Что испытываешь при этом? Что видишь? Чудесные вещи, не правда ли?
Необыкновенные зрелища? Это красиво? Страшно? Опасно? Вот вопросы, которые
новички обыкновенно задают искушенным с любопытством, не лишенным некоторого
страха. Такую же ребяческую жажду знания обнаруживают люди, никогда не
покидавшие своего угла, при встрече с человеком, возвращающимся из далеких
стран. Они отождествляют опьянение гашишем с чудесной страной, с обширным
театром, где действуют факиры и жонглеры, где все полно чудес и
неожиданностей. Но это предрассудок, глубокое заблуждение. И так как
большинство читателей и любопытных связывают слово "гашиш" с представлением
об удивительном, хаотическом мире, с ожиданием волшебных снов (или, вернее,
галлюцинаций, которые, впрочем, встречаются реже, чем предполагают), то я
сразу отмечу существенное различие между эффектами, вызванными действием
гашиша, и явлениями нормального сна, Сон, это полное приключений
путешествие, предпринимаемое каждый вечер, поистине заключает в себе нечто
чудесное; это -чудо, ежедневное повторение которого разрушило его
таинственность. Сны наши бывают двух различных категорий. Одни, тесно
связанные с обыденной жизнью человека, его заботами, желаниями и пороками,
слагаются более или менее причудливым образом из всего того, что он пережил
за истекший день и что случайно закрепилось в его памяти. Это - естественный
сон, это - выражение самого человека. Но есть сон другой категории! Сон
нелепый, неожиданный, не имеющий никакой связи с характером, с .жизнью и
страстями спящего! Этот сон, который я назову иероглифическим, знаменует,
очевидно, сверхъестественную сторону бытия, и именно потому, что он
абстрактен, древние признавали его божественным, пророческим. Не находя для
него естественных объяснений, они подыскивали причину, лежащую вне человека:
и даже в настоящее время, не говоря уже о снотолкователях, существует школа
философов, которая находит в такого рода сновидениях то упреки, то
наставления, в общем - нравственно-символическую картину, возникающую в
мозге спящего человека. Это - словарь, который нужно изучить, таинственный
язык, ключ к которому могут найти только мудрецы.
В опьянении гашишем нет ничего подобного. Мы не выйдем за пределы
естественной мечтательности. Весь период опьянения является, правда, одной
непрерывной, необъятной грезой благодаря силе красок и быстроте концепций;
но она сохранит индивидуальность самого мечтателя. Человек ищет сна, сон
овладевает человеком, но этот сон будет настоящим сыном своего отца.
Пребывая в бездействии, человек искусственным путем вводит
сверхъестественное в свою жизнь и в свое мышление; но несмотря на этот
внешний, спонтанный подъем его чувств, он остается тем же человеком, тем же
числом, лишь возведенным в очень высокую степень. Он порабощен; но, к
несчастью, порабощен самим собою, той частью своего "я", которая
господствовала в нем; он хотел сделаться ангелом, а стал зверем, в данный
момент могущественным зверем, если только можно назвать могуществом
чрезмерную чувствительность при отсутствии воли, сдерживающей или
направляющей ее.
Пусть же светские люди, непосвященные, желающие ознакомиться с этими
исключительными наслаждениями, твердо запомнят, что они не найдут в гашише
ничего чудесного, ничего, кроме чрезвычайно яркой действительности. Мозг и
весь организм, на которые действует гашиш, дают только свои обычные,
индивидуальные проявления, правда, более интенсивные как по своему
количеству, так и по своей силе, но всегда верные своему происхождению.
Человек не может освободиться от фатального гнета своего физического и
духовного темперамента: для чувств и мыслей человека гашиш будет лишь
зеркалом - зеркалом увеличивающим, но совершенно гладким.
Вот перед вами это вещество: комочек зеленой массы в виде варенья,
величиной с орех, со странным запахом, возбуждающим некоторое отвращение и
даже; позыв к тошноте,что, впрочем, вызывает даже самый тонкий запах, если
довести до крайности его силу и, так сказать, уплотнить его. Я позволю себе
заметить мимоходом, что это утверждение может быть превращено в обратное:
самый противный, самый отталкивающий запах, быть может, способен стать даже
приятным, если довести до минимума его свойства и силу распространения...
