Меню
Назад » »

Роберт Грейвс. ЗОЛОТОЕ РУНО (177)

РОБЕРТ ГРЕЙВС \ ПОЭТ \ ПИСАТЕЛЬ \

МИФОЛОГИЯ \ФИЛОСОФИЯЭТИКА \ ЭСТЕТИКАПСИХОЛОГИЯ\

ГОМЕР ИЛИАДА \ ГОМЕР ОДИССЕЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Погребение царя Кизика


Из домов на холме высыпали вооруженные люди, и на берегу разыгралась битва. Аргонавты держались все вместе — за исключение Геркулеса, который рванулся вперед, раздавая направо и налево удары своей ужасной дубиной — противник же бежал беспорядочно. То была первая битва Ясона, его охватила священная ярость. Он ударял копьем, подарком Кизика, темные фигуры, встававшие у него на путл, а тем временем лапиф Полифем своим длинным мечом справа от него и Маленький Анкей своей секирой слева прорубали дорогу к домам. То была кровавая работа, и вот уже десятеро врагов полегло на поле битвы, а остальные обратились в бегство, когда, издав внезапный боевой клич, трое высоких мужчин ринулись с холма. Их предводитель двинулся прямо к Ясону, который выбросил копье вперед и поразил врага. Острие копья вышло около позвоночника, и Ясон не мог высвободить оружие, даже когда уперся ногой в бедра противника. Что касается двух других, один был сражен Маленьким Анкеем, отсекшего ему голову с третьего удара, а другой побежал прочь, крича:
— Мы пропали! О, мы пропали! Наш благородный царь Кизик убит!
Ужас охватил аргонавтов, и Ясон вскричал:
— Света! Света!
Юный Гилас, который тоже всадил дротик в кишки одного врага, схватил дымящийся сосновый факел, который уронил умирающий, и завертел у себя над головой, пока тот ярко не разгорелся. Затем побежал к Ясону, который, склонившись, чтобы рассмотреть человека у своих ног, убедился, что это — действительно царь Кизик, пронзенный копьем, своим даром, которым владел некогда его отец Эней.
Кизик открыл глаза и прохрипел: «Клета! Клета»! затем кровь хлынула у него изо рта, и его не стало.
Теперь они наконец поняли, что проскочили устье реки Риндакос, уйдя миль на двадцать пять вперед, и что Триединая Богиня, горькой шутки ради, привела аргонавтов к тому же перешейку, от которого они отплыли за два дня до того, но с другой стороны.
Ясон приказал вестнику Эхиону вступить во дворец и там, по его повелению, заключить мир с Клетой, братом Кизика и оставшимися в живых долионскими вождями. Эхион храбро принял это опасное поручение, но когда он, наконец, получил позволение войти и попросил провести его к Клете, он обнаружил, что она повесилась на балке в своем брачном покое. Он перерезал веревку, но было уже слишком поздно.


