Шекспир. Кориолан (47)

суровыми красками. Разница, пожалуй, лишь в том, что среди патрициев больше
индивидуального разнообразия. Но, как и народ, все они движимы прежде всего
отчетливым сознанием своих сословных интересов и яростно защищают свои
привилегии.
 Менений Агриппа отличается внешним добродушием. Он умеет поговорить с
народом, представить себя доброжелательным, мудрым советчиком. Плебеи даже
обманываются, считая его своим другом. Но все, что делает и говорит Менений,
ясно обнаруживает в нем убежденного защитника привилегий аристократии. Он
понимает, что народ представляет собой большую силу в обществе. Это
вынуждает его снисходить до него, но в душе он презирает плебс и не видит
ничего бесчестного в том, чтобы обмануть его. Менений искренне любит
Кориолана. Он гордится им как живым воплощением добродетелей своего
сословия, в его силе и несравненном мужестве он видит доказательство права
аристократов на господство над чернью.
 То же можно сказать и о Волумнии, матери Кориолана. Она гордая
патрицианка, воспитавшая в сыне те качества победителя и владыки, которые
должны дать ему моральное право на власть и господство над всеми остальными.
Она самозабвенна в стремлении возвысить сына. Волумния готова подвергнуть
жизнь Кориолана любой опасности, лишь бы он доказал свое превосходство как
воин.
 Видя, что народ представляет собой реальную политическую угрозу их
господству, патриции противопоставляют силе массы посредственностей мощь
выдающейся, необыкновенной личности. Кориолан своим мужеством, бескорыстием
и славой спасителя Рима может восстановить пошатнувшееся могущество
аристократии.
 Но как раз силой этого нельзя сделать. Понимая это, все патриции
требуют от Кориолана, чтобы он, смирив гордыню, пошел на необходимую уступку
и испросил согласие народа. Поистине великолепна сцена спора Кориолана с
Волумнией, Менением, Коминием и другими патрициями (III, 2). Аристократы
поняли, что смогут удержать власть, лишь обманув народ. Они требуют от
Кориолана притворного смирения, с тем чтобы, получив таким образом власть,
затем подавить волю народа.
 Те, кто столь охотно подчеркивал коварство тактики народных трибунов,
должны были бы заметить, что и аристократы отнюдь не проявляют щепетильности
в выборе средств, К каким только доводам и софизмам не прибегают Волумния и
Менений, чтобы сломить упрямство Кориолана! Беспристрастное рассмотрение
этого эпизода - одного из центральных в трагедии - убеждает в том, что в
поведении патрициев нет ни грана истинного благородства.
 Развитие событий в первой половине трагедии раскрывает неприглядную
картину общества, раздираемого жесточайшими антагонизмами. Ни те, кто
борется за справедливость, ни те, кто отстаивает несправедливые привилегии,
не обнаруживают высоких моральных качеств. Великие человеческие идеалы
оказываются в непримиримом противоречии с суровой борьбой эгоистических
классовых и сословных интересов.
 Не обнаруживаются моральные достоинства и в борьбе против врагов,
грозящих Риму. Война с вольсками вызывает ужас. На поле сражения римляне
бегут. Только личное мужество Кориолана (и отчасти Комипия) приносит
спасение.
 Глава вольсков Авфидий уступает Кориолану в воинских доблестях. Пять
раз сходился он с героем и неизменно оказывался побежденным. Но он не теряет
надежды отомстить. Его оружием будет не сила, а хитрость. Таким образом, и в
лице Авфидия мы видим человека, стремящегося к своим целям не прямым и
честным путем, а дорогою обмана, - как римские патриции и трибуны. Обратимся
теперь к Кориолану.
 Уже было сказано, что он не герой того типа, какими были Гамлет и
Отелло. Ближе всего он стоит, пожалуй, к Макбету. Сходство между ними в том,
что оба - выдающиеся люди, утверждающие свое величие не в слиянии своих
интересов с интересами других, а противопоставляя себя остальному обществу.