Итак, вот перед вами источник счастья! Оно умещается в чайной ложке, это
счастье, со всеми его восторгами, его безумием и ребячеством! Вы можете без
страха проглотить его: от этого не умирают. Ваши физические органы нисколько
от него не пострадают. Впоследствии слишком частое обращение к его чарам,
быть может, ослабит силу вашей воли, быть может, принизит вашу личность; но
кара еще так далека, и предстоящее разрушение организма так трудно
предсказать с уверенностью! Чем же вы рискуете? Завтра вы будете чувствовать
только слабость, нервное утомление. Разве вы не подвергаетесь ежедневно
более тяжким терзаниям из-за менее заманчивой награды? Итак, это решено: вы
разводите вашу порцию масляного экстракта в чашке кофе, чтобы придать ему
больше силы и обеспечить более быстрое всасывание; необходимо позаботиться о
том, чтобы желудок ваш был свободен, отложив ваш обед до девяти или до
десяти часов вечера: нужно предоставить яду полную свободу действия; в
крайнем случае, вы подкрепитесь через час после приема легким супом. Теперь
вы достаточно подготовлены для столь далекого и необычайного путешествия.
Свисток дан, паруса натянуты, и вы пользуетесь перед другими
путешественниками тем удивительным преимуществом, что сами не знаете, куда
едете. Ведь вы хотели этого: да здравствуют роковые силы!
Я полагаю, что вы позаботились о выборе благоприятного момента для
этого фантастического путешествия. Полнота оргии возможна только при полной
свободе. Вы должны иметь в виду, что в гашише, как в увеличительном зеркале,
принимает чудовищные размеры не только сам находящийся в его власти, но и
все окружающее его - обстоятельства и среда; у вас не должно быть ни
обязанностей, требующих срочного и точного исполнения, ни семейных забот, ни
любовных терзаний. Не нужно забывать этого. Заботы, беспокойство,
воспоминание об обязанностях, угнетающих ваши волю и внимание, будут звучать
среди ваших приключений точно погребальный звон и отравлять вам ваше
удовольствие. Беспокойство превратится в жуткий страх, печаль - в муку. Если
все эти предварительные rpeanb`mh соблюдены, если стоит хорошая погода, если
вы находитесь в благоприятных условиях, например среди живописной природы
или в поэтически обставленном помещении, если притом вы имеете возможность
слушать музыку, то у вас есть все, чего можно пожелать.
В опьянении гашишем наблюдаются обыкновенно три легко различимые фазы,
и первые симптомы первой фазы представляют у новичков необыкновенно
любопытное зрелище. Вам приходилось, вероятно, слышать рассказы о чудесном
действии гашиша: ваше воображение заранее создало представление 'о каком-то
идеальном состоянии опьянения: вы с нетерпением ждете, будет ли
соответствовать действительность вашим ожиданиям, Этого достаточно, чтобы с
самого начала уже вызвать у вас беспокойство, весьма благоприятное для
подчинения всепокоряющему яду. Большинство новичков в первой фазе этого
посвящения жалуется на медленность действия гашиша; они ждут его с
ребяческим нетерпением, и когда ожидаемые явления не наступают, они начинают
издеваться и изливать свое неверие, очень забавное для ветеранов, которым
хорошо знакомы все фазы действия гашиша.
Первые признаки, подобно симптомам давно ожидаемой грозы, появляются и
разрастаются на фоне этого самого неверия. Ваше насмешливое недоверие
превращается в веселость, бессмысленную и неудержимую. Эти приступы
беспричинной веселости, которых вы почти стыдитесь, упорно повторяются,
сменяясь приступами оцепенения, во время которых вы тщетно пытаетесь
сосредоточиться. Самые простые слова, самые обыденные представления
принимают какую-то новую и крайне странную окраску; вас поражает даже, что
вы не замечали этого раньше и находили их такими простыми. В вашем мозгу
непрерывно создаются самые непредвиденные ассоциации и сопоставления,
бесконечная игра слов, полные комизма сцены. Демон окончательно овладел
вами; бесполезно бороться против этой веселости, мучительной, как щекотка.
