лишь мертвецки пьян и что наемные плакальщики, приняв между делом угощение, явились в Пагассы, чтобы пожелать «Арго» удачи на дорогу.
Когда Гилас привел Геркулеса в чувство, выплеснув ему в лицо полный шлем морской воды, тот вскочил в ярости, схватил дубину и выпрыгнул из повозки, которая подкатила прямехонько к недавно выстроенному алтарю. Люди бросились врассыпную, аргонавты вскарабкались на борт и скорчились в три погибели внутри. Внезапно Геркулес нанес один за другим два мощных и метких удара по головам белых быков, которые тащили повозку. Те упали замертво рогами вниз. Ясон, выглянув за корму с места кормчего, вскричал:
— Хороший удар, благороднейший Геркулес! Ты расправился с жертвами хоть куда!
Геркулес потер глаза и пробудился, словно вышел из транса. Затем принялся смеяться. Народ выбрался из своих укрытий, аргонавты снова попрыгали с корабля в воду, и все тоже начали смеяться, даже наемные плакальщики. Затем Ясон крикнул Анкею большому и еще двоим, чтобы помогли ему распрячь убитых быков и подтащить их к алтарю. Это были те самые животные, которых Эсон хотел принести в жертву. Гилас увидел, как их гонят по дороге к Пагасам, одолжил их и запряг в повозку, чтобы отвезти Геркулеса.
Стоя перед алтарем, Ясон вскричал:
— Солнцеподобный брат Луноподобной Артемиды, Аполлон Дельфийский, Грозный Волк, Увенчанный Лаврами Аполлон, Сажающий на Корабль, которому я пообещал эту жертву шесть месяцев назад, когда посетил его славное святилище и город — выслушай меня! Не я, а Геркулес Тиринфский заклал этих быков в твою честь, и так скоро — и я не успел омыть водой для очищения мои руки, не насыпал твою долю священного ячменя в углубление алтаря. Ты знаешь, Дорогой Повелитель Мышей, как быстр Геркулес в любом начинании, взгляни благосклонно, умоляю и твое мусическое Величество, на это нарушение того, что предписано обычаем. Отмыв мои руки от нечистоты, я посвящаю этих прекрасных беспорочных животных тебе, Открыватель истины, посыпая солью, как приправой, их головы. Приведи наш корабль, молю тебя, целым и невредимым обратно, на этот берег в Пагасы, после того, как мы выполним нашу задачу, и сохрани всех, кто на корабле. По возращении каждый из нас, кому будет сохранена жизнь, снова возложит на это алтарь прекрасные приношения — бычье мясо и другие дары, бессчетные и бесценные подношения принесем мы в твои посещаемые пчелами святилища в Дельфах, Темпах или Ортигии. С нами поплывет Идмон, гость твоего дельфийского дома, а также благочестивый Адмет, царь Фер, который оказал тебе необычайное почтение, когда ты был у него в работниках и обязан был подчиняться любому его распоряжению. Защити то, что — твое, Небесный Лучник с Длинными Волосами, и даруй нам благой знак, когда мы развяжем перлини, ходатайствуй также за нас перед твоим суровым дядюшкой Посейдоном, чтобы его морские кони-волны не слишком беспокойно вздымались над глубинами.
С этими словами он положил ячменную кашу на алтарь, довольный собой, так как упомянул в своей речи большую часть священных атрибутов божества.
Затем Идмон, жрец Аполлона, перерезал глотки быкам жертвенным ножом из темно-зеленого обсидиана. Кровь потоком хлынула в ров, окружающий алтарь, — теплый напиток, который умиротворит затаившихся рядом духов.
Линкей, зрение которого было столь острым, что он мог различить семь звезд в Плеядах на ночном небе, когда другие видели только шесть, и всегда первым обнаруживал тайное присутствие божества, призрака или духа, заулыбался. Он сказал вполголоса Анкею Маленькому:
— Как они жадно пьют, эти призраки! Среди них есть один свирепого вида пастух, судя по одежде, этик или дриоп, который отодвинул плечом всю ораву от рва, и пьет куда больше, чем ему положено по справедливости. Рядом с ним — громадная овчарка. И оба они лакают кровь, не давая ей впитаться в песок.
Ясон не расслышал этих слов, но Анкей Маленький сохранил их в памяти.
