- 866 Просмотров
- Обсудить
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.Грифельные доски, парты в ряд, сидят подростки, сидят - зубрят: "Четырежды восемь - тридцать два". (Улица - осень, жива едва...) - Дети, молчите. Кирсанов, цыц!.. сыплет учитель в изгородь лиц. Сыплются рокотом дни подряд. Вырасту доктором я (говорят). Будет нарисовано золотом букв: "ДОКТОР КИРСАНОВ, прием до двух". Плача и ноя, придет больной, держась за больное место: "Ой!" Пощупаю вену, задам вопрос, скажу: - Несомненно, туберкулез. Но будьте стойки. Вот вам приказ: стакан касторки через каждый час! Ах, вышло иначе, мечты - пустяки. Я вырос и начал писать стихи. Отец голосил: - Судьба сама - единственный сын сошел с ума!.. Что мне семейка - пускай поют. Бульварная скамейка - мой приют. Хожу, мостовым обминая бока, вдыхаю дым табака, Ничего не кушаю и не пью - слушаю стихи и пою. Греми, мандолина, под уличный гам... Не жизнь, а малина - дай бог вам!
Москва: Худож. лит., 1974.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.Быстроходная яхта продрала бока, растянула последние жилки и влетела в открытое море, пока от волненья тряслись пассажирки. У бортов по бокам отросла борода, бакенбардами пены бушуя, и сидел, наклонясь над водой, у борта человек, о котором пишу я. Это море дрожит полосой теневой, берегами янтарными брезжит... О, я знаю другое, и нет у него ни пристаней, ни побережий. Там рифы - сплошное бурление рифм, и, черные волны прорезывая, несется, бушприт в бесконечность вперив, тень парохода "Поэзия". Я вижу - у мачты стоит капитан, лебедкой рука поднята, и голос, как в бурю взывающий трос, и гордый, как дерево, рост. Вот вцепится яро, зубами грызя борта парохода, прибой,- он судно проводит, прибою грозя выдвинутою губой! Я счастлив, как зверь, до ногтей, до волос, я радостью скручен, как вьюгой, что мне с командиром таким довелось шаландаться по морю юнгой. Пускай прокомандует! Слово одно - готов, подчиняясь приказам, бросаться с утеса метафор на дно за жемчугом слов водолазом! Всю жизнь, до седины у виска, мечтаю я о потайном. Как мачта, мечта моя высока: стать, как и он, капитаном! И стану! Смелее, на дальний маяк! Терпи, добивайся, надейся, моряк, высокую песню вызванивая, добыть капитанское звание!
Москва: Худож. лит., 1974.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.Расчлененные в скобках подробно, эти формулы явно мертвы. Узнаю: эта линия - вы! Это вы, Катерина Петровна! Жизнь прочерчена острым углом, в тридцать градусов пущен уклон, и разрезан надвое я вами, о, биссектриса моя! Знаки смерти на тайном лице, угол рта, хорды глаз - рассеки! Это ж имя мое - ABC - Александр Борисыч Сухих! И когда я изогнут дугой, неизвестною точкой маня, вы проходите дальней такой по касательной мимо меня! Вот бок о бок поставлены мы над пюпитрами школьных недель,- только двум параллельным прямым не сойтись никогда и нигде!
Москва: Худож. лит., 1974.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.Стоят ворота, глухие к молящим глазам и слезам. Откройся, Сезам! Я тебя очень прошу - откройся, Сезам! Ну, что тебе стоит,- ну, откройся, Сезам! Знаешь, я отвернусь, а ты слегка приоткройся, Сезам. Это я кому говорю - "откройся, Сезам"? Откройся или я тебя сам открою! Ну, что ты меня мучаешь,- ну, откройся, Сезам, Сезам! У меня к тебе огромная просьба: будь любезен, не можешь ли ты открыться, Сезам? Сезам, откройся! Раз, откройся, Сезам, два, откройся, Сезам, три... Нельзя же так поступать с человеком, я опоздаю, я очень спешу, Сезам, ну, Сезам, откройся! Мне ненадолго, ты только откройся и сразу закройся, Сезам... Стоят ворота, глухие к молящим глазам и слезам.