Время от времени вы смеетесь над собою, над собственной глупостью и
безумием, и ваши сотоварищи, если они у вас есть, также будут смеяться над
вашим состояньем и над своим собственным; но так как они смеются добродушно,
то вы не сердитесь на них. Эта странная веселость - то затухающая, то вновь
вспыхивающая, эта радость, смешанная с болью, эта неуверенность,
нерешительность длятся обыкновенно недолго,
Вскоре связь между мыслями становится так слаба, общая нить,
руководящая вашими восприятиями, так трудно уловима, что разве только ваши
сотоварищи в состоянии понимать вас. Но и это нет никакой возможности
проверить: быть может, им только кажется, что они понимают вас, и
заблуждение это обоюдное. Все эти безумства, эти взрывы хохота, производят
на зрителя, не охваченного опьянением, впечатление настоящего сумасшествия
или какой-то дикой забавы маньяков, Точно так же благоразумие трезвого
свидетеля, правильное течение его мысли забавляют и развлекают вас, как
проявления особенной формы безумия. Вы поменялись ролями. Его хладнокровие
толкает вас к самой резкой иронии. Не правда ли, что положение человека,
охваченного безумной веселостью, непонятной для того, кто не находится в
таком же состоянии, глубоко комично? Безумный начинает смотреть с жалостью
на разумного, и с этого момента идея собственного превосходства появляется
на горизонте его интеллекта. Идея }r` будет развиваться, расширяться и
взорвется, как метеор.
Я был свидетелем подобной сцены, в которой действующие лица зашли
довольно далеко; но смешная сторона ее была понята только тем, кто был
знаком, хотя бы по наблюдениям над другими, с действием гашиша и с той
огромной разницей душевного диапазона, которую он создает между двумя
людьми, приблизительно равными в нормальном состоянии. Известный музыкант,
совершенно незнакомый со свойствами гашиша, попадает в общество, где
несколько человек уже приняли наркотик. Ему стараются объяснить чудесное
действие этого вещества. В ответ на эти удивительные рассказы он томно и
любезно улыбается, как человек, желающий немного порисоваться. Но чувства их
обострены действием яда; они насквозь видят его внутреннюю усмешку и
отвечают ему оскорбительным смехом. Эти взрывы радости, эта игра слов, эти
искаженные лица, вся эта нездоровая атмосфера раздражают его, заставляют его
заявить им, что все это - довольно плохие шутки, вероятно, утомительные для
самих шутников. Точно блеск молнии, все лица озаряет взрыв хохота. Веселье
удвоилось. "Эта шутка, быть может, доставляет удовольствие вам,- говорит
он,- но мне - нисколько".. - "Вполне достаточно, чтобы она доставляла
удовольствие нам",- отвечает кто-то с присущим больному эгоизмом. Не зная,
имеет ли он дело с настоящими сумасшедшими или с симулирующими сумасшествие,
наш герой полагает, что благоразумнее всего удалиться; но кто-то запирает
дверь и прячет ключ. Другой, опустившись перед ним на колени, просит у него
прощения от имени всего общества и дерзко, хотя и со слезами на глазах,
заявляет ему, что все они, глубоко скорбя о его духовной ограниченности, тем
не менее относятся к нему с искренней симпатией. Он покоряется и остается;
он уступает даже настойчивым просьбам - усладить их своей игрой, Но звуки
скрипки, разливаясь по зале, точно разносят новую заразу и охватывают (слово
недостаточно сильно) одного за другим больных. Раздаются хриплые вздохи,
громкие рыдания, слезы текут ручьями. Изумленный скрипач останавливается и,
подойдя к тому, чей восторг был наиболее шумен, спрашивает, что с ним и чем
можно помочь ему? Один из присутствующих, хорошо знакомый с этими явлениями,
предлагает лимонад и фрукты. Но больной, охваченный экстазом, смотрит на
обоих с невыразимым презрением. Лечить человека, который болен от избытка
жизни, от безмерного счастья!
Как "видно из этого эпизода, какое-то удивительное благодушие
окрашивает собою все другие чувства, вызываемые гашишем,- благодушие мягкое,
ленивое, немое, обусловленное расслаблением всей нервной системы, В
подкрепление этого наблюдения я приведу рассказ моего знакомого, испытавшего
это состояние опьянения.
Рассказчик сохранил необыкновенно отчетливое воспоминание о всех своих
ощущениях, и мне стало совершенно ясно, к какому нелепому и почти
безвыходному положению привело его это несоответствие между собственным
настроением и окружающей средой. Не помню в точности, был это первый или
второй опыт этого человека в употреблении гашиша. Принял ли он слишком
большую дозу, или наркотик, без всякой видимой причины (что случается
довольно часто), произвел слишком сильное действие? Он рассказывал мне, что
m` фоне его блаженства, высшей радости от чувства полноты жизни и сознания
своей гениальности, появилось вдруг ужасное предчувствие. Ослепленный
вначале силой и красотой своих переживаний, он затем испугался - во что
превратится его интеллект и что станет с его телом, если это состояние,
которое он считал сверхъестественным, будет развиваться и бесконечно
усиливаться? Благодаря способности увеличивать все до чудовищных размеров,
присущей духовному зрению человека, отравленного гашишем, этот страх вызвал
невероятные терзания. "Я походил,- говорит он,- на лошадь, которая понесла и
мчится к пропасти: она хочет остановиться и не может. Это был действительно
ужасный галоп, и моя мысль, игрушка обстоятельств, среды, момента - всего
того, что применимо к слову "случай", приняла чисто рапсодический размах.
