РЫЛЕНКОВ Николай Иванович (6)

Как могут эти дни забыться, 
Когда на просеке лесной 
Мы пили воду из копытца, 
Смывая с губ засохший зной. 

Качалось небо в пятнах алых. 
И плакал ветер-голосей. 
Мы оставляли на привалах 
Зарытых наскоро друзей. 

Кто знал такой разлуки горше? 
В ней вся глухая скорбь земли. 
...От Минска, Витебска и Орши 
Из окруженья шли и шли. 

Не знали, близко иль далече, 
Но знали — надобно идти, 
Взвалив на согнутые плечи 
Всё, что пережито в пути. 

Пусть замутились рек истоки, 
В крови пожухшая трава, 
Но солнце всходит на востоке, 
И, значит, Родина жива. 

Наводчик

Не позабыть мне ночи той короткой... 
Был май. В лесу черёмуха цвела. 
Мы наступали, и прямой наводкой 
Артиллеристы били вдоль села. 

И, пробираясь меж коряг и кочек, 
Когда рассвет вставал, от пепла сед, 
Я слышал, приговаривал наводчик: 
— Вот, в самый раз... Прости меня, сосед! 

И вновь взлетало облако рябое, 
И вновь шаталась от разрыва мгла... 
А мы узнали только после боя, 
Что парень был из этого села. 

В суровый час раздумья нас не троньте И ни о чём не спрашивайте нас. Молчанью научила нас на фронте Смерть, что в глаза глядела нам не раз. Она иное измеренье чувствам Нам подсказала на пути крутом. Вот почему нам кажутся кощунством Расспросы близких о пережитом. Нам было всё отпущено сверх меры: Любовь, и гнев, и мужество в бою. Теряли мы друзей, родных, но веры Не потеряли в Родину свою. Не вспоминайте ж дней тоски, не раньте Случайным словом, вздохом невпопад. Вы помните, как молчалив стал Данте, Лишь в сновиденье посетивший ад. 

Письмо и карточка в конверте, Написан чётко адрес твой. Обязан быть готовым к смерти Солдат, не раз ходивший в бой. Мы здесь привыкли к этой мысли И, жажду жизни затая, Висим на шатком коромысле У самой грани бытия... Пусть нелегко нам, ну так что же, К нам век тревожный наш ревнив. Мы чище сделались и строже, Всё суетное отстранив. И мерой нас какой ни мерьте, Как ни оценивайте нас, Мы здесь в глаза глядели смерти, И мы не опустили глаз! 

Бой шёл всю ночь, а на рассвете Вступил в село наш батальон. Спешили женщины и дети Навстречу к нам со всех сторон. Я на околице приметил Одну девчонку, лет пяти. Она в тени столетних вётел Стояла прямо на пути. Пока прошли за ротой рота, Она не опустила глаз И взглядом пристальным кого-то Разыскивала среди нас. Дрожал росой рассвет погожий В её ресницах золотых: Она на дочь мою похожей Мне показалась в этот миг. Казалось, все дороги мира Сошлись к седой ветле, и я, Себя не помня, крикнул: «Ира, Мой птенчик, ласточка моя!» Девчонка вздрогнула и, глядя Колонне уходящей вслед: «Меня зовут Марусей, дядя», — Сказала тихо мне в ответ. «Марусей? Ах, какая жалость!» — И поднял на руки её. Она к груди моей прижалась, Дыханье слушала моё. Я сбросил груз дорожных тягот (Ну что же, Ира, не ревнуй!), Всю нежность, что скопилась за год, Вложил в отцовский поцелуй. И по дорогам пропылённым Вновь от села и до села Шагал я дальше с батальоном, Туда, где дочь меня ждала. 

Письмо

Писать всю ночь письмо. Писать, ещё не зная, 
Сумеешь ли послать. И всё-таки писать. 
Для самого себя. Поймёшь ли ты, родная, 
Что я хотел сказать? Нет, спутался опять! 

Писать всю ночь письмо. Писать, не ожидая, 
Что твой ответ придёт. И всё-таки писать. 
Так вызывать тебя в разлуке мог всегда я, 
И верю, что теперь ты явишься опять. 

Незримая, войдёшь в мою палатку мимо 
Всех часовых. Войдёшь, как входит запах трав. 
Как входит лунный дым. Ты мне необходима, — 
И ты пришла ко мне. Так разве я не прав? 

Я навсегда тебя запомню — вот такую, 
Усталую, в росе. Постой, не прекословь. 
За тридевять земель, узнав, как я тоскую, 
Спешила ты ко мне. И это есть любовь! 

1942

Тебя забыть? Ты думаешь, так просто 
Тебя забыть, сердца разъединить, 
Как в раннем детстве, досчитавши до ста, 
Заснуть, порвав дневных событий нить? 

Какая ты наивная! Какая 
Смешная ты! Да у меня в ушах 
Поёт грудной твой голос, не смолкая, 
Стучится в сердце мне твой лёгкий шаг. 

Ты по ночам, повелевая снами, 
Ко мне приходишь, горячишь мне кровь 
И всё, что вместе пережито нами, 
Передо мной развёртываешь вновь. 

И всё теперь мне дорого. Я даже 
Размолвки наши горем не зову! 
Проснувшись, я ищу тебя: когда же 
Тебя увижу снова наяву?.. 

Я буду лучше, чем тогда. Не здесь ли 
Копил я нежность, ото всех тая? 
Ну как же я тебя забуду, если 
Ты — это я? Ты — молодость моя! 

Но приказало время: всё изведай! 
Пусть выступает в письмах кровь из строк. 
Нам обусловлен на войне победой 
И срок разлуки и свиданья срок. 

Так что ж в глаза заглядывать надежде, 
Её пытливость наша оскорбит. 
Я рвусь к тебе. Но я приду не прежде, 
Чем будет враг земли моей разбит. 

Меркнут осеннего неба края, В сумерках смутно лепечет осина... Ты — возвращённая юность моя С первым свиданьем у старого тына. Ты позабыть не успела ещё Встреч наших кратких условные сроки. Сядь же поближе, склонись на плечо, Тёплым дыханьем обдай мои щёки. Губы к губам моим жадным приблизь, Иль ты не чувствуешь тайного зова? Нет, в дни войны мы недаром сошлись Здесь, в подмосковной деревне Язёво. Я не ошибся? Ответь поскорей! Как же мне чище не стать и моложе, Если ты с юностью схожа моей, Как дождевые две капельки схожи. Так же нам светит небес бирюза, Так же шумят поредевшие рощи... Да, человек, заглянувший в глаза Смерти, становится чище и проще! Что же, прижавшись щекою к щеке, Ты замолчала? Взгрустнулось немного? Слышишь? Сирена вопит вдалеке! Это летят самолеты. Тревога! 

Дубок

Мой приятель лесник говорил мне, бывало, не раз: 
— Верь тому, кто себя не спешит выставлять напоказ. 
Погляди на дубок, что стоит на опушке лесной. 
Позже всех он весной расправляет свой лист вырезной, 
И так медленно-медленно тянется вверх от земли, 
Что берёзы и вётлы давно его переросли. 
Но коренья в земле укрепил он, и дай только срок, 
Всех оставит в тени ставший дубом вчерашний дубок, 
Встретит бурю любую, спокоен, суров и велик... — 
Я слова твои помню, мой старый приятель лесник.