Шекспир. Троил и Крессида (35)

средневековых версий всячески превозносить Гектора и других троянцев, умаляя
славу греческих героев. Обе названные хроники были во второй половине XII
века использованы французским поэтом Бенуа де Сент-Мор, который в своем
"Романе о Трое" присочинил любовную тему: он превратил Брисеиду (в "Илиаде"
так именуется дочь Бриса, возлюбленная Ахилла) в дочь Калханта (у которого в
"Илиаде" есть дочь Хрисеида, играющая совсем другую роль), сделав ее
неверной возлюбленной Троила.
 К роману Бенуа восходит целый ряд дальнейших обработок любовной истории
Троила, и в том числе роман Боккаччо (ок. 1338 г.) "Филострато" (где героиня
называется Гризеида), подражанием которому является поэма Чосера (ок. 1372
г.) "Троил и Кризида". В свою очередь, поэма Чосера была использована
Лидгетом ("Осада Трои", ок. 1420 г.) и Кекстоном ("Собрание историй о Трое",
1475).
 Помимо Чосера, Лидгета и, вероятно, Кекстона Шекспир использовал также
для некоторых деталей поэму "Завещание Крсзиды" Р. Хенрисона, напечатанную в
виде приложения к изданию Чосера 1532 года. Но кроме всего этого он знал
также и гомеровскую версию, скорее всего по переводу Чепмена: "Семь книг
Илиады" (I-II и VII-XI) 1598 года, откуда он и заимствовал образ Терсита.
 Сюжет этот несколько раз обрабатывался в драматической форме еще до
Шекспира. В 1516 году детская труппа королевской капеллы исполняла пьесу
"Троил и Пандар". Около 1545 года ставилась "Комедия о Троиле" (по Чосеру)
Никлса Гримолла. В 1572 году детской труппой Виндзорской капеллы была
разыграна при дворе пьеса "Аякс и Улисс". Наконец, к 1599 году относится
пьеса Четтля и Деккера "Троил и Крессида". Все эти произведения, текст
которых до нас, к сожалению, не дошел, были, вероятно, неизвестны Шекспиру
и, во всяком случае, почти наверное не оказали на него никакого влияния.
 Разнообразие источников явилось одной из причин того, что Шекспир очень
свободно скомпоновал фабулу своей пьесы. Но гораздо важнее мелких сюжетных
отступлений вполне оригинальная окраска Шекспиром изображаемых им событий и
разработка главных характеров. Сюда относятся, с одной стороны, глубокий
лирический тон любовных сцен между Троилом и Крессидой, а с другой стороны,
пародийно-сатирическое изображение греческих героев. Следуя даретовской
традиции, Шекспир чрезвычайно ее усиливает. Ни в одной из предшествующих ему
версий не встречается такого яркого изображения благородства Гектора (и
отчасти Троила) и такого гротескного очернения греков. Его Агамемнон,
гомеровский "пастырь народов", необыкновенно беспомощен; Аякс - воплощение
самодовольной тупости; Менелай - неуклюж и смешон; Ахилл - эгоистичен, нагл
и вероломен; Диомед (которого Крессида называет "сладкоречивым") - до
крайности груб и прямолинеен. Исключение сделано только для Улисса,
представленного в очень достойном виде. Но наиболее оригинально, конечно,
разработаны роли Терсита, а также Пандара, образ которого очень интересовал
Шекспира - уже раньше (см. "Двенадцатая ночь", III, 1; "Виндзорские
насмешницы", I, 3; из позднейших пьес - "Конец-делу венец", II, 1). Слово
"pandar" в значении "сводник" встречается много раз в пьесах Шекспира,
который более чем кто-либо способствовал превращению собственного имени
Пандара в имя нарицательное. При такой пестроте и многопланности действия
вполне естественно, что ряд других образов (Елена, Патрокл, Приам и т. д.)
оказался очерченным очень бледно.
 Однако все до сих пор сказанное относится лишь к истории сюжета и
развития пьесы, не затрагивая основной ее мысли, образующей ее внутреннее
единство, несмотря на всю пестроту и кажущуюся растрепанность содержания.
Единство это заключается в пессимистическом и трагическом жизнеощущении
Шекспира, возникающем в эту пору и окрашивающем в черный цвет все его
восприятия и оценки человеческих отношений.
 Фон пьесы - война, взятая с самой мрачной своей стороны, лишенная
пленительных героических иллюзий и поставленная на службу лишь