Поздно! - повторял я все время с глубоким отчаяньем.
Едва прошла эта мука, которая, казалось мне, длилась бесконечно долго,
хотя это продолжалось всего несколько минут, и я вознадеялся, наконец,
погрузиться в блаженный покой, столь ценимый сынами Востока, как на меня
вдруг обрушилось новое несчастье. Новое беспокойство, самое мелочное и
ребяческое, внезапно овладело мною. Я вспомнил вдруг, что приглашен на обед,
где будет много солидных людей. И я увидел себя - среди толпы корректных и
благовоспитанных людей, прекрасно владеющих собой,вынужденного, при свете
многочисленных ламп, скрывать свое состояние. Я был уверен, что это удастся
мне, но вместе с тем пал духом при мысли о том ужасном напряжении воли,
которое потребуется для этого. Не знаю, какая случайность вызвала вдруг в
моей памяти слова Евангелия: "Горе приносящему соблазн!" -и, желая забыть их
и напрягая для этого все усилия, я беспрестанно повторял их в уме. И вот мое
несчастье (да, это было истинное несчастье) приняло грандиозные размеры.
Несмотря на слабость, я решился обратиться к аптекарю: я не знал
противоядий, а мне хотелось появиться в обществе, куда призывал меня долг,
сверим и здоровым. Но на пороге магазина меня осенила внезапная мысль,
которая остановила меня и заставила задуматься. Я увидел в витрине магазина
свое отражение, и вид мой поразил меня. Эта бледность, эти сжатые губы, эти
широко раскрытые глаза! "Зачем,- подумал я,- тревожить этого милого человека
по такому пустяку!" К этому присоединялся страх показаться смешным в глазах
людей в магазине. Но мое необъяснимое расположение к этому аптекарю
подавляло все остальные чувства. Я представлял себе этого человека таким же
болезненно чувствительным, каким был сам в тот роковой момент, и воображая,
что его слух и его душа должны содрогаться от малейшего шума, решил войти к
нему на цыпочках. "Нужно,- говорил я себе,- быть в высшей степени деликатным
по отношению к человеку, вниманием которого я хочу воспользоваться". И я
старался сдерживать звуки моего голоса, заглушать шум моих шагов. Вы знаете
голос людей, отравленных гашишем? Торжественный, низкий, гортанный,
напоминающий голос закоренелых опиоманов. Результат получился совершенно
противоположный тому, которого я ожидал. Желая успокоить аптекаря, я напугал
его. Он ничего не знал о такой болезни, никогда не слышал о ней. Он смотрел
на меня с любопытством и недоверием. Не принимал ли nm меня за сумасшедшего,
за злоумышленника или попрошайку? Вероятно, ни за того, ни за другого; но
все эти нелепые мысли промелькнули в моем мозгу. Я должен был подробно
объяснить ему (с каким усилием!) о существовании варенья из конопли и о том,
для чего оно употребляется; я все время повторял, что опасности здесь
никакой нет, что ему нечего беспокоиться, что я прошу у него только средства
для ослабления действия яда, повторяя без конца, насколько я удручен
необходимостью обращаться к нему по такому скучному делу. Наконец -поймите,
сколько унижения было для меня в его словах - он просто попросил меня
удалиться. Такова была награда за мое расположение и мое преувеличенное
благодушие. Я отправился на вечер: я никого не шокировал там. Никто не
догадался о сверхчеловеческих усилиях, которые я употреблял, чтобы походить
на всех. Но я никогда не забуду терзаний ультрапоэтического опьянения,
связанного необходимостью соблюдать приличия и отравленного сознанием
долга!"
Хотя я вообще склонен сочувствовать страданиям, созданным воображением,
я не мог удержаться от смеха, слушая этот рассказ. Автор его не исправился.
Он продолжал искать в проклятом наркотике того возбуждения, которое нужно
находить в самом себе, но так как это человек осторожный и благоразумный,
человек из общества, то он стал уменьшать дозы яда, но в то же время чаще
прибегать к нему. Со временем он увидит пагубные последствия такой системы.