Забрезжило утро, светлое и неспокойное. Ветер вздымал огромные волны, с воем набегавшие на пляж и разбивавшиеся в брызги о корму «Арго». Долионы разыскали своих убитых и потребовали за каждого возмещения, и траурный плач, словно волчий вой, раздавался из каждого дома. Аргонавты стояли, подавленные, маленькими кучками, шепчась друг с другом. Только Идас осмелился высказаться, он шагнул к Ясону и произнес:
— На нас нет вины за это деяние. Кровь наших дорогих хозяев должна пасть только на их головы. Почему ты пренебрег предупреждением Орфея? Почему не умилостивил Богиню?
Ясон положил руку на рукоять меча и сказал:
— Идас, ты поклялся подчиняться мне, как своему капитану. Теперь я приказываю тебе молчать. Послушай меня. Смерть моего злосчастного царственного брата тяжко давит мне на сердце, и все же я считаю, что мне следует корить за это себя не больше, чем тебя. Ясно, что Великая Богиня всех нас сделала орудиями своего мщения за смерть своего священного льва. Пусть же сама Богиня, а не мы, ответит за содеянное нынче же ночью. Никто из нас не был убит или даже ранен, не считая царапины-другой, что примечательно и ясно показывает, что ее праведный гнев обрушился целиком на долионов.
Идас собрался отпарировать эти слова, когда Геркулес схватил его сзади, и подбросил в воздух, так что тот перевернулся кубарем, и приземлился на ноги.
— Хватит! — молвил Геркулес, покручивая дубинку. Идас сдержал свой гнев.
С долионами был заключен мир. Александр, унаследовавший трон, поверил объяснению Ясона, что его люди приняли их за даскилионов; он снял с них вину и признался, что он, со своей стороны, принял их за своих недругов — пеласгов Проконеса. Было ясно, что он испытывает скорее радость, чем скорбь, при смерти брата. Затем аргонавты и долионы соорудили погребальные костры и возложили на них двенадцать трупов, добавив в огонь розмарин и другие благовония, дабы заглушить запах горелой плоти, и сожгли на них всю подаренную «Арго» пищу, кроме вина. Они стали плясать в броне, трижды обойдя каждый костер и бряцая оружием об оружие, а слуги между тем трубили в раковины и били в барабаны, чтобы устрашить духов убитых, и неизменно после третьей фигуры танцоры бросали в костер раскаленные головни и смотрели, как разгорается пламя, пожирая труп. Ветер заставил погребальные костры вожделенно реветь, и вскоре от мертвых не осталось ничего, кроме горячих костей. Над костями были насыпаны высокие курганы, а самый высокий поднялся над Кизиком.
Аргонавты трижды омылись в проточной воде и переменили одежду. Они принесли в жертву черных овец, перевернув их головами вниз и пролив их кровь на курганы, чтобы мстительные духи утолили свою жажду; а также совершили возлияния вином, чтобы те обо всем забыли. Они рвали на себе волосы. Однако о духе Клеты аргонавтам не стоило тревожиться.
Три дня шли погребальные игры в честь царя Кизика, в которых также участвовали и долионы. Но аргонавты победили во всех состязаниях, как и можно было ожидать.
В схватке борцов представлять их был избран Большой Анкей, а не Геркулес и не Кастор. Ибо Геркулес убил неумышленно двоих, с кем встречался на арене, и его все еще терзали порой их негодующие духи, а Кастор повредил себе палец, когда прыгал на берег с «Арго» в ту роковую ночь.
Во время первой встречи Анкей схватил своего противника-долиона за талию, сбил его с ног, отбросил в сторону и быстро прижал к земле, прежде чем тот опомнился от изумления. Это принесло Анкею золотую чашу, ибо долионы отказались попытать с ним удачи во второй раз.
В состязании по поднятию тяжестей легко победил Геркулес. Его противник-долион старался взвалить себе на плечи новый якорный камень «Арго», но пока он шумно дышал и бесплодно напрягался, Геркулес подошел сзади и, силой усадив его на камень, подвел под камень одну руку и взгромоздил его себе на голову вместе с сидящим на нем долионом. Затем, когда долион спрыгнул и признал себя побежденным, Геркулес стал подбрасывать камень в воздух одной рукой, спрашивая, не согласится ли кто-нибудь сыграть с ним в мяч. Ответа не последовало, и тогда он запустил камень в воздух, словно метательный диск, над головами зрителей. К счастью, никто не пострадал. Этим Подвигом Геркулес завоевал серебряную чашу — ибо долионы выше ценили серебро, чем золото.
