Роберт Вальзер (3)

Рождество

Рождество? О! Это будет самое плохое сочинение, потому что про такие милые вещи хорошо написать не получится. — На улицах, в передних, на лестницах и в комнатах пахло апельсинами. Выпало много снега. Рождество без снега было бы невыносимым. После обеда мы услышали два тоненьких голоска у нашей двери. Я пошел открыть. Я знал, что это были бедные дети. Я смотрел на них довольно долго и бессердечно. «Что вы хотите?» — спросил я их. Тогда маленькая девочка заплакала. Мне стало неловко, что я был таким грубым. Пришла мать, отослала меня и вручила детям небольшие подарки. Когда наступил вечер, мать позвала меня в прекрасно убранную комнату. Я вошел с волнением. Признаюсь, у меня есть известный необъяснимый страх перед получением подарков. Моя душа не нуждается в подарках. Я вошел, у меня болели глаза, как будто я окунулся в море из света и огней. Перед этим я долго сидел в темноте. В комнате сидел отец в кожаном кресле и курил. Он встал и подвел меня к подаркам. Я чувствовал себя очень неуютно. Это были самые прекрасные вещи, которые только могли порадовать глаз и сердце. Я улыбнулся и попытался что-тосказать. Я протянул отцу руку и посмотрел на него с благодарностью. Он рассмеялся и заговорил со мной о подарках, их значении, их ценности и о моем будущем. Я даже не замечал, какое мне это доставляет удовольствие. Пришла мать и подсела к нам. Я почувствовал необходимость сказать ей что-толасковое, но не смог вымолвить ни слова. Она поняла мое намерение, взяла меня к себе и поцеловала. Я был несказанно счастлив и рад, что она меня поняла. Я прижался к матери и заглянул ей в глаза, в которых стояли слезы. Я говорил, но беззвучно. Я был так счастлив, что могу говорить с матерью таким замечательным способом. Нам было очень весело. Мы пили вино из тонко украшенных бокалов. Это придало общению живости и веселья. Я рассказывал о школе и об учителях, особенно про их странные качества. Мне охотно простили мою распущенность. Мать подошла к пианино и исполнила какую-то простую песню. Она играет необыкновенно нежно. Я прочел наизусть стихотворение. Я читаю стихи необыкновенно плохо. Вошла служанка и внесла пирог и булочки (по маминому рецепту). Когда ей вручали подарок, у нее было глупое лицо. Но она вежливо поцеловала матери руку. Мой брат не смог прийти, об этом я очень сожалею. Наш слуга, старый Фельман, получил большой запечатанный пакет. Он выбежал из комнаты, чтобы распечатать его. Мы смеялись. Рождество медленно проходило. В конце мы одни сидели за бокалом вина и почти не говорили. После этого время прошло еще быстрее. В двенадцать часов мы поднялись, чтобы отправиться спать. На другое утро мы выглядели уставшими. Рождественское дерево тоже. Не правда ли, плохо написано? По крайней мере, я сказал это с самого начала, поэтому упрек меня не удивит.

Вместо сочинения

Письмо моего брата ко мне: Дорогой брат! Твое письмо я получил, прочитал и, с удивлением, если не с восхищением, прочитал во второй раз. У Тебя просто дьявольский стиль. Ты пишешь, как два профессора сразу. Даже настоящий писатель не мог бы выразиться лучше. Откуда у Тебя это? — Меня особенно обрадовали места об искусстве. Да, брат, искусство — это великая и приятная вещь, но это чертовски сложно. Если бы можно было заниматься им, исходя из тех представлений, которые бытуют о нем, на искусстве давно можно было бы преспокойно поставить крест. Но между произведением искусства и его возникновением лежит как сдерживающий фактор его рукотворность, ремесло. Как человек набожный я уже натерпелсяиз-за искусства. Брат, я расскажу тебе, некоторое время назад я начал писать стихи. По вечерам я очень долго сижу за письменным столом при свете лампы и пытаюсь придать своим ощущениям звуковое выражение. Это тяжело, а другие, те, кому это легко дается, достигают удивительных вершин. Один даже прославился. Он не старше меня, а уже выпустил целый сборник стихов. Я не завидую, но больно видеть, насколько я отстаю от него со своими пусть и страстными устремлениями. Если муза не улыбнется мне в самое ближайшее время, я оставлю это занятие и пойду в солдаты. Изучение философии кажется мне смехотворным, и ни для одной профессии я не гожусь. Солдатом в какой-нибудь чужой стране я снискую больше славы, чем здесь, даже если привыкну к какой-либо профессии. Я буду вести дикую жизнь, полную приключений, как и все, которым на родине показалось слишком тесно. Признаю, я переживаю, что сообщил Тебе все это. Наверное, было бы умнее молчать. Но я верю в Твою стойкость и умение держать язык за зубами. Родителям не узнать этого из Твоих уст, это я знаю. Любимый брат, как у Тебя дела? Перед тем, как я отправлюсь далее, мы еще проведем вместе прекрасную ночь. Возможно, мне повезет с моими стихами и мне не придется гореть со стыда. Ты пишешь, что Тебе скучно. Для этого еще рано, милый. Мне представляется, это говорят только Твой живой дух и стремление изысканно и элегантно выражаться. Я хотел еще написать, что Ты был и остаешься любим мною. Ты веселый парень, и с Тобой можно поболтать. Ты достигнешь в жизни чего-то большего, или я совсем ничего не смыслю. Да уж, искусство заставляет меня попотеть. Было бы жаль, если бы пришлось завязать с ним. Но я или буду писать превосходные стихи, или не буду писать вовсе. Нет ничего более жалкого, чем дилетанты. Совершаешь ли ты еще прогулки, подобные тем, на которые мы отправлялись прошлым летом? Прогулки в одиночестве очень полезны. Имей терпение в школе. Ты можешь быть таким же смышленым, как и учитель, но нужно уметь быть терпеливым. Всего хорошего, парень, всего хорошего. Что бы ни случилось, мы скоро поговорим звездной ночью за пивом о тех вещах, что могут быть так прекрасны и ужасны в этом мире. Хорошо бы иметь крылья орла, но всего хорошего! — Это письмо моего брата я употреблю вместо сочинения, потому что мне сегодня совсем лень думать. Я прошу учителя, коль скоро его как человека чести можно просить об одолжении, ничего не разбалтывать, а лучшим образом хранить молчание. В остальном, стихи моего брата давно заслужили аплодисменты, а сам он — признание и славу.

