РЫЛЕНКОВ Николай Иванович (5)

Ты проходишь в лёгкой блузке, 
Каждый куст поёт в саду. 
Хочешь, я тебе по-русски 
Соловья переведу? 

Расскажу, о чём чуть слышно 
В лунной дымке голубой 
Шепчут яблони и вишни, 
Расступаясь пред тобой. 

Что во сне цветы тревожит, 
Что бросает ветки в дрожь... 
Остальное ты, быть может, 
И сама тогда поймёшь. 

В саду

В саду всю ночь костры горят, 
Там тёплый дым, пахуч и розов, 
Укутал яблони до пят 
От майских утренних морозов. 

Садовник знает, как жесток 
Весенний утренник бывает, 
Что чуть раскрывшийся цветок 
Своим дыханьем убивает. 

Но, как бы ни был он суров, 
Чтоб юный сад не знал увечий, 
Довольно дыма от костров, 
Тепла заботы человечьей. 

И я недаром мудрость чту 
Тех, кто сады хранит весною: 
Нежней, чем яблоня в цвету, 
Ты вновь встаёшь передо мною. 

Глаза открытые ясны, 
Всё добрый день им предвещает, 
Но я-то знаю, что весны 
Без заморозков не бывает! 

Чтоб страшный сон, мечты губя, 
Вдруг не подкрался к изголовью, 
Как тёплым облаком, тебя 
Я окружу моей любовью. 

Есть поговорка русская. Она Была мне в детстве как завет дана, Её отец мой повторял в тиши: — Снял урожай — и вновь поля вспаши. Я, по отцовским проходя следам, Ту поговорку сыну передам. Сын выйдет в поле, скажет в свой черёд: - Былое помни, но гляди вперёд! 

Надпись на книге

От слов, заученных и пресных, 
От чувств, что плоти лишены, 
Мой современник, мой ровесник, 
Мы отвратились в дни войны. 

Под визг свинца, под скрежет стали, 
Вдали от отчего крыльца 
Нас обожгла она, и стали 
Огнеупорными сердца. 

В них переплавились, как в тигле, 
Все наши чувства и мечты, 
Мы, возмужав, навек постигли 
Закон суровой простоты. 

И недоступные гордыне, 
И неподкупные во всём, 
Ни клятв, ни громких слов отныне 
Мы всуе не произнесём. 

Зато из нас уверен каждый, 
Что светит нам одна звезда, 
И на губах, спалённых жаждой, 
Нет — значит нет и да — есть да! 

Мы узнаём друг друга в песнях, 
Что кровью сердца скреплены... 
От слов, заученных и пресных, 
Мы отвратились в дни войны. 

1945

Наш век не ограждал нас от забот, 
Он не кормил нас в детстве соской сладкой. 
Для нас в ночи четырнадцатый год 
Вставал звездой кровавой над кроваткой. 

В тревожных снах, из тьмы и непогод 
Отцов мы звали, ждали встречи краткой. 
Но срок настал, и сами у ворот 
Простились мы, смахнув слезу украдкой. 

Наш путь наметил огненный пунктир, 
Мы, коротая ночи фронтовые, 
Забыли запах обжитых квартир, 

Но было нам дано судьбой впервые 
Самим творить в дыму сражений мир. 
Мы шли на смерть, чтоб ты жила, Россия! 

1943

У любви серебряное горло, 
Лебединый голос у любви... 
Вижу — руки ты ко мне простёрла 
И зовёшь... Не надо, не зови. 

Дай забыться хоть на миг единый, 
Снов моих заветных не тревожь. 
Разве чем-нибудь на лебединый 
Голос мой натруженный похож? 

Разве ты не чувствуешь, что дымом 
Я пропах у роковой черты? 
Что с таким суровым, нелюдимым 
Будешь делать, ласковая, ты? 

Но опять мне в грохоте и вое 
Голос твой звучит, как наяву: 
— Ты такой мне стал дороже вдвое, 
Я тебя такого и зову. 

