РЫЛЕНКОВ Николай Иванович (1)

Записал народ в свою книгу книг, 
Справедливость во всём любя: 
— Глупый больше требует от других, 
Мудрый — от самого себя. 

1969

Потомки поймут, современников наших читая, 
Какая у нас за плечами дорога крутая. 
Как нас опекала ревнивая наша эпоха, 
Чтоб где-то в грядущем о нас не подумали плохо. 
Нас жизнь научила не жаловаться и не плакать, 
Цветеньем весны вдохновляться в осеннюю слякоть. 
И этому будут дивиться не меньше потомки, 
Чем мужеству в битвах, где шли мы по огненной кромке. 
Как должно потомкам, дотошно изучат наш почерк 
И всё, чего мы не сказали, прочтут между строчек. 

1968

Деревья

Сиротское детство, чужая семья, 
Ни ласки, ни доброго слова. 
Казалось, душа очерствеет моя, 
В молчанье замкнуться готова. 

Но так не случилось. От доли такой, 
Когда невтерпёж становилось, 
Я в лес убегал, что шумел за рекой, 
Судьбе не сдавался на милость. 

Была там другая семья мне дана 
Под кровом туманно-зелёным. 
Там мог без оглядки открыть я до дна 
Всю душу берёзам и клёнам. 

Я знал, что меня не обидят они, 
Глубинные думы лелея, 
И, сбросив томительный груз в их тени, 
На мир я глядел веселее. 

С тех пор не одну перешёл я межу, 
Давно седина серебрится, 
А чуть затоскую — и в лес ухожу, 
Берёзам да клёнам открыться. 

1968

Взвесят критики все: и терпенье и труд, 
Средь хороших и разных мне место найдут. 

Отдохни, мол, Кастальскому внемля ключу... 
Но и тут своих критиков я огорчу. 

Заскучаю, с почётного места сбегу — 
Погостить у весны на заречном лугу. 

С летом выпить кваску на колючей стерне... 
Пусть гадать погодят на моей седине! 

1967

Не сетуй, что перо в руке всё тяжелее, 
Не капелька чернил, а жизнь висит на нём. 
Теперь, всю суету отвергнув не жалея, 
Ты скажешь только то, что душу жжёт огнём. 

1967

Не ты несёшь мне, муза, новости, 
Они спешат ко мне чуть свет 
В тревожном шелесте газет, 
Сигналы радостей и бед, 
Гонцы творимой жизнью повести. 
Но ты придёшь за ними вслед 
И озаришь любой предмет, 
Откроешь тайны всех примет. 
Твой голос, муза, голос совести, 
И тут тебе замены нет. 

1967

В былые дни звалась поэзия витийством, 
Ей было в облаках положено витать, 
Она ж на землю к нам сошла, как благодать, 
В любви благословлять и в бой сопровождать, 
Пот утирать в пути крутом и каменистом, 
Святую жажду правды утолять 
И веру в красоту земную утверждать 
То стебельком ростка, то деревом ветвистым. 
Но нетерпеньем ей не надо досаждать... 
А что как в облака она уйдёт опять? 

1967

Бессмертие

Что я? Сосуд скудельный, горстка праха? 
Нет, я зерно, живая связь времён. 
Гром топоров и колокольный звон 
Я помню от княженья Мономаха. 

За мной судьба недаром шла, как сваха. 
Стрелой ужален и копьём пронзён, 
Я падал в битвах, попадал в полон, 
А хлеб мой рос и пряла лён мой пряха. 

Мне на Москве за бунт грозила плаха, 
Отходную читал мне дьяк-неряха, 
А я всё жил, жил со всего размаха, 
Кормя Россию и шатая трон. 

И верил я, что в руку будет сон. 
Сто раз истлела на плечах рубаха, 
Пока я снова в муках был рождён, 
И потому — гляжу вперёд без страха, 
С родной землёй навеки обручён. 

1967