Кастор получил золотой гребень для шлема, за то что выиграл два состязания в беге колесниц; но сами скачки не оказались примечательными, так как местная порода лошадей никуда не годилась по сравнению со спартанской или фессалийской.
Поллукс выиграл в кулачном бою роскошный ковер; он был страшным противником и с тем, против кого выходил, играл, словно дикий кот с мышью. Долион постоянно совершал захваты к злости аргонавтов — в Греции захват считается недозволенным приемом. Но Поллукс позволял ему уйти безнаказанным после каждого захвата, а затем налетал на него, нанося левой удары в подбородок, пока у него не закружилась голова и он не упал на одно колено.
Состязание в беге отменили, ибо вызвалась бежать Аталанта, долионы отказались соревноваться с женщиной, а Ясон не желал оскорбить Аталанту, заменив ее другим аргонавтом.
Ясону позволили представлять аргонавтов хотя бы в одном из состязаний: ему разрешили участвовать в соревнованиях лучников, хотя Фалер Афинский стрелял из лука куда лучше его, а Геркулес — куда лучше Фалера. На поле принесли гуся, и перед ним поставили ячмень; дали сигнал, и тогда Ясон и его противник пустили в гуся по стреле с расстояния шестидесяти шагов. Первая стрела долиона ранила гуся в ногу, пригвоздив его к земле и заставив хлопать крыльями, Ясонова же стрела попала птице в грудь и выступила кровь. Во второй раз обе стрелы отнесло внезапным порывом ветра. В третий раз стрела долиона угодила гусю в крестец, а Ясонова — в голову. Так Ясон заслужил венок из дикой оливы, ибо все прочие дары он отверг, сказав, что все то, что он получил прежде, принесло ему мало удачи.
Последним состязанием было музыкальное, и Фокей, придворный певец-долион, гортанно спел под свою лиру длинную похвалу Кизику и его усопшим товарищам, подробно описав славное происхождение и доблестные дела каждого из них и завершая каждую строфу той же самой горестной жалобой:
Но, увы, увы, он погиб в ночи,
Не врагом, а другом сражен.
Он вызвал аплодисменты, которых заслуживал, а затем все взоры обернулись к Орфею. Орфей не стал, подобно Фокею, вовсю напрягать голос или бить по струнам, утрируя движения кистей и запястий, не были и слова, которые он пел, пустой хвалой павшим. Но, обратив встревоженное лицо к горе Диндим, и так перебирая струны, как если бы каждая нота давалась ему с болью, он заставил лиру трепетать от печали и чистым голосом пел:
Прости неразумного сына, мудрая мать, —
        Он юн и не может шепнуть твое имя.
Тебя всемогущею мы назовем опять,
Коль то, что случилось ему совершать,
        Будет забыто другими.
Пусть лопнет руль, пусть качает корабль волна
        За то, что мы совершили ошибку.
Пусть криками чаек взорвется тишина,
Пусть тяжестью давит на нас вина,
        Но нам ты пошли улыбку.
Когда зашипят твои змеи, а львы зарычат…
Дальше он продолжать не смог, ибо расплакался, и все аргонавты заплакали с ним вместе. Эхион снял с правой ноги позолоченную сандалию с крыльями у пятки — эмблемой его вестнической должности и отдал ее Орфею со словами:
— Орфей, ты — вестник лучше, чем я мог бы когда-либо стать…
Затем, словно сговорившись, они поднялись и направились процессией по перешейку на Медвежий остров. Они взошли на гору Диндим по тропе, которая ныне зовется Ясонова тропа, покорившись необходимости умилостивить разгневанную Богиню. Они не испытывали страха перед людьми-Медведями, ибо с ними шла Аталанта, и когда они заткнули уши, она испустила пронзительный, безрадостный, исполненный смеха крик, от которого у мужчин леденеет кровь: крик девы-охотницы, которая предупреждает встречных, чтобы убирались прочь с дороги, если не хотят, чтобы их обратили в оленей. Так что они благополучно добрались до вершины, с которой, ибо день был прекрасный, смогли обозреть все побережье Мраморного моря, а Проконес, казалось, лежал почти на расстоянии полета стрелы. Линкей, глядя на северо-запад, вскричал?
— Видите вдалеке ту серебряную ленту? Это Босфор, через который лежит наш путь в Колхиду.
Но никто, кроме него, не смог разглядеть пролив.
