Шекспир. Юлий Цезарь (38)

этим спасет своего вождя и друга от преследований. Даже Антоний вынужден
отдать должное его преданности, заявляя, что предпочел бы иметь подобных
людей друзьями, а не врагами. Титиний во время решающей битвы при Филиппах
готов был на любой риск для спасения дела; увидев, что Кассий мертв, он
закалывает себя.
 Нельзя не заметить, что примеров подобной самоотверженности в лагере
Октавия и Антония нет. Шекспир подчеркивает, таким образом, высокую
нравственную добродетель людей республиканского лагеря. Даже треэвейший из
трезвых политиков Кассий поддается облагораживающему влиянию Брута.
 Кроме двух лагерей - цезарианцев и республиканцев - в трагедии есть еще
третий, важнейший участник центрального конфликта, о котором мы пока
молчали, - народ. Уже в первой своей исторической драме ("Генрих VI", часть
2) Шекспир изображает народ как участника истории. Это определяет одну из
важнейших особенностей его метода исторической драмы вообще. Но в хрониках
народ составляет один из многих, притом отнюдь не самый главный фактор в
социально-политических конфликтах, он всегда присутствует там в качестве
более или менее отдаленного фона центрального конфликта, разыгрывающегося на
авансцене истории между двумя группами господствующего класса.
 В "Юлии Цезаре" народная масса оказывается в центре конфликта. Более
того, с самого начала определяется, что судьба политического строя Рима
зависит от народа: поддержит ли он утверждение у власти монарха или отстоит
старый республиканский строй. Истинной кульминацией трагедии является не
убийство Цезаря, а сцена на форуме, где народ делает выбор между Брутом и
Антонием. Мы еще вернемся к вопросу об изображении народа в "Юлии Цезаре".
Здесь же нам важно подчеркнуть, что центральный конфликт решается не одним
лишь единоборством двух групп господствующего класса, но также и третьей,
"неофициальной" силой истории - народными массами.
 Что же это за республика, вокруг которой идет борьба? Мы ошибаемся,
модернизируя Шекспира и предположив у него понятие о политическом строе
республики в современном смысле. Даже представление о буржуазной
демократической республике, основанной если не на действительном, то хотя бы
на формальном равенстве, не могло быть Шекспиру известно. О республиканском
строе античного мира он имел лишь очень приблизительное представление, во
многом не совпадавшее с тем, что было установлено впоследствии исторической
наукой.
 "Res publica" для Шекспира не столько политическое, сколько
нравственно-политическое понятие. Поясним. Суть вопроса - в отношении всех
граждан к государству: служат ли они, каждый в меру сил и возможностей,
общему благу, или же весь аппарат государства становится орудием для
удовлетворения эгоистических интересов одной части общества, держащей власть
в своих руках.
 Рим, как его изображает Шекспир, похож на сословное государство.
Отмеченный выше анахронизм относительно мастеровых, носящих средневековые
гильдейские знаки, совсем не случаен. Римских патрициев и плебеев Шекспир и
публика его времени воспринимали как подобие дворян и "третьего" сословия
своей эпохи. Речь в трагедии идет вовсе не о том, чтобы предоставить плебсу
равенство с патрициями. Об этом не помышляют ни Шекспир, который не верит в
принцип гражданского равенства, ни его Брут, ни сам римский народ.
Действительная проблема может быть сформулирована так: государство и
общество - кто кому служит?
 Победу в трагедии одерживает не принцип общего блага, а хищническое,
эгоистическое начало. В этом смысле "Юлий Цезарь" означает разрыв с той
оптимистической оценкой перспектив общественного развития, которая
составляла идейную основу "Венецианского купца", "Ромео и Джульетты" и
трилогии о Генрихе VI. "Юлием Цезарем" открывается трагический период
творчества Шекспира.
 В чем же сущность трагизма в "Юлии Цезаре"? Для ответа на этот вопрос
необходимо решить, кто является трагическим героем произведения. Это
поначалу не совсем ясно. Трагедия названа именем Цезаря, который погибает от
рук убийц как раз тогда, когда ожидает свершения своей мечты - стать
венценосным владыкой Рима. Можно ли назвать его судьбу трагической? Отчасти
- да. Это личная трагедия Цезаря, не дожившего до своего полного торжества.
Но дело, которому он служил, все равно торжествует победу после его смерти.
Недаром в трагедии говорится и символически показано, что дух Цезаря жив.
Его судьба, однако, не является в подлинном смысле слова трагической, ибо
гибель Цезаря, с точки зрения исторической закономерности, не необходима.
Будущее за цезаризмом - с Цезарем или без него.