Аргусу, как мужчине-Быку, запрещено было есть говядину, только в священную годовщину. Он воздвиг другой алтарь и заклал перед ним прекрасную овцу богине Афине. Линкей снова толкнул Анкея Маленького локтем и сказал:
— Летучие мыши и совы! Ну и аппетит у этого пастуха-этика и его псины! Теперь они набросились на овечью кровь, которая им больше по вкусу! Если они выпьют еще немного, кровь окрасит их, и даже ты увидишь. Интересно, по какому делу они сюда пришли? Косматая рыжая овчарка скалит клыки на Ясона, о, как странно, — а вот призрак бронзового наконечника копья, выходящий из собачьей спины!
Но Ясон и этих слов не расслышал, он был занят тем, что снимал белую шкуру быка. Благородные с презрением следили за его ловкой работой, ибо свежевание люди знатного рода оставляли своим слугам. Разок надрезав там, дернув тут, снова надрезав, Ясон вскоре целиком снял шкуру с туши, так что ни одна капля крови не проступила на белых волосках.
Пока Ясон этим занимался, призрак пастуха медленно подкрадывался к нему, в глазах его горели огонь убийцы. Линкей, торопливо пошарив в мешке, вынул три боба, бросил их себе в рот и выплюнул в сторону призрака. «Сгинь, изыди!» — прошептал он. Призрак исчез с беззвучным криком гнева и боли.
Медленно поворачивались дубовые вертела, большие куски мяса жарились на алтарном огне, священные берцовые кости, оплавленые жиром, горели с возбуждающим аппетит запахом. Идмон наблюдал за дымом, вздымавшимся над прибойными бревнами темными спиралями доброго предзнаменования, пока Ясон совершал возлияние молоком и медом Аполлону, а пока Идмон смотрел на дым, Аполлон вдохновил Идлюка на пророчество, и жрец вскричал:
— Идмон, Идмон, что видишь ты в пламени? — И ответил сам себе: — Я вижу маленький желтый ядовитый цветок. Я вижу твою смерть, Идмон, смерть на цветущем лугу, далеко от твоего дома в прекрасных Дельфах, вижу, как корабль плывет на восток без тебя, слышны мерные удары весел, а лица твоих спутников сияют от гордости за победу.
Товарищи Идмона посочувствовали ему, но на душе у них полегчало: он не увидел в пламени гибель их всех. Они начали отговаривать его от участия в плавании. Но Идмон ответил:
— Страшиться будущего постыдно для жреца.
К Мопсу подошли две трясогузки, разгуливающие по пляжу, и встали близ него, беспокойно трепеща, а потом улетели. Ясон отвел Мопса в сторону и спросил, что они сказали. Мопс ответил:
— Трясогузки — предусмотрительные создания. Они напоминали мне, чтобы я взял с собой на корабль мази, средства для лечения ран, жаропонижающие и другие лекарства. Но я уже сложил в полотняный мешок все, что нам в походе понадобится.
Все было готово к пиршеству, прежде чем солнце достигло зенита, под руководством Аргуса были сделаны последние приготовления к плаванию. Теперь все уселись в круг алтаря и начали с жадностью поедать великолепное жареное мясо, отрезая от больших шипящих кусков своими ножами. Гилас разбавлял ароматное вино в расписных минийских глиняных чашах и подносил каждому по очереди с любезными словами. Вино было сдобрено дикой мятой.
Когда все насытились и расслабились, Аргус встал на ноги и, подняв руку, призвал к молчанию. Вот что он сказал:
— Господа, следуя указаниям, которые дали мне в Афинах Архонты, царь и царица, получившие их от самой богини Афины с увенчанным кукушкой скипетром, я должен был построить корабль для Ясона, миния, наследника фтиотийского царства, корабль, на котором он и его товарищи отплывут в Колхиду на дальний край Черного моря, чтобы вернуть украденное Золотое Руно Лафистийского Овна. Эти указания я выполнил — Ясон одобрил мою работу. Но мои отношения с вами не прекращаются и сейчас, после того, как, корабль построен, решил отплыть на «Арго», так я им горжусь. Не допускаю мысли, что кто-нибудь из вас пожалеет для меня место на нем, хотя я и не присутствовал, когда проводили отбор в экипаж, ибо если корабль, не ровен час, бурей бросит где-нибудь на прибрежные скалы, кто лучше меня знает, как починить его, чтобы он снова поплыл. Но скажите мне, господа, кто из вас — капитан, которому я должен принести, согласно обычаю, присягу? Это Ясон, который волей богов говорят был намечен руководителем экспедицией и выслал вестников, которые призвали всех сюда? Или это — Геркулес, князь Тиринфский, слава и могущество которого неизмеримо превосходят достоинства всех ныне живущих? Я слышал, как некоторые из вас говорили, что было бы безумно самонадеянно со стороны Ясона или кого-то еще претендовать на главенство после того, как Геркулес (он, правда, не стал минием даже по усыновлению) согласился с нами отправиться в путь. Хотя никто из нас не любит подчиняться, если может распоряжаться, все же мы должны выбрать вождя, который будет заключать для нас договоры в иноземных дворах, у которого будет решающий голос на наших военных советах. Что касается меня, я готов повиноваться и Ясону, и Геркулесу, и любому другому, кого бы вы ни выбрали, и больше ничего не скажу, дабы не повлиять на ваше решение, кроме того, что именно Ясону доверил Отец Зевс священную ветвь и что царь Пелий, вдохновленный, возможно, своим отцом Посейдоном, выразил сомнение, вынесет ли мой корабль, каким бы крепким он ни был построен, тяжесть Геркулеса.
Тогда Адмет, Пелей и Акаст закричали: «Хотим Геркулеса!», и все аргонавты подхватили их крик: «Геркулеса! Геркулеса!» Только храбрец выкрикнул бы другое имя, ибо никто не знал, насытился ли Геркулес и восстановил ли он свое обычное добродушие после пьянки на горе Пелион. Геркулес взял баранье плечо, которое Аргус дал ему вдобавок к говяжьему спинному хребту, преподнесенному Ясоном, сорвал с него мясо, которое там еще оставалось, запихал себе в рот, вытер жирные руки о свою гриву и принялся чистить зубы кинжалом. Затем увидев, что над морем с резкими криками летит птица, сулящая недоброе, запустил в нее бараньей лопаткой и поразил ее насмерть.
— Ага, попал, как всегда, — прорычал он, когда все кругом зашумели в изумлении.
Возобновились крики: «Геркулеса! Геркулеса!» Но он простер правую руку и сказал:
— Нет, приятели, не стоит выбирать меня, я слишком часто напиваюсь до бесчувствия. Кроме того, в любой момент этот треклятый вестник Талфибий, которого я зову Навозным Жуком, может подкрасться ко мне бесшумно и сказать: «Привет тебе от царя Эврисфея, благороднейший князь Геркулес. Принеси ему трезубец Посейдона!» Тогда я буду вынужден оставить вас и отправиться совершать новый Подвиг: ибо всякий раз, когда отказываюсь подчиниться, детские голоса в моей башке звучат все громче и громче, так что у меня перепонки лопаются, а невидимые руки щиплют меня за нос и ставят дыбом короткие волосики у меня на висках, там, где кожа особенно нежная. Выберите кого-то другого. После паузы кто-то закричал: «Адмета!», а кто-то — «Анкея Большого!», а кто-то еще — «Кастора и Поллукса!» Но никто не крикнул «Ясона!». Немного погодя Геркулес унял шум и гам, махнув рукой, и сказал:
— Мой несчастливый друг, кентавр Хирон, поведал мне прошлой ночью, что он верит в способность Ясона возглавить экспедицию, если я сам откажусь. «Ты действительно имеешь в виду Ясона, сына Эсона?» «Да, — ответил он. — Олимпийцы оказали ему необычайную милость, а я благодарен ему за то, что он помирил меня с лапифами. Знаешь, он какой? Большинство мужчин либо завидует ему, либо презирает его, а женщины влюбляются в него с первого взгляда. А поскольку женщины и среди дикарей и среди развитых племен держат тайные поводья власти и в конце концов добиваются своего, дар, которым наделила Ясона Богиня Нимфа, — не из последних. Он даже лучший предводитель, чем ты, Геркулес, которым все мужчины восхищаются, и никто из них не завидует, но при первом взгляде на которого любая женщина, если она в своем уме, подбирает подол и с криком удирает». Хирон справедливо славится мудростью, хотя и преувеличивает страх, который испытывают передо мною женщины. Поэтому, отказываясь сам возглавить экспедицию, я готов сразиться со всеми, по одиночке или сразу, кто посмеет оспаривать выбор Хирона. Но пусть никто меня не спрашивает, презираю я нашего Ясона или завидую ему.