 Кориолан - герой в самом точном смысле слова. Он возвышается над
Другими своим мужеством, силой, способностью побеждать врагов в открытом и
честном бою. Но героическое начало в нем получило одностороннее развитие. В
нем есть черты, унаследованные от рыцарских понятии героического. Но во сто
крат в нем больше того ренессансного индивидуализма, который оборачивался
своей антиобщественной стороной. И ни у одного из героев
индивидуалистического склада из числа изображенных Шекспиром
антисоциальность не проявляется так ясно и разительно, как у Кориолана.
Кориолана иногда хотят представить исключительно или преимуществонно
носителем старого традиционного отношения к жизни. Но этому противоречит
весь облик Кориолана и, в частности, одно из его суждений, имеющее большое
принципиальное значение.
 Когда от Кориолана требуют, чтобы он подчинился обычаю, выпрашивая у
народа утверждение в должности консула и показывая свои раны, все в нем
возмущается именно против традиции:

 "Да потому, что так велит обычай!
 Но повинуйся мы ему во всем,
 Никто не стал бы пыль веков стирать
 И горы заблуждений под собою
 Похоронили б истину" (II, 3).

 Будь Кориолан приверженцем традиционных устоев, он подчинился бы этому
унизительному обычаю, не придавая ему никакого значения. Но в том-то и дело,
что Кориолан - личность, восстающая против всех обычаев, и в том числе
традиционного избирательного ритуала. Он желает, чтобы ценили его, его
самого, и чтобы общество склонялось перед его доблестями независимо от каких
бы то ни было традиций,
 Пресловутая гордость Кориолана - не аристократическое чванство своим
титулом и наследственными привилегиями. Это гордость человека, который
добился всего суровой дисциплиной самовоспитания, постоянным риском. Он
требует уважения к своим личным качествам. Толпу он презирает не столько как
аристократ по званию, сколько как аристократ духа. Ему, способному на
борьбу, в которой ставкой является жизнь, кажутся низменными претензии
бедняков, то вымаливающих, то требующих хлеба. Он гнушается этих ничтожеств,
из которых ни один не обладает его воинскими доблестями. Жалкие в мирное
время, они еще отвратительнее ему в суровых условиях войны. Брань, которой
он осыпает струсивших и бросившихся в бегство - воинов, а ведь они тоже
народ, - ничем не уступает тем гневным речам, которые он обрушивает на толпы
граждан в Риме.
 Кориолан презирает парод за его заботу о своих нуждах, которая
представляется ему проявлением корыстолюбия. Ему самому никакие богатства не
нужны. Он отказывается от своей доли военной добычи (1, 9). Как Лир, он
жаждет человеческого величия, не прикрытого никакими внешними атрибутами. Он
сам, его личные достоинства - вот основа его прав на всеобщее преклонение и
на власть.
 Безразличие к материальным интересам отличает Кориолана и от народа, и
от близкой ему среды патрициев. В противовес окружающему обществу,
проникнутому духом стяжательства, преданному заботам о своем материальном
благополучии, Кориолан в некотором роде идеалист. В его глазах
действительную цену имеют только духовные качества-сила духа, храбрость,
мужество, нравственная стойкость.
 С этим связана другая сторона его натуры - принципиальность. И народу,
и трибунам, и патрициям он противостоит как единственный в Риме человек,
который прямодушен, откровенен, органически неспособен на обман и хитрость.
Он просто не понимает, зачем нужно притворяться, быть не таким, каков он
есть, когда его гордость составляет именно то, что он такой, а не иной
человек. Ему всегда хочется быть самим собой. Его величайшее человеческое
завоевание - то, каким он стал, а его заставляют отказаться именно от того,
что он ценит в себе больше всего. В этом основа его конфликта не только с
народом, но и с собственным классом, с ближайшими ему людьми, одним словом,
со всем обществом.
 Такова важнейшая социальная сторона трагедии, на которую, как нам
представляется, не обращали должного внимания. Именно в этом пункте трагедия
Кориолана смыкается с другими великими трагедиями, в которых Шекспир
изобразил, как родилось самосознание личности и как гуманистический идеал ее
подвергся ломке, искажению под влиянием социальных противоречий рождающегося
буржуазного общества.
 Гений Шекспира проявил себя в том, что под поверхностью значительного
политического конфликта он обнаружил глубочайшее социальное противоречие
классового общества - антагонизм между материальными и духовными
стремлениями человека, противоречие между обществом и личностью.