В переулке пустынном, в бревенчатом домике Поселиться хотел бы я после войны, Чтоб, листая поэтов любимые томики, Пить, как мятные капли, отстой тишина. Только в городе том, где рождён я и вынянчен, И в помине бревенчатых домиков нет. Словно в сказке от страшного Змея-Горыныча - От войны там остался дымящийся след. Знаю я, что просторна, светла моя Родина, Что найдётся и мне уголок тишины, Но затем ли дорога разлуки мной пройдена, Чтоб оставил я город мой после войны? Будет сердце крепиться, но, как ни крепись оно, Всё равно — наши сны мы забыть не вольны... Видно, было уж так на роду мне написано Век искать тишины и не знать тишины. 

Как полынь, мне хлеб разлуки горек, Долги ночи, беспокойны сны. Может быть, стихи мои историк Не запишет в летопись войны. Может быть, во дни торжеств народных, Где оркестров полыхает медь, О привалах, о кострах походных Будут строки не мои греметь. Но, один оставшись, мой ровесник Их откроет, словно свой дневник, Про себя прочтёт и скажет — есть в них Дым войны, что в душу мне проник... Смолкнут хоры, отгремят оркестры, И в часы раздумья нам опять Боль, не занесённая в реестры, Будет жажду сердца утолять. 

1943

Иринка хочет домой

Бросает к нам в окна ветер прямой 
Гомон восточного рынка. 
«Папа, когда мы поедем домой?» — 
Спрашивает Иринка. 

«Мы дома и так», — говорю я в ответ, 
Комкая край занавески. 
Качает головкой она: «Нет, нет, 
Дом наш не здесь, а в Смоленске». 

Гляжу на неё, удержав с трудом 
Тягостный вздох потери: 
«В Смоленске немец забрал наш дом, 
Поставил пушку у двери. 

Сидит он там лютого волка лютей, 
Ломает твои игрушки 
И взрослых людей, и малых детей 
Расстреливает из пушки». 

А дочь к моему прижалась плечу, 
Задумчивая не по-детски: 
«Папочка, милый, домой хочу, 
Когда мы будем в Смоленске?» 

Война переменит маршрут, И вовремя, без опозданий Сапёры придут, уберут Обломки разрушенных зданий. Ты будешь стоять и вокруг В тиши озираться, волнуясь... И вот под обломками вдруг Сапёры найдут твою юность. Ты помнишь — пропала она Во время той первой бомбёжки, Когда отцвела тишина На жёлтой садовой дорожке. Так пусть же разделит она Солдатскую горькую славу И будет погребена По воинскому уставу. 

Глухо охают пушки во мраке, Тяжко стонет земля в забытьи. В ожиданье сигнала атаки Снова письма читаю твои. Пусть огарок чадит, догорая, Пусть землянка сырая тесна. Эта ночь у переднего края За пределами яви и сна. Вдруг от строк твоих, милых и грустных, Просветлеет вдали небосклон, И опять я студент-первокурсник И в тебя по-смешному влюблён. В тёмный угол забившись с тетрадкой, Сторонясь любопытных друзей, Я стихи сочиняю украдкой О ровеснице русой моей. Я не вправе назвать твоё имя, Но ровесница русая — ты, Завладевшая снами моими, Встав звездой у рассветной черты. И в мечтах, по-ребячьи туманных, Смутный сон наяву полюбя, Я клянусь, как клянутся в романах, Что готов умереть за тебя. Знаю, ты улыбнёшься на это, Скажешь просто: «Зачем умирать?» Одиноко дождавшись рассвета, Я заветную прячу тетрадь. Как всё близко. А минуло ровно Десять щедрых любви нашей лет... Раздвигая накатника брёвна, Бьёт в лицо ослепительный свет. Глухо охают пушки во мраке, Пролетают снаряды трубя. Я сигнал различаю к атаке, Я готов умереть за тебя.