Ярмарка

Польза от ярмарки велика, но едва ли не больше она приносит удовольствия. Крестьяне пригоняют на ярмарку скот, купцы привозят товары, фокусники демонстрируют свое умение, а художники — свои работы. Все хотят купить или продать. Один продает то, что купил, за большую цену и с выгодой покупает новый товар. Другой снова покупает у покупателя проданное, на этот раз себе в убыток, чтобы затем продать за большую цену. Возможно, он тут же ударит себя по лбу и назовет дураком. Все состоит из торговли, толкотни, криков, беготни, глазеющих или торгующихся лиц. Мы, беспристрастные и не вовлеченные в происходящее наблюдатели, болтаемся в этой сутолоке, у нас свои намерения, впрочем, типичные для школьников. Здесь есть на что посмотреть. Та дама в тесно облегающем красном платье, в шляпке с перьями и в высоких сапожках — это заклинательница змей. Я мог бы с высочайшим наслаждением смотреть на нее часами. Она неподвижна в своем великолепии. Ее лик бледен, у нее большие потухшие глаза, складки рта скрывают презрение. Но я спокойно позволяю ей презирать себя: она так печальна. Должно быть, ее мучают неизбывные заботы. — Там тир. Здесь юные патриоты тренируются в меткой стрельбе. И хотя мишень не так уж далеко от дула, попасть в цель получается не у всех. Один выстрел стоит 5 раппенов. Прекрасная девушка завлекает всех, кто хотел бы попробовать свои силы в стрельбе, а также тех, кто не хотел бы. Ее коллеги наблюдают за ней с завистью. Она прекрасна, как княжеская дочь, и так дружелюбна, как может быть дружелюбна только она сама. — Повсюду карусели, паровые или нет. Музыка мало меня трогает, но и от нее не хотелось бы отказываться. Я катался с горы в долину и из долины на гору. В прекрасных гондолах из золота и серебра, вокруг танцуют звезды, весь мир кружится вместе с тобой. Это стоит уплаченных денег. — Затем кукольный театр. Не хотелось бы пройти его мимо и пропустить. Я чуть не умер со смеху, было очень смешно каждый раз, когда Касперль замахивается своей ужасной колотушкой. Умирает куда больше людей, чем могло бы. Смерть неимоверно быстро скачет и с потрясающей точностью метит в своих жертв. Среди прочих это генералы, врачи, гувернантки, солдаты, полицейские, министры. Им всем перед смертью приходится несладко, совсем не так, как пишут в газетах. Их судят с достаточной долей насилия. Касперль отделывается парой синяков. В конце представления он прилежно раскланивается и приглашает на новое небывалое представление. Мне нравится его неизменная хитрая ухмылка плута. — А там можно сфотографироваться. Там интересующимся предлагают взглянуть на панораму, посетить любую часть света, проникнуть во все тайны мира. А здесь можно посмотреть на лошадь с тремя ногами. Стоит пройти всего три шага и обнаружишь самого большого быка в мире. Никого не принуждают, но всех приглашают сколь возможно вежливо. За вход приходится платить. Мы идем дальше. Я еще успеваю скользнуть взглядом по даме со змеями. Правда, она того заслуживает. Она похожа на картину, когда стоит так неподвижно. Мои родители дали мне на расходы 1 франк. Я спрашиваю себя, куда он испарился. — Прекрасная заклинательница змей!