Москва: Худож. лит., 1974.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.На снег-перевал по кручам дорог Кавказ-караван взобрался и лег. Я снег твой люблю и в лед твой влюблюсь, двугорый верблюд, двугорбый Эльбрус. Вот мордой в обрыв нагорья лежат в сиянье горбы твоих Эльбружат. О, дай мне пройти туда, где светло, в приют Девяти, к тебе на седло! Пролей родники в походный стакан. Дай быстрой реки черкесский чекан!
Москва: Худож. лит., 1974.
Скорый поезд, скорый поезд, скорый поезд! Тамбур в тамбур, буфер в буфер, дым об дым! В тихий шелест, в южный город, в теплый пояс, к пассажирским, грузовым и наливным! Мчится поезд в серонебую просторность. Всё как надо, и колеса на мази! И сегодня никакой на свете тормоз не сумеет мою жизнь затормозить. Вот и ветер! Дуй сильнее! Дуй оттуда, с волнореза, мимо теплой воркотни! Слишком долго я терпел и горло кутал в слишком теплый, в слишком добрый воротник. Мы недаром то на льдине, то к Эльбрусу, то к высотам стратосферы, то в метро! Чтобы мысли, чтобы щеки не обрюзгли за окошком, защищенным от ветров! Мне кричат:- Поосторожней! Захолонешь! Застегнись! Не простудись! Свежо к утру!- Но не зябкий инкубаторный холеныш я, живущий у эпохи на ветру. Мои руки, в холодах не костенейте! Так и надо - на окраине страны, на оконченном у моря континенте, жить с подветренной, открытой стороны. Так и надо - то полетами, то песней, то врезая в бурноводье ледокол,- чтобы ветер наш, не теплый и не пресный, всех тревожил, долетая далеко.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.
Москва: Худож. лит., 1974.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.К Земле подходит Марс, планета красноватая. Бубнит военный марш, трезвонит медь набатная. В узле золотой самовар с хозяйкой бежит от войны; на нем отражается Марс и первые вспышки видны. Обвалилась вторая стена, от огня облака порыжели. - Неужели это война? - Прекрати повторять "неужели"! Неопытны первые беженцы, далекие гулы зловещи, а им по дороге мерещатся забытые нужные вещи. Мать перепутала детей, цепляются за юбку двое; они пристали в темноте, когда случилось роковое. A может быть, надо проснуться? Уходит на сбор человек, он думает вскоре вернуться, но знает жена, что навек. На стыке государств стоит дитя без мамы; к нему подходит Марс железными шагами.
Москва: Худож. лит., 1974.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.Les sanglots longs... Раul Verlaine * Лес окрылен, веером - клен. Дело в том, что носится стон в лесу густом золотом... Это - сентябрь, вихри взвинтя, бросился в дебрь, то злобен, то добр лиственных домр осенний тембр. Ливня гульба топит бульвар, льет с крыш... Ночная скамья, и с зонтиком я - летучая мышь. Жду не дождусь. Чей на дождю след?.. Много скамей, но милой моей нет!.. * Долгие рыдания... Поль Верлен (франц.).
Москва: Худож. лит., 1974.
Принесли к врачу солдата только что из боя, но уже в груди не бьется сердце молодое. В нем застрял стальной осколок, обожженный, грубый. И глаза бойца мутнеют, и синеют губы. Врач разрезал гимнастерку, разорвал рубашку, врач увидел злую рану - сердце нараспашку! Сердце скользкое, живое, сине-кровяное, а ему мешает биться острие стальное... Вынул врач живое сердце из груди солдатской, и глаза устлали слезы от печали братской. Это было невозможно, было безнадежно... Врач держать его старался бесконечно нежно. Вынул он стальной осколок нежною рукою и зашил иглою рану, тонкою такою... И в ответ на нежность эту под рукой забилось, заходило в ребрах сердце, оказало милость. Посвежели губы брата, очи пояснели, и задвигались живые руки на шинели. Но когда товарищ лекарь кончил это дело, у него глаза закрылись, сердце онемело. И врача не оказалось рядом по соседству, чтоб вернуть сердцебиенье и второму сердцу. И когда рассказ об этом я услышал позже, и мое в груди забилось от великой дрожи. Понял я, что нет на свете выше, чем такое, чем держать другое сердце нежною рукою. И пускай мое от боли сердце разорвется - это в жизни, это в песне творчеством зовется.
Три века русской поэзии.
Составитель Николай Банников.
Москва: Просвещение, 1968.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.