Во впадине близ вершины они обнаружили сосновый пень — верхушку сосны снесло молнией, но и то, что осталось от дерева, было столь велико, что двоим не обхватить. Аргус обрабатывал этот пень своим топором, пока пень не принял форму Богини, сидящей на корточках, уронив лицо в ладони. Когда он это сделал, все мужчины обвили лбы плющом и простерлись перед образом. Они резали себя ножами и выли, моля о прощении, Аталанта же тем временем украсила идол цветочным венком и обратилась к нему как к «дорогой госпоже с лучезарным ликом». Затем каждый из мужчин отправился на поиски огромного камня — самого большого, какой мог поднять или прикатить, и Геркулес построил из них прочный алтарь. На алтарь они возложили дары, которые принесли с собой — ячмень, сезам, желуди, сосновые шишки и кувшин превосходного гиметтского меду — дар Бута. Аталанта произнесла приличествующую случаю молитву, а они отвернули взоры и стали ждать знака. И вскоре услыхали троекратно повторившийся львиный рык — и поняли, что все в порядке.
Они возвращались на перешеек по двое и, когда шли, увидали облака, собирающиеся на юго-западе. Тифий сказал:
— Через три дня мы сможем отплыть.
Ясон спросил:
— А почему не сегодня вечером?
Тифий ответил:
— Мы должны позволить ветру нас обогнать и ослабить течение в проливе.
В эту последнюю ночь перед новолунием их терзали во сне видения мертвых долионов: Маленький Анкей, Пелей, Фалер и Эргин Милетский, вскочили во сне и, схватив оружие, зарубили бы друг друга, если бы, к счастью, шум не разбудил Идмона. Он брызнул холодной водой им в лицо, чтобы привести их в чувство.
Утром все согласились отплыть как можно скорее и сделать следующую стоянку в устье реки Киос, которое заслонено с севера высоким хребтом Аргантокийских гор. А пока что Идмон взялся успокоить мертвых надежнее, чем это было сделано при погребении.
Он велел своим спутникам трижды омыться в море и один раз — в источнике (что и сам проделал) и увить лбы серо-зелеными оливковыми венками. Затем, встав на кургане Кизика, облаченный в свое жреческое платье, он приказал им всем пройти перед ним и коснулся каждого лавровой ветвью удачи. Далее последовало принесение в жертву свиней, сперва оросивших кровью курганы, затем зажаренных целиком над низкими очагами, и жарившихся, пока их не пожрало пламя.
— Ешьте вволю, дорогие духи! — крикнул Идмон своим пронзительным голосом. Затем он поставил в ряд тридцать четыре дубовых бревна и всадил в землю перед каждым по палке — словно копья, и каждое бревно назвал именем одного из аргонавтов. Затем увел всех на цыпочках, босыми, через ручей, чтобы бегущая вода унесла их запах подальше от чутких духов. А сам вернулся и обратился к духам со словами:
— Духи, забудьте свой гнев и удовольствуйтесь наконец тем, что у вас есть место для отдыха. Не поражайте стада мором или посевы вредителями. Взгляните, перед вами в ряд с копьями в руках стоят те, кто в неведении вас убили. Терзайте их, если вам нужно, но не обращайте свой гнев на их детей или других невиновных! — Он снова назвал каждое бревно по имени. Наконец, накрыв голову плащом, он тоже украдкой отошел и пересек ручей.
— В море! В море! — вскричали аргонавты.
— Пусть никто не оглядывается на курганы, — сказал Идмон, — а не то как бы духи не узнали вас и не догадались об обмане. — Но он забыл положить в общий ряд бревно вместо себя и назвать его Идмоном. Призрак долиона по имени Мегабронт, которого он сам убил в сражении, прокрался за ним, взошел на борт «Арго» и заполз в рундук, под сиденьем кормчего. Там он затаился в надежде на месть. Линкей видел, как призрак не сводил горящих глаз с Идмона, но никому ничего не сказал, не желая привлекать внимания призрака к себе.
Скоро они были в открытом море, юго-западный ветер надувал им парус, и Орфей играл мелодию без слов в честь Богини с Диндима, столь сладостную, что море казалось каждому из слушателей усеянным цветами. Сияющий зимородок взлетел с оконечности Медвежьего острова, когда они его огибали, уселся на рее и принялся щебетать и отряхивать свои короткие крылышки.
Орфей опустил лиру. Все накинулись с вопросами на Мопса:
— Что говорит эта птица? У нее — послание от Богини?
Мопс ответил:
— Она снова и снова повторяет одно и тоже: «Дети, больше не грешите».


А долионы продлили траур на целый месяц, не зажигая огней и довольствуясь сырой пищей.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar