Роберт Грейвс. ЗОЛОТОЕ РУНО (171)

РОБЕРТ ГРЕЙВС \ ПОЭТ \ ПИСАТЕЛЬ \

МИФОЛОГИЯ \ФИЛОСОФИЯ\ ЭТИКА \ ЭСТЕТИКА\ ПСИХОЛОГИЯ\

ГОМЕР ИЛИАДА \ ГОМЕР ОДИССЕЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Остров женщин

Гипсипила приняла Эхиона в помещении, которое у мужчин прежде было палатой Совета. Он сказал ей, что «Арго» совершает торговое плавание во Фракию, добавив, что миний Ясон, капитан судна, желает остановиться в Мирине, чтобы накормить экипаж и дать ему передохнуть. Гипсипила спросила, под чьим покровительством проходит плавание. Он ответил:
— Зевса, Посейдона, Аполлона, Афины, Артемиды.
Она ответила: «Хорошо», но довольно холодным тоном, он оказался достаточно проницателен, чтобы добавить:
— Более того, к нам благосклонна Триединая Богиня.
Он увидел, что при этих словах лицо ее просияло.
Эхион не задавал бестактных вопросов по поводу отсутствия мужчин на улицах и в палате Совета, Гипсипила заговорила с ним более дружелюбно, объявив, что все лемносские мужчины отплыли во Фракию в военный поход, ее Совет должен сейчас решить, подобает ли в их отсутствие позволить мужчинам-иноплеменникам высадиться на остров. Она выразила надежду, что Ясон потерпит час или два, пока Совет не примет решения. А в знак дружбы она передает ему кувшин меду.
Эхион являл собою великолепное зрелище в своем платье вестника, он нес оливковый жезл с двумя побегами наверху, переплетенными вместе и перевязанными белой шерстью, как если бы то был скипетр. Когда он вышел из палаты в сопровождении изящной девушки, пошатывающейся под тяжестью огромного кувшина меду, многие женщины не удержались — протянули руки и ласково погладили его по плечам. Он улыбался, подтверждая, что их благосклонность ему приятна, что придало женщинам еще больше смелости, и так — пока Гипсипила не призвала их к порядку и не напомнила им, что личность вестника неприкосновенна и что над нею недопустимо насилие.
Эхион вернулся на корабль и обо всем рассказал, отпустив сухие замечания по поводу странной необузданности лемносских женщин, Бут попробовал меду. После недолгой паузы Бут произнес:
— Недурной мед. Главным образом вереск, немного тимьяна, далее — розмарин, что ли? Да, розмарин, и чуть-чуть цикламена. Должен признать, что для простого островного меда это и впрямь очень хорошо. Аттический мед, конечно, изысканней, ибо гармония оставляющих придает его вкусу завершенность, все равно как мелодия, хорошо исполненная на семиструнной цитре, приятнее для уха, чем мелодия, столь же хорошо исполненная на лире, у которой три струны. Но если бы меня попросили оценить, что лучше: мелодия, хорошо исполненная на трех струнах или — дурно исполненная на семи, я бы ответил: «Три струны лучше». Лемносский мед — совершенство по сравнению с тем, который выставил перед нами Пелий в Иолке, хвастаясь, что это — чистый мед из цветов земляничного дерева. Земляничное дерево — вот уж и впрямь! Я не против привкуса дикого чеснока в вареной баранине с ячменем, но, клянусь Совой Афины, законы гостеприимства требуют держать чеснок подальше от кувшинов с медом. Однако неблагодарностью с моей стороны было бы порицать нашего царственного хозяина, да и неразумно это делать в присутствии его сына, его племянника и зятя — людей высокородных. Пусть вся тяжесть моих обвинений падет на Главного Управителя. Вот что я хочу сказать: если все удовольствия Лемноса столь же просты, но великолепны, как этот мед, я с огромным нетерпением жду, когда нас пустят на остров.