Возвращаюсь к последовательному описанию опьянения гашишем. После
первого периода, выражающегося в ребяческой веселости, наступает
кратковременное успокоение. Но вскоре наступают новые явления - ощущение
холода в конечностях (в некоторых случаях довольно значительное) и страшная
слабость во всех членах: руки ваши совершенно расслаблены, а в голове и во
всем вашем существе вы ощущаете какое-то онемение и тягостное оцепенение.
Глаза ваши расширяются, они словно растягиваются во всех направлениях силой
неудержимого экстаза. Лицо ваше покрывается страшной бледностью. Губы
пересыхают и как бы втягиваются ртом - тем движением, которое характеризует
честолюбивого человека, охваченного грандиозными планами, погруженного в
великие мысли. Горло как бы сжимается. Небо пересохло от жажды, которую было
бы бесконечно приятно утолить, если бы сладость лени не казалась еще
приятнее и не противилась бы малейшему движению тела. Хриплые и глубокие
вздохи вырываются из вашей груди, словно ваше прежнее тело не может вынести
желаний и порывов вашей новой души. Время от времени вы вздрагиваете
непроизвольно, как после утомительного дня или во время бурной ночи, перед
наступлением глубокого сна.
Прежде чем перейти к дальнейшему, я остановлюсь на случае, который
относится к упомянутому выше ощущению холода в конечностях и может служить
доказательством того, насколько разнообразны даже чисто физические 'явления
при действии яда в зависимости от индивидуальности отравленного. В данном
случае мы имеем дело с литератором, и многие моменты его рассказа отмечены
печатью писательского темперамента.
"Я принял,- говорит он,- умеренную дозу масляного экстракта, и все шло
прекрасно. Приступ болезненной beqeknqrh длился недолго, и мною овладело
состояние истомы и недоумения, которое почти граничило с блаженством. Я
надеялся на спокойный вечер, свободный от всяких забот, К несчастью,
обстоятельства сложились так, что мне пришлось в этот вечер сопровождать в
театр одного из моих знакомых. Я мужественно подчинился необходимости,
затаив свое безграничное желание отдаться лени и неподвижности. Не найдя ни
одного свободного фиакра в моем квартале, я должен был совершить длиннейший
путь пешком, подвергая слух свой неприятному шуму экипажей, глупым
разговорам прохожих, целому океану пошлости.
В кончиках пальцев я испытывал уже ощущение холода; холод этот все
усиливался и, наконец, стал настолько резок, как будто руки мои были опущены
в ведро ледяной воды. Но я не испытывал никакого страдания; наоборот, это
острое чувство холода доставляло мне какое-то странное наслаждение. Но
ощущение холода все усиливалось; раза два или три я спрашивал своего
спутника, действительно ли так холодно, как мне кажется; мне отвечали, что,
напротив, погода очень теплая. Очутившись, наконец, в зале, запертый в
предназначенной мне ложе, имея в своем распоряжении три или четыре часа
отдыха, я почувствовал себя в обетованной земле. Чувства, которые я
сдерживал во время ходьбы напряжением моей ослабевшей воли, теперь сразу
прорвались, и я свободно отдался немому восторгу. Холод все увеличивался, а
между тем я видел людей в легких костюмах, с усталым видом отиравших
вспотевшие лица. Меня осенила радостная мысль, что я человек исключительный,
который один пользуется правом мерзнуть летом в театральной зале. Холод, все
увеличиваясь, становился угрожающим, но любопытство - до какого предела он
может дойти - было во мне сильнее других чувств. Наконец, он охватил меня
всего: мне казалось, что даже мои мысли застыли: я превратился в мыслящую
льдину, в статую, высеченную из глыбы льда; и эта дикая галлюцинация
вызывала во мне гордость, возбуждала духовное блаженство, которое я не в
состоянии передать. Моя безумная радость усиливалась еще благодаря
уверенности, что никто из присутствующих не знает ничего ни о моей природе,
ни о моем превосходстве над ними. И какое счастье я испытывал при мысли, что
товарищ мой даже не подозревает, во власти каких диких ощущений я нахожусь!