 Но пока мы коснулись только одной стороны этих противоречий, а именно
той, в силу которой Кориолан является не только формально героем трагедии,
но и подлинно героической личностью. Однако в его характере есть и черты,
вступающие в противоречие с личным началом в его высочайшем идеальном
выражении.
 Личность Кориолана получила одностороннее развитие. Во-первых, высокое
понятие о достоинстве человека ограничено у Кориолана только мужественными
доблестями. Они с Гамлетом не поняли бы друг друга, потому что Кориолан,
строго говоря, лишен интеллектуальности. Гордость самим собой стала его
слепой страстью. Он способен рассуждать только применительно к
непосредственно данной ситуации. У него нет гамлетовской способности
мысленно "глядеть и вперед и вспять", нет и воображения Макбета, заранее
предчувствовавшего весь ужас того, что ему придется пережить.
 Вторая особенность Кориолана - его сосредоточенность на собственной
личности. Он "эготист" в том смысле, в каком Тургенев (неверно, на наш
взгляд) применил это слово к Гамлету. В мире для него важно только его "я".
Оно для него выше всех его личных и общественных связей. Самосознание
личности доходит до полного противопоставления своего "я" всему обществу.
Это противоречие глубоко волновало Шекспира-гуманиста. Он не склонен был
ограничиваться установлением тех объективных обстоятельств, которые
обусловили этот конфликт. Глубокая этическая основа шекспировских трагедий
состояла в том, что и сама личность была повинна в этом и потому должна была
нести за свою трагическую вину ответственность.
 Поворотный пункт трагедии - сцена на Форуме (III, 3). Кориолан поддался
уговорам Волумнии и Менения. Он вышел к толпе, готовый унизиться до просьб и
терпеливо выслушать общественное порицание его недостатков. Дело трибунов
почти проиграно. Еще мгновение - и власть окажется в руках Кориолана,
который, как они верно предвидят, будет пользоваться ею с непреклонностью
тирана. В стремлении к тиранической власти его и обвиняет Сициний. Но
Кориолан стерпел бы и это, если бы не одно слово, вонзающееся в его сознание
ядовитой стрелой. Сициний называет его "изменником народу" (III, 3). Удар
был направлен метко. Кориолан мгновенно сбрасывает несвойственную ему личину
смирения и разражается потоком ругательств по адресу народа и трибунов. Это
решает его судьбу: римляне изгоняют Кориолана. Он и сам яе хочет оставаться
здесь, где всех его заслуг перед государством оказалось недостаточно, чтобы
иметь право быть самим собой.
 С этого момента действие становится трагическим. Обнаруживается не
только трагическое положение героя, но и трагедия всего римского общества.
Сначала только близкие ощущают горе разлуки с Кориоланом. Но уже вскоре
осознают трагизм своего положения и все остальные.
 Корни трагизма в том всеобщем разладе, который мы видели с самого
начала действия, по непосредственным толчком к взрыву является изгнание
Кориолана и следующий за этим его переход на сторону вольсков.
 Если борьба в Риме происходила на наших глазах и мы видели, как
созревал конфликт, то измена Кориолана оказывается внезапной и мы не имеем
возможности судить о том, что происходило в его душе, когда он принял
роковое решение. Прощаясь с родными и друзьями (IV, 1), Кориолан еще сам не
знает, что будет делать. Он лишь обещает остаться самим собой. Но уже в IV,
4 мы его видим в Анциуме и слышим признание: Рим он возненавидел, а город
врагов стал ему мил.
 На этом этапе действия обнаруживается самое крайнее последствие
индивидуализма Кориолана. Его вера в себя, свою самоценность, доводящая его
до измены родине, - свидетельство того последнего предела, до которого дошел
распад всех естественных и общественных связей между людьми.
 Начиная с первой части "Генриха VI", Шекспир не раз изображал акты
измены (в данной хронике - герцога Бургундского). Всюду она была
свидетельством низменности тех, кто ее совершал. Побудительными мотивами
была мелкая корысть, самозащита и т. п. Здесь же мы имеем случай измены из
принципа, по убеждению. Кориолан не мелкий предатель, не жалкий трус, даже в
своей измене он остается по-своему мужественным и величественным, как это
можно видеть в сцене его объяснения с Авфидием (IV, 5). Как ни парадоксально