Музыка

Музыка для меня — это самое приятное на свете. Я невыразимо люблю звуки. Я мог бы лишь для того, чтобы услышать один звук, подпрыгнуть тысячу раз. Часто, когда я иду летом по жарким улицам и слышу из неизвестного мне дома звук пианино, я останавливаюсь и думаю, что умру на этом самом месте. Я хотел бы умереть, когда буду слушать музыку. Я так легко могу себе представить это, это было бы так естественно, но, естественно, невозможно. Звуки — это слишком тонкие уколы кинжалом. Раны от таких уколов болезненны, но они никогда не гноятся. Вместо крови из них капают грусть и боль. Когда звуки прекращаются, во мне все снова утихает. Тогда я перехожу к школьным заданиям, к еде, к играм и забываю о музыке. Самый волшебный звук, на мой взгляд, у пианино. Даже если играют неумело. Я слышу не игру, только звуки. Мне никогда не стать музыкантом. Потому что я никогда не найду того сладкого и упоенного удовольствия в этом. Слушать музыку — это по-настоящему свято. Музыка всегда настраивает меня на грустный лад, но такой, как грустная улыбка. Я хочу сказать, это дружелюбная грусть. Но самая веселая музыка совсем не кажется мне веселой, а самая печальная — хоть сколько-нибудь печальной. К музыке я испытываю только одно чувство: мне не хватает чего-то.Я никогда не узнаю причин этой сладкой грусти, но я никогда и не буду пытаться. Я не хотел бы их узнать. Я вообще не хотел бы знать все. У меня вообще мало, хотя я и кажусь себе достаточно смышленым, тяги к знаниям. Я думаю, потому, что я по природе отнюдь не любознателен. Меня не заботит, почему и что происходит вокруг. Это, конечно, достойно порицания и не поможет мне в карьере. Возможно. Я не страшусь смерти, и, следовательно, жизни тоже. Я замечаю, что начинаю философствовать. В музыке меньше всего мыслей, поэтому это самое приятное искусство. Самые рассудительные люди никогда не будут ее ценить, но именно им музыка, когда они будут ее слушать, доставит самые приятные моменты. Искусство нельзя не понимать и не ценить. Искусство ласкается к нам. Это настолько чистый и самодостаточный организм, что ему претит, когда из-за него люди ломают себе головы. Искусство наказывает того, кто, желая объять его, противостоит ему. Артисты сталкиваются с этим. Они видят свое призвание в том, чтобы заниматься искусством, то есть тем, что само не хочет, чтобы им занимались. Поэтому я никода не стану музыкантом. Я боюсь наказания от такого милого существа. Можно любитькакой-либо вид искусства, но быть аккуратным, чтобы не признаться себе в этом. Искреннее всего любишь, когда еще не знаешь о том, что любишь. — Музыка причиняет мне боль. Я не знаю, действительно ли я люблю ее. Она поражает меня, где бы она меня ни застала. Я никогда специально не стремился к ней. Но я позволяю ей ласкаться ко мне. Но эти ласки ранят. Как бы это сказать? Музыка — это плач в мелодиях, воспоминание в звуках, картина в звучании. Я не могу выразить этого. Слова об искусстве выше не стоит принимать всерьез. Они совсем не подходят, и это точно, как и то, что сегодня я не услышал ни одного звука музыки. Мне чего-то не хватает, если я не слышу музыки, но когда я слышу ее, мне уже по-настоящемуне хватает чего-то. Это самое лучшее из того, что я могу сказать о музыке.