Совет Гипсипилы разрывался в душе между решением, которое он принял — никогда больше не доверять мужчинам и не допускать их на остров — и с приливом любовной страсти, который вызвало появление Эхиона. Гипсипила обратилась к ним так:
— Дорогие сестры, тетушки, племянницы, кузины и ты, моя маленькая дочь Ифиноя, терпеливо выслушайте меня, а затем дайте мне совет. Эти минии, если только их вестник не лжет, а я думаю, вряд ли он отважился бы лгать, назвав такое множество богов, богинь и саму Великую Мать — имеют мирные намерения и рады будут получить в дар вино, мед, ячменный хлеб, сыр и нашу добрую лемносскую баранину. После того, как они сойдут на берег размять ноги, держась, по нашей просьбе, подальше от домов Мирины, они отплывут к Имбросу — это их следующая стоянка по пути во Фракию. Признаю, вид их корабля наводит на мысли скорее о войне, нежели о торговле. Похоже, что во Фракии они собираются заняться чем-то вроде пиратства, но пусть это нас не волнует. Фракийцы нам далеко не союзники. В нашей власти держать миниев на расстоянии вытянутой руки, ибо мы многочисленнее и хорошо можем показать себя в битве.
Их вестник, кажется, принял за правду мой рассказ о том, что наши мужчины задержались во Фракии, так что они не станут на нас нападать, тем более если наши дары придутся им по вкусу. И все же было бы опасно предоставить им в нашем городе полную свободу, ибо кто-нибудь из нас наверняка выболтает правду о том, что случилось в ту кровавую ночь. Тогда хотя эти минии, может, и не станут порицать, рассказ о нашем ужасном деянии все же скоро разнесется по Греции. Его услышат фракийцы и немедленно поплывут сюда, чтобы отомстить нам за смерть своих дочерей.
После паузы заговорила Ифиноя:
— Матушка, после того, как я передала кувшин с медом мужчинам на корабле и ушла, я украдкой вернулась по оврагу и спряталась за скалой, чтобы послушать, о чем они говорят. Морской ветер доносил до меня каждое слово. Я услышала, как один человек, которого вы называли Анкей Маленький, сказал: «И это в самом деле так? Тогда то, что рассказал мне Фоант — не вымысел, а правда, в конце концов». Кто-то спросил: «Что за Фоант и что он тебе рассказал?» Он ответил: «Фоант — старый лемносец, которого я подобрал во время моего плавания с Самоса в Иолк, он плыл в лодочке без весел, я высадил его на островке Сикиносе близ Наксоса. Он обезумел от жажды и голода и все твердил, что женщины Лемноса убили на его острове всех мужчин, кроме него, и пустили его в море в этой лодчонке. Рассказ его изобиловал всяческими подробностями, которые были, очевидно, неправдой — например, что у него в сундуке под сиденьем кормчего — немного ячменного хлеба и парочка молочных овец, так что мои товарищи и я сам ни одному его слову не поверили». Матушка, я не вижу причины удерживать этих красивых моряков подальше от нас, коли они уже знают самое худшее. И вот что я должна сказать: их высокий капитан, с светлыми, украшенными лентами волосами, на котором рубаха из пятнистой шкуры — самый красивый мужчина, какого я в жизни видела.
Воцарилось молчание. Затем поднялась дряхлая старуха, которая была некогда кормилицей Гипсипилы. Она сказала:
— Дорогие мои, я — старая женщина, давно неспособная рожать, слишком морщинистая, желтая и худая для любого мужчины. Поэтому все, что я сейчас говорю, говорится беспристрастно. Я уверена, что мы поступили правильно, убив наших мужчин с их женами: мы обязаны были отомстить за честь Богини. Совершив это, мы искупили заблуждение, в которое впали в последние годы. Ибо, когда моя мать была девочкой, наглость мужчин сдерживали тем, что, по достижении зрелости, каждому из них ломали правую ногу в честь хромого героя Гефеста, и они не могли состязаться с нами в бою или на охоте: они могли лишь ходить за плугом, плыть на лодке и стоять у наковальни. Но этот обычай мы нарушили, думаю из неуместной жалости, и отложили свои дротики в сторону. Уверена, мы правильно поступили, убив детей мужского пола; тем самым уберегли тех, кто их вскормил, не дав им пригреть змею на груди. Но запретить мужчинам ступать на этот остров, по-моему, глупо. Судите сами, мои дорогие, даже если вы способны защитить Лемнос от всех пришельцев, какую жизнь в старости вы себе этим предуготовляете? Когда мы, старухи, все вымрем, а вы, хорошенькие девочки, сядете на наши места у очагов, как вы жить-то будете? Может, разумные быки сами запрягутся и вспашут поля по своему добровольному согласию? Или деловитые ослы возьмут серпы и станут жать? Или рыбы выскочат из воды прямо вам на сковороды? Мне лично и думать противно, что я умру и буду похоронена прежде, чем мои уши услышат крики и вопли здоровых маленьких мальчуганов, играющих во дворе в пиратов, пока что я слышу только унылый скулеж девчонок, которые щиплют и царапают друг дружку и шепчут друг дружке в уголке вздор.
Станьте опять женщинами, красавицы Лемноса, выберите себе возлюбленных из этих красавчиков-чужестранцев — доверьте себя им — ибо среди них есть и великие князья — и породите племя лемносцев, которое будет благородней прежнего.
Вздох облегчения и взрыв аплодисментов обозначили конец старухиной речи. Ифиноя, приплясывая от нетерпения, вскричала:
— Матушка, матушка, можно я сразу же пойду и приведу сюда этих хорошеньких морячков?
Гипсипила поставила вопрос перед Советом, который выразил свое одобрение, не подав ни единого голоса против. И хотя некоторые из женщин и раньше подозревали, что Гипсипила потихоньку спровадила Фоанта с острова, они были в тот миг столь радостно возбуждены, что не посмели обвинить ее в этом преступлении. И вот Ифиною послали на берег. Она примчалась туда и крикнула:
— Дорогие моряки, добро пожаловать на берег, разомните ноги! Моя матушка, царица Гипсипила, обещает вам, что вы проведете здесь время счастливо, как у себя дома со своими женами, которых вам сейчас, увы, должно быть, не хватает.
Аргонавты радостно закричали и стали посылать ей воздушные поцелуи, Идас же хрипло рассмеялся и толкнул локтем под ребра своего соседа Аргуса со словами:
— Эй, Аргус, а как там твоя хромая нога? Не хочешь выйти на берег и размять ее?
Эта острота всех развеселила, и Ясон отдал приказ подвести корабль к берегу. Все склонились над веслами и вскоре услыхали, как шипит их длинный киль, врезаясь в песок. Они развернули весла, следя, чтобы не ударить один другого в нетерпении по голове, затем выкарабкались наружу и, навалившись на концы весел, наполовину вытащили «Арго» из воды. Геркулес выкатил за борт якорные камни.
Зоркие глаза Ифинои выискивали среди них хорошенького мальчика, чтобы взять его себе (ибо она уже достигла брачного возраста), и вот ее взгляд упал на Гиласа. Она многозначительно улыбнулась ему. Гилас покраснел и ответил застенчивой улыбкой.
— Веди нас, дорогое дитя! — крикнул Ясон. — Мы все до одного следуем за тобой. — Он распустил свою длинную гриву и взял в руку дротик, который дала ему Аталанта в Метоне в знак того, что будет верна ему как вождю; дротик был с железным наконечником, а рукоятку украшали три тонких золотых ленты. Затем он надел свой лучший плащ, цвета пурпура, плащ был расшит символами, рассказывающими историю утраты Руна, хотя, незнакомый с языком искусства не понял бы их значения. Спереди были видны Фрикс и Гелла, летящие по воздуху на спине золотого барана, Гелла при этом падала в объятия Тритонов и Нереид, в то время как Нефела, мать этих детей, в виде облака, хлопая плащом, создавала ветер, гнавший их вперед, а Триединая Богиня, представленная, как три прекрасные женщины, держатся за руки, попирала ногами распростертого Афаманта, их отца. Баран, казалось, что-то говорил Фриксу. Стервятник терзал печень мужчине, скорее всего Прометею, в руке он держал огненное колесо, а позади возвышалась заснеженная гора. На самом деле так обозначался Фрикс после прибытия в Колхиду. Под огненным колесом подразумевалось посвящение Руна святилищу Прометея, а стервятник указывал на то, что Фриксу не были устроены достойные похороны. Изображение Ясона, размахивающего копьем в пещере Хирона, который был представлен получеловеком-полуконем, наигрывающим на флейте, было столь же таинственное; Ясон казался пигмеем, на которого нападет чудовище с трубкой, пускающей отравленные стрелы.
Другие аргонавты начали принаряжаться и прихорашиваться, и после того, как они покончили с туалетом, они выглядели блестяще, Ясон спросил:
— Кто остается охранять корабль на случай нападения? Ты, Мелапм? Ты, Маленький Анкей?
Эти двое согласились остаться, хотя и были разочарованы, что не идут с остальными, но неожиданно Геркулес сказал:
— Ступайте оба! Мы с Гиласом остаемся здесь. Он еще недостаточно взрослый для развлечений того рода, что нам обещают. Если я оставлю его в обществе той горячей юной девицы; она совратит его так же быстро, как солнце растапливает масло.
Глаза мальчика затуманились от обиды. Он взмолился:
— Геркулес, отпусти меня! Со мной ничего плохого не случится. Я ведь уже почти мужчина!
Аталанта, у которой было доброе сердце, сказала:
— Геркулес, отпусти его и сам иди. Я возьму на себя обязанности стража. Признаюсь, я собралась поточить лясы с этими прелестными лемносскими девушками, а заодно и поесть чего-нибудь вкусненького. Но я вполне могу и остаться: я не могу принять участия в любовных играх, которые, похоже, последуют за пиршеством, и буду только стоять на пути у других. Так что иди, Геркулес, убережешь Гиласа от беды, подав ему пример добродетели.
Тут вмешался Ясон:
— Одной женщины недостаточно, чтобы охранять «Арго».
Аталанта сдержала гнев:
— Мелеагр может остаться со мной, если пожелает, — сказала она.
Геркулес рассмеялся:
— Да ты влюблена в Мелеагра, и ревность не позволяет тебе отпустить его к лемносским бабам. Хочешь сохранить его для себя?! Но я не оставлю тебя с ним наедине, а то еще накличу неудачу. Ты не можешь спокойно отпустить Мелеагра от себя, а я не могу спокойно оставить его с тобой, а не то как бы ты Артемиду не разгневала: докучая ему своими приставаниями. Нет, нет! Мы с Гиласом останемся, верно, мой дорогой мальчик?
Он заключил Гиласа в свои медвежьи объятия и стискивал его, пока тот не пропищал:
— Да, да, Геркулес! Отпусти меня! Я сделаю все, как ты говоришь. Только отпусти меня!
— Очень хорошо, — сказала Аталанта. — Пусть будет, как ты желаешь.
Мелеагр отстал от остальных и прошептал ей:
— Милая, давай поговорим с Геркулесом. Предложим ему позаботиться о Гиласе, пока он будет с остальными на пиру, который он ни за что не пропустит. Гиласа ничто так не порадует, как возможность освободиться на несколько часов от общества своего приемного отца. Если Гилас будет свидетелем нашего целомудренного поведения, Геркулес не сможет возражать против того, чтобы мы остались вместе.
Аталанта кивнула, и Мелеагр пошел к Геркулесу, но тот, услышав его слово, помахал пальцем у него перед носом.
— Нет, нет! — вскричал он. — Я понял, что вы затеваете. Хочешь порезвиться с Аталантой под предлогом охраны корабля? Но стоит мне повернуться к вам спиной, вы бросите Гиласа в объятия Ифинои, а после заявите, что он все время был с вами. Нет, нет, я останусь здесь, понятно? Нет у меня особого желания идти в Мирину. Не такое уж удовольствие доставляет мне любовь, которой, как вы можете предположить, я занимался с огромным количеством женщин… Охо-хо! не везет мне. Женщины всегда хотят от меня сына, такого же высокого и сильного, как я. А я всегда хочу дочку, такую же тоненькую и хорошенькую, как она. И всякий раз проигрываю, а она выигрывает. Наверно, это все из-за Геры — подумайте только: двести или триста сыновей, и ни одной дочери! Священные Змеи! Вы слышали когда-нибудь о чем-нибудь подобном? Но я великодушен и решил отказаться от состязания… Так о чем мы говорили минуту назад?
Аталанта коротко ответила:
— Мы с Мелеагром предложили, что будем охранять «Арго» и присмотрим за Гиласом, пока ты — в Мирине. Ты отказался. Идем, Мелеагр!
Когда они вместе удалились, Геркулес сказал Гирасу:
— Что за недобрый нрав у этой Аталанты! Но, полагаю, не хуже, чем у большинства женщин. Ну, а теперь, мой дорогой, ты избавлен от этой маленькой жадной лемносской девки, избавлен твоим дорогим и нежным Геркулесом. Я голоден. Как насчет того, чтобы поесть?
Гилас крикнул вслед Аталанте:
— Скажи Ифиное, пусть принесет моему приемному отцу поесть. Скажи ей, что ему нужны жареная овца и трехгаллонный кувшин вина.
Ифиноя провела Ясона и остальных аргонавтов через городские ворота. Женщины громко восхищенно приветствовали их. Маленький Анкей передал по всей колонне: «Глядеть вперед, не убирать рук с оружия!»
Они прошли в палату Совета, вооруженные девушки отворили им двери, украшенные бронзовыми головами львов, пригласили сесть на скамьи, сказали, что дальше, по коридору, есть прекрасная уборная с сиденьями в критянском стиле, куда подается вода из цистерны на крыше, у каждого сиденья висит на стене мешочек гусиных перьев.
Вскоре Ясона провели к Гипсипиле. Она сидела в великолепно обставленной комнате наверху с выходящим на север окном. Там были личные апартаменты критского наместника до того, как Тесей разграбил Кносс (после чего последовал мятеж всех критских колоний, включая и Лемнос). На стенах были изображены Лев Реи, рвущий на куски ее нагих врагов, мальчики, разъезжающие на дельфиньих спинах, и две женщины, обменивающиеся цветами на рыночной площади Кносса.
Ясон почтительно приветствовал Гипсипилу.
— Прекрасная царица, я уже слышал вести о ваших несчастьях от старого Фианта, уроженца Лемноса, которого один из моих товарищей подобрал в лодке без весел недалеко от Наксоса. Он сообщил, что ваши мужчины давно изводили вас и вынудили вас убить большинство из них.
Гипсипила осторожно ответила:
— Меня радует, что благородный Фоант, брат моей матери, еще жив, хотя не могу постичь, как ему удалось доплыть до Наксийского моря. Он не в своем уме. Когда мы в последний раз встретились, он не вполне понимал, что происходит. Год назад, когда настало время выходить в море, наши мужчины вместо того, чтобы мирно, как обычно, ловить рыбу, начали совершать набеги на Фракийский берег, привозя нам оттуда в дар коров и овец. Мы, женщины, не желали, чтобы нас вовлекли в войну с фракийцами, и моя мать, Главная Жрица, потребовала от них прекратить набеги. Они жаловались, что рыбы мало, а если ее и поймаешь, она не так вкусна, как говядина и баранина. Моя мать требовала покончить с набегами, если они только не желают, чтобы она отказала им в обычных любовных наслаждениях на празднествах в честь Богини. Ибо Богиня посоветовала ей дать в точности такой ответ. Они очень дерзко сообщили моей матери, что не ее дело, куда они плавают, и подались во Фракию с первым же попутным южным ветром. Там они повстречали фракийских девушек, отмечавших праздник новолуния без мужчин. Они похитили фракиянок и сделали их своими женами, вопреки обычаю острова, где жен до того ни у кого никогда не было, а нам, нимфам, велели отправляться к воронам.
Моя мать умоляла их образумиться и вернуть девушек их несчастным матерям — но они ответили, что мы, нимфы, дурно пахнем и что мы им больше не нужны. Хуже того, они выкинули древний черный образ Богини из храма, что в нескольких милях отсюда, и заменили его образом Бога Кузнеца, который сами создали. Мы ничего не имеем против Бога Кузнеца, хотя и предпочитаем представлять его себе как героя, а не как божество, но почему ради него они изгнали Древнюю Богиню? И вот однажды ночью, когда они валялись на улице пьяные, Богиня вселила в нас отчаянную храбрость: ночью мы напали на город и разоружили их, требуя покинуть остров навсегда под угрозой смерти. Мы сразились и победили. Поняв, что они повержены, они согласились отплыть прочь со своими женами, но только при условии, что мы отдадим им всех мальчиков, а девочек оставим себе. Мы согласились, но не разрешили брать с собой оружие и бронь, поскольку опасались, что они вернутся ночью и нападут на нас. Это было примерно год назад, и с тех пор мы больше ничего о них не слышали. Однажды ночью Фоант отправился за ними на лодке, ему недоставало мужского общества, и мы не смогли уговорить его остаться. Позднее моей дочери Ифиное приснился вещий сон: она увидела, как наши мужчины высаживаются в устье фракийской реки; но разгневанные фракийцы налетели на них и изрубили в куски. Увы, мы некоторым образом повинны в их смерти, как и предполагает Фоант. Кто знает?..