Скрытность моя была вполне вознаграждена, и полное сладострастья
наслаждение, которое я пережил, осталось моей безраздельной тайной,
Должен еще заметить, что, когда я вошел Б ложу, мрак поразил мои глаза,
и это ощущение казалось мне очень близким к тому чувству холода, которое я
испытывал. Быть может, оба эти ощущения поддерживали Друг друга. Вы должны
знать, что гашиш чудесно обостряет световые эффекты: яркое сияние, каскады
расплавленного золота; радует всякий свет - и тот, который льется широким
потоком, и тот, который подобно рассыпавшимся блесткам цепляется за острия и
верхушки: и канделябры салонов, и восковые свечи процессии в честь
Богоматери, и розовый закат солнца. Вероятно, эта несчастная люстра в театре
давала свет, недостаточный для этой ненасытной жажды блеска; мне показалось,
что я вхожу в царство мрака, который постепенно сгущался, в то время, как я
грезил о вечной зиме и о полярных ночах. Что касается qvem{ (на сцене этой
давалась комедия), которая одна была освещена, то она казалась мне
поразительно маленькой и очень далекой,- как бы в глубине перевернутого
стереоскопа. Я не буду утверждать, что я слушал актеров - вы понимаете, что
это было невозможно; время от времени мысль моя подхватывала обрывки фразы,
и, подобно ^искусной танцовщице, пользовалась ею, как упругой доской,
отталкиваясь от нее и бросаясь в область грез.
Можно было бы предположить, что драма, воспринятая при таких условиях,
теряет всякий смысл и всякую логическую связь; спешу разуверить вас: я
находил очень тонкий смысл в драме, созданной моим рассеянным воображением.
Ничто в ней не смущало меня; я походил на того поэта, который, присутствуя в
первый раз на представлении "Эсфири", находил вполне естественным, что Аман
объясняется царице в любви. Вы, конечно, догадываетесь, что дело шло о той
сцене, когда Аман бросается к ногам Эсфири, умоляя ее простить ему его
преступления. Если бы все драмы слушались таким образом, они значительно
выиграли бы от этого, даже драмы Расина.
Актеры казались мне совсем крошечными и обведенными резкими и
отчетливыми контурами, подобно фигурам Мессоньера. Я не только ясно различал
самые мелкие детали их костюмов, рисунки материй, швы, пуговицы и т.д., но
даже линию парика, белила и румяна, и все изощрения грима. И все эти
лилипуты были окутаны каким-то холодным, волшебным сиянием, подобным тому,
которое дает очень ясное стекло масляной картине. Когда я вышел, наконец, из
этого вместилища ледяного мрака, когда внутренняя фантасмагория рассеялась и
я пришел в себя, я испытывал такое страшное утомление, какого никогда не
вызывала во мне даже самая напряженная работа, вызванная необходимостью".
Действительно, именно в этом периоде опьянения обнаруживается
необыкновенная утонченность, удивительная острота всех чувств. Обоняние,
зрение, слух, осязание принимают одинаковое участие в этом подъеме. Глаза
созерцают бесконечное. Ухо различает почти неуловимые звуки среди самого
невероятного шума. И тут-то начинают возникать галлюцинации. Все окружающие
предметы - медленно и последовательно - принимают своеобразный вид,
постепенно теряют прежние формы и принимают новые. Потом начинаются разные
иллюзии, ложные восприятия, трансформации идей. Звуки облекаются в краски, в
красках слышится музыка. Мне могут заметить, что тут нет ничего
сверхъестественного, что всякая поэтическая натура - в здоровом и нормальном
состоянии - склонна к таким аналогиям. Но ведь я предупредил читателя, что в
состоянии, сопровождающем опьянение гашишем, нет никаких сверхъестественных
явлений; вся суть в том, что эти аналогии приобретают необыкновенную
яркость: они проникают в нас, овладевают нами, порабощают мозг своим
деспотическим характером. Музыкальные ноты становятся числами, и если вы
одарены некоторыми математическими способностями, то мелодия и гармония,
сохраняя свой страстный, чувственный характер, превращается в сложную
математическую операцию, в которой числа вытекают из чисел, и за развитием и
превращениями которой вы следите с удивительной легкостью, равной беглости
самого исполнителя.
Случается иногда, что личность исчезает, и объективность - как в
пантеистической поэзии - воспринимается вами настолько ненормально, что
созерцание окружающих предметов заставляет вас забыть о своем собственном
существовании, и вы сливаетесь с ними. Ваш глаз останавливается на стройном
дереве, раскачивающемся от ветра: через несколько секунд то, что вызвало бы
только сравнение в мозгу поэта, становится для вас реальностью. Вы
переносите на дерево ваши страсти, ваши желания или вашу тоску; его стоны и
раскачивания становятся вашими, и вскоре вы превращаетесь в это дерево.