Школьное сочинение

Школьное сочинение следует писать чисто и четкими буквами. Только плохой ученик забывает быть прилежным в ясности не только мыслей, но и букв. Прежде чем писать, нужно подумать. Непростительная небрежность начинать предложение с неготовыми мыслями. По своей лени школьники думают, что слова сами собой возникают из слов. Но это не более чем пустое и опасное заблуждение. Гораздо легче устать от ходьбы по сельской дороге, если перед этим не поставил себе цели. — Оставлять без внимания точки, запятые и прочие знаки — ошибка, которая влечет за собой следующую, небрежность стиля. Стиль — это чувство порядка. Тот, в ком живет неясная, небрежная, некрасивая душа, будет писать таким же стилем. По стилю, как гласит старая, но от этого не менее верная поговорка, узнают человека. — Когда пишешь сочинение, не следует слишком ворочатьтуда-сюда локтями. Это будет мешать соседу, который, разумеется, весьма восприимчив к помехам, так как он думает и пишет. Секрет письма заключается в самоуспокоении. Кто не может усидеть смирно, но всегда принимается за работу с шумом, и только тогда может выполнить ее, тот никогда не сможет хорошо и живо писать. — На чистой и гладкой бумаге пишется гораздо красивее, а потому и более бегло, а потому и более чувствительно и приятно, итак, важно иметь под рукой правильную писчую бумагу. Иначе для чего же так много магазинов с принадлежностями для письма? Хорошо, когда в сочинении много мыслей, но следует остерегаться, чтобы не нашпиговать свое сочинение слишком многими. Сочинение, как и любая другая работа, должно быть приятно в чтении и употреблении. Множество мыслей и мнений подтачивает легкие мостки, то есть форму, в которую должно быть облечено каждое сочинение. Но что же такое тогда сочинение? Это каменоломня, обвал в горах, неистовый пожар, который, возможно, завораживает, но который в то же время очень печально наблюдать. Глупого человека я могу не тыкать носом в эти слова, он и так не станет перегружать свое строение. — В сочинениях можно пошутить, но только если шутка служит легким изящным украшением. Особо следует держать себя в руках шутникам от природы. Шутки, даже если они милы, будучи произнесенными вслух, на бумаге редко производят такое же впечатление. Кроме того, неблагородно будет употребить какой-либо талант, коим ты наделен в большой мере, или же воспользоваться его частью без самого критичного взгляда на него. — Вычеркнутые слова оставляют ощущение неряшливости. Нужно пытаться избавиться от этой привычки. Мне и самому следовало бы это запомнить. Дорогое Я, я хотел бы послушно это отметить. Это пошлость, когда заглядывают к соседу в тетрадь, чтобы украсть мысли или идеи, которых тебе самому недостает. Ни один школьник не должен в отсутствии гордости пасть так низко, чтобы предпочесть честное и благородное признание в том, что у него кончились мысли, простому воровству. Учителю не следует надоедать вопросами и жалобами. Это недобросовестно и говорит лишь о том, в каком затруднении оказываешься из-за знаний, которыми следует обладать. Учитель это презирает.

Школьный класс

Наша школьная комната — это уменьшенный, суженный мир. Среди тридцати людей вполне могут возникнуть все те же ощущения и страсти, что и у тридцати тысяч. Между нами возникает и любовь, и ненависть, честолюбие и желание мести, возвышенные и низменные чувства. У нас есть бедность и богатство, знания и глупость, успехи и неудачи во всех их различиях и вариантах. В классной комнате часто предоставляется возможность сыграть роль героя, предателя, жертвы и даже мученика. Писателю стоило бы лишь единожды окунуться в наши взаимоотношения, чтобы найти богатый материал для увлекательнейших произведений. Мы бываем вспыльчивыми и любвеобильными, послушными и пылкими, терпеливыми и наглыми, набожными и насмешливыми, вдумчивыми и легкомысленными, равнодушными и воодушевленными. У нас встречаются все виды добродетели и озорства, все шалости и любезности. На нас волей-неволей должно обращать внимание. Часто учитель даже страшно ненавидит кого-тоиз нас. Возможно, ему и не следовало бы этого допускать. Возможно, мы и не стоим таких сильных чувств. Он слишком выше, слишком возвышеннее нас. Лично мне кажется, что ему следовало бы подшучивать над нами, а не ненавидеть. У нас в классе есть главный заводила. За четверть часа он дает больше поводов посмеяться, чем десять других за целый год. Он крайне ловко корчит рожи. Ему известны мины всех мастей. Например в экстренных случаях он изображает овцу. С этой рожей он терпит наказания. Мы все его любим, и даже самым боязливым не могло бы прийти в голову выдать его. Он наш бог на общих прогулках, экскурсиях и играх. Его неистощимые шутки и наш смех сотрясают воздух. Мы подбиваем его на самые опасные забавы, которые он проделывает с исключительным самообладанием, какими бы смелыми они нам ни казались. Даже учитель не может подчас удержаться от смеха, наверное, потому, что его все-таки трогают наши шутки. Этот парень также очень симпатичный и ловкий, прекрасный спортсмен, умный, но неслыханно неаккуратный. На его спину каждый день сыпятся удары. Он плохо кончит, если его как-нибудь застукают за его проделками. А это должно кога-нибудь произойти. Однако это не станет сильным ударом для его родителей, так как они ограниченные люди и не много внимания уделяют сыну. В каком-то смысле он благороден. Все распутные люди таковы. Они играючи причиняют зло. Это их страсть, а быть всецело охваченным какой бы то ни было страстью пусть и не умно, но прекрасно. Он своего рода король среди нас. Мы все с удовольствием подчиняемся ему, ибо каждый тайно сожалеет о его распущенности. Таков наш маленький мир. Учитель — это фигура из другого и большого мира. Однако учитель слишком мал, чтобы показаться нам большим.