Гипсипила глубоко вздохнула и начала плакать. Ясон поцеловал ей руку, чтобы ее утешить, и она притянула его к себе. Он поцеловал ее в шею вместо руки, шепча, что жалеет ее. Рыдая, она мягко оттолкнула его:
— Не целуй меня из жалости, господин мой. До сих пор меня целовали скорее из любви, нежели из жалости. Ясон, позволь признаться тебе — я в глубочайшей тревоге за наш урожай ячменя. Семена были посеяны без обычных обрядов плодородия. И, хотя появились очень здоровые и зеленые побеги ячменя и проса, ибо мы сделали все, что смогли, пожертвовали Матери козлят и ягнят мужского пола, вознесли ей наши обычные молитвы — что если окажется, что выросла одна солома? Тогда нам грозит голод.
Ясон спросил:
— Слишком поздно спасать ваши просо и ячмень обрядами любви, которые у вас здесь приняты? Мне кажется, нет и, конечно, мои товарищи и я…
— Ты — великодушнейший и благороднейший человек! — вскричала Гипсипила. — Поцелуй меня в губы! А знаешь, я смотрела в окно, когда ты приближался, шагая по улице, во главе твоих блистательных людей, и спросила себя: «Кого он более всего напоминает?»
— И кого же я более всего напоминаю, дорогая? — спросил Ясон, сжимая ее мягкую руку.
Гипсипила ответила:
— Яркую звезду, за которой наблюдает девушка из верхнего окна, когда та поднимается из полуночного моря, девушка, которую на следующий день посвятят в тайны женственности и которой не спится от волнения.
— Я и в самом деле кажусь тебе таким? — спросил Ясон. — Позволь сказать тебе в ответ, что твои ясные черные глаза, как две заводи в полночь на морском берегу, в которых отражается все та же звезда.
— А я не дурно пахну? — спросила Гипсипила, и у нее задрожала губа. — Они говорили, что от наших тел воняет.
— Ты и фиалка, и роза, а дыхание твое сладостно, как у священной коровы Геры, — галантно вскричал Ясон. — В тот миг, когда я бросил на тебя взгляд, сердце мое начало золотой танец. Ты знаешь, как дрожит солнечный луч на беленом потолке верхней комнаты, брошенный сюда от огромного котла с очистительной водой во дворе, с водой, поверхность которой зыблет ветер? Именно так плясало мое сердце и пляшет теперь!
Ниша, близ которой они сидели, образовывала небольшое святилище Госпожи Мирины (так здесь звалась Богиня-Мать). Статуя Матери из покрытой глазурью глины — спокойная, задрапированная в синее, благосклонно улыбалась круглощекому младенцу Загрею у ее ног, тому, который должен был в страданиях умереть ради блага народа. А рядом с ней поднимался простой приземистый крест, вырубленный из белого мрамора, с двумя впадинами у основания, куда возлагались скромные приношения — фрукты и орехи. Гипсипила усеяла возвышение, на котором стояла Богиня, морским песком и раковинами, а в дорогих серебряных вазах по обе стороны креста стояли благоуханные цветы лилий, которые любит Богиня. Только небольшая пятнистая змейка, которую она держала в левой руке, и серебряная луна, качавшаяся у нее на груди, напоминали посетителям о темных сторонах ее натуры. На ней был венец из звезд.
Гипсипила спросила Ясона:
— Разве это — не прелестное святилище? Как ты думаешь, возможно ли, что наша Госпожа однажды будет изгнана с Лемноса? Злые мужчины могут пренебрегать ею или быть с нею непочтительными, но разве она не останется с нами навсегда?
Ясон покачал головой:
— Отец стал очень могущественен, — сказал он, — а каковы его тайные намерения по отношению к той, что была некогда его матерью, а теперь — его жена, кто может сказать? Но давай не будем позволять теологическим вопросам тревожить наши сердца, которые уже достаточно уязвлены стрелами жестокого Бога Любви. Идем со мной, лучезарная Царица, обратно, в Палату Совета!
И все же перед тем, как уйти, он пошарил в своем мешке и отыскал там три лесных ореха и небольшой ломоть твердого козьего сыра и преподнес все это задрапированной в синее Богине, положив во впадины у основания алтарного креста.