Точно так же птица, парящая в небесной лазури, в первый момент является как
бы олицетворением вашего желания парить над всем человеческим; но еще момент
- и вы превратились в эту птицу... Вот вы сидите и курите. Ваше внимание
остановилось на синеватых облаках, поднимающихся из вашей трубки.
Представление об испарении - медленном, постепенном, вечном - овладевает
вашим умом, и вы свяжете его с вашими собственными мыслями, с вашей мыслящей
материей. И вот, в силу какой-то странной перестановки, какого-то
перемещения или интеллектуального quiproquo вы вдруг почувствуете, что вы
испаряетесь, и вы припишете вашей трубке (в которой вы ощущаете себя сжатым
и сдавленным, как табак) поразительную способность курить вас.
К счастью, эта особенная способность воображения длится не долее
минуты: проблеск ясного сознания дал вам возможность, при громадном
напряжении воли, взглянуть на часы. Но вот новый порыв мыслей уносит вас: он
закружит вас еще на минуту в своем безумном вихре, и эта новая минута будет
для вас новой вечностью. Ибо соотношение между временем и личностью
совершенно нарушено, благодаря количеству и интенсивности ощущений и мыслей.
Можно сказать, что в течение одного часа переживается несколько человеческих
жизней. Не уподобляетесь ли вы фантастическому роману - не написанному, а
осуществленному в действительности? Нет прежнего равновесия между органами
чувств и переживаемыми наслаждениями; и это последнее обстоятельство служит
наиболее существенным доказательством вреда этих опасных экспериментов, при
которых исчезает свобода личности.
Когда я говорю о галлюцинациях, не следует понимать это слово в его
обычном значении. Очень существенно отличие чистой галлюцинации, которую
приходится так часто наблюдать врачам, от той галлюцинации - вернее, обмана
чувств - которая наблюдается под воздействием гашиша. В первом случае
галлюцинация появляется неожиданно и фатально и отличается законченностью;
притом, она не имеет причины в окружающих предметах, никакой связи с ними.
Больной видит образы, слышит звуки там, где их нет. Во втором случае
галлюцинация развивается постепенно, вызывается почти произвольно и
достигает законченности только работой воображения. Притом, она всегда
мотивированна. Музыкальный звук будет говорить, произносить очень отчетливые
вещи, но сам звук все-таки существует в действительности. Пьяный глаз
человека, принявшего гашиш, увидит странные вещи; но прежде чем они
сделались странными и чудовищными, он видел эти вещи простыми и
естественными. Сила и кажущаяся реальность галлюцинации при опьянении
гашишем нисколько не противоречит этому основному различию. Последняя
возникает m` почве окружающей среды и данного времени, первая же независима
от них.
Для более полного представления об этой кипучей работе воображения,
этом созревании галлюцинации, этом неустанном поэтическом творчестве, на
которое обречен мозг, отравленный гашишем, я расскажу еще один случай. Тут
мы имеем дело не с праздным юношей и не с литератором: это рассказ женщины,
женщины немолодой, любознательной и легко возбудимой; уступив желанию
познакомиться с действием яда, она описывает другой женщине одно из главных
своих видений. Я передаю ее рассказ дословно:
"Как ни удивительны, как ни новы ощущения, испытанные мною во время
этого безумия, Которое длилось двенадцать часов (двенадцать или двадцать?
этого я, собственно, не знаю),-я никогда больше не вернусь к ним. Духовное
возбуждение слишком сильно, усталость, следующая за ним, слишком велика; и,
говоря откровенно, я нахожу в этом ребячестве много преступного. Но я
уступила любопытству; и притом, это было безумие, совершенное сообща, в доме
старых друзей, среди которых я не боялась немножко унизиться в своем
достоинстве. Прежде всего, вы должны знать, что этот проклятый гашиш -крайне
коварное вещество; иногда вам кажется, что вы уже освободились от действия
яда, но это самообман. Периоды успокоения чередуются с приступами
возбуждения. И вот, около десяти часов вечера я находилась в одном из таких
периодов просветления; мне казалось, что я освободилась от этого избытка
жизни, который доставил мне, правда, много наслаждений, но который внушал
мне какое-то беспокойство и страх. Я с удовольствием села ужинать, чувствуя
себя изнуренной, как после долгого путешествия; до этого я из осторожности
воздерживалась от пищи. Но еще до окончания ужина безумие снова овладело
мною, как кошка мышью, и наркотик снова стал играть моим несчастным мозгом.
Хотя дом мой находился недалеко от замка моих друзей, и их коляска была к
моим услугам, я чувствовала такую властную потребность отдаться грезам,
отдаться этому неудержимому безумию, что с радостью приняла их предложение
переночевать у них. Вы знаете этот замок; вы знаете, что в нем
отремонтированы и заново отделаны в современном стиле те помещения, в
которых живут владельцы: но необитаемая половина замка осталась совершенно
нетронутой, со всей своей Ветхой обстановкой в старинном стиле. Мне
предложили приготовить для меня спальню в этой части замка, и выбор мой
остановился на одной маленькой комнатке вроде будуара, немного поблекшего и
старого, но тем не менее очаровательного. Я попытаюсь, насколько возможно,
описать вам эту комнату -для того, чтобы вы могли понять те странные
видения, которые овладели там мною и не покидали меня всю ночь, пролетевшую
для меня незаметно.
Будуар этот маленький и очень узкий. Потолок, начиная от карниза,
закругляется в виде свода; стены покрыты длинными, узкими зеркалами, а между
ними - панно с пейзажами, написанными в небрежном стиле декораций. На высоте
карниза, на всех четырех стенах, изображены различные аллегорические фигуры
- одни в спокойных позах, другие бегущими или летящими. Над ними яркие птицы
и цветы. Позади фигур изображена решетка, поднимающаяся и округляющаяся по
своду потолка. Сам потолок позолочен. Все промежутки между a`cer`lh и
фигурами покрыты золотом, а в центре потолка золото прорезывается только
переплетом мнимой решетки. Как видите, это походит на очень богатую клетку,
прекрасную клетку для какой-нибудь птицы. Прибавлю еще, что ночь была
чудесная, прозрачная и ясная, а луна светила так ярко, что, потушив свечу, я
очень ясно видела всю эту декорацию, и видела не при свете моего
воображения, как вы могли бы подумать, а именно при свете этой дивной ночи,
и лунный свет скользил по этой нежной ткани из золота, зеркал и пестрых
красок.
Прежде всего я была очень удивлена, увидев вокруг себя огромные
пространства: то были чистые, прозрачные реки и зеленые ландшафты,
отражающиеся в спокойной воде. Вы догадываетесь, конечно, что это была игра
картин, отраженных зеркалами. Когда я подняла глаза, я увидела заходящее
солнце: оно напоминало остывающий расплавленный металл. Это было золото
потолка; но решетка вызывала во мне представление о том, будто я нахожусь в
клетке или в доме, открытом со всех сторон, с видом на бесконечные равнины,
от которых меня отделяют лишь прозрачные сетчатые стены моей великолепной
тюрьмы. Вначале я рассмеялась над этой иллюзией, но чем больше я
всматривалась, тем больше усиливались чары, тем больше естественности,
ясности и навязчивой реальности приобретало видение. Теперь идея заключения
возобладала в моем мозгу, хотя это пока не мешало тем разнообразным
наслаждениям, которые доставляло мне все, что было вокруг меня и надо мною.
Постепенно мне стало казаться, что я заключена надолго, быть может, на
миллионы лет, в эту роскошную клетку, посреди этих волшебных ландшафтов,
этой божественной панорамы. Я думала о Спящей красавице, об искуплении и
будущем освобождении, Над моей головой летали яркие тропические птицы, и так
как с большой дороги доносился звон колокольчиков, то эти два впечатления
сливались в одно, и мне казалось, что эти птицы поют металлическими
голосами. Очевидно, они беседовали обо мне и воспевали мое заточение.
Кривляющиеся обезьяны, насмешливые сатиры, казалось, потешались над
распростертой пленницей, обреченной на неподвижность. Но все мифологические
божества смотрели на меня с чарующими улыбками, как бы умоляя меня терпеливо
нести свою судьбу: и все глаза были устремлены на меня, как бы ища моего
взгляда. И я решила, что если я обречена нести это наказание за какие-нибудь
старые заблуждения, за какиенибудь мне самой неизвестные грехи, то все-таки
я могу надеяться на высшее милосердие, которое осудило меня на
неподвижность, но за это обещает мне бесконечно более ценные наслаждения,
чем те ребяческие удовольствия, которые заполняют наши юные годы. Вы видите,
что грезы мои не лишены были нравственных размышлений, но я должна признать,
что наслаждение, которое доставляли мне эти прекрасные образы и блестящие
драмы, постоянно прерывало все другие мысли.