 Действительно трагической является судьба тех, кто борется против
цезаризма. Они выступают в качестве носителей благородного идеала,
нравственная правота на их стороне, и тем не менее они обречены с самого
начала. Наиболее трагической фигурой является поэтому Брут, самый убежденный
носитель принципов, враждебных цезаризму. Он борется против единовластия
тогда, когда исторически назрела необходимость именно в этой форме
правления. Его идеал, таким образом, оказывается в противоречии с теми
путями, которые неизбежно ведут к установлению единоличной диктатуры. Можно
подумать, что поражение республиканцев обусловлено отдельными ошибками в
тактике борьбы (о них сказано выше). Но в том-то и дело, что эти ошибки были
неизбежны в силу природы тех принципов, в которые верил Брут и которые
отжили свой век. Настало время жестокого, бездушного индивидуализма, время
попрания морали во имя корыстных целей. Все это заключено в Цезаре, Антонии
и Октавии. Под римскими масками скрыты люди шекспировского века. Мы не
станем утверждать, что цезарианцы - типичные представители буржуазного
класса эпохи Возрождения. Сам класс буржуазии еще был на одной из ранних
стадий своего формирования. Но те начала нового жизнепонимания, новой
"нравственности", которые были воплощены в цезарианцах, в общем отражали то
же самое, что позже Шекспир воплотит в образах Клавдия, Яго, Эдмунда и
других индивидуалистов-хищников, наносивших удар за ударом иллюзиям
гуманистов о возможности победы в то время принципа общего блага.
 Нередко трагедию Брута толкуют как трагедию личную: он будто бы
страдает оттого, что, восстав против Цезаря и убив его, нарушил моральные
принципы своей философии и расплачивается за это. Действительная же трагедия
Брута является не субъективной, а объективной: беда не в том, что он убил
Цезаря, а в том, что он не убил его - мертвый Цезарь оказался сильнее живого
Брута. Символические сцены с призраком Цезаря имеют именно этот смысл.
 Но все это лишь поверхностно раскрывает трагедию. Ее самый глубинный
смысл связан с другим персонажем. Персонаж этот коллективный - народ Рима.
 Как уже сказано, от него, в конечном счете, зависят победа и поражение
каждого из двух борющихся начал. С первой же сцены трагедии мы видим
ликование народа, окружающего Цезаря преклонением. В сознании народа Цезарь
уже властитель государства. Антоний подносит Цезарю венец при явном
сочувствии народа. Когда же Цезарь отклоняет венец, толпа еще больше ликует:
ее радует, что человек, призванный стать властелином, якобы не властолюбив.
Народ не понял комедии, искусно разыгранной Цезарем.
 Видя ослепление народа, республиканцы решают спасти его. Не спрашивая
народа, действуя на собственный страх и риск, они убивают Цезаря. Лишь после
этого Брут считает нужным объяснить народу, почему необходимо было
уничтожить тирана. Нельзя не отметить парадоксальности ситуации. Цезарианцы,
творя антинародное дело, устанавливая единовластие Цезаря, действуют в
открытую, опираясь хотя бы внешне на волю народа. Республиканцы-патриции
действуют тайно, в отрыве от парода и лишь после ищут у него поддержки своим
действиям. Это лишний раз подчеркивает, что идея равенства здесь ни при чем,
ибо для Брута и других заговорщиков народ - низшее сословие, но свой долг
патрициев - отцов народа - они видят в том, чтобы заботиться о простых
людях.
 Трагедия народа с наибольшей силой проявляется в сцене на форуме (III,
2). Она принадлежит к шедеврам драматического гения Шекспира: такое
изображение "судьбы человеческой" (Брут) и "судьбы народной" едва ли еще
можно встретить в драме. В одной сцене сконцентрировано столько жизни,
движения, борьбы противоречий, и притом перед нами не единичный герой (ср.
монолог Гамлета "Быть или не быть"), а весь народ! Перед нашими глазами
совершается история, и мы видим все пружины решающего всемирно-исторического
события.
 Вот выступает перед римлянами Брут. Для знающих Шекспира кажется
странным, что говорит он не стихами, как на протяжении всей трагедии, а
прозой. Мы привыкли, что во все значительные, патетические моменты речь
героя облекается в возвышенную поэтическую форму. Отступление от правила,
наблюдаемое здесь, побудило некоторых исследователей усомниться: пет ли
здесь ошибки, не напутал ли наборщик или переписчик рукописи Шекспира,
отбросив разбивку речи Брута на строки? Но вес правильно, если поверить в
обдуманность драматических приемов Шекспира. Прежде всего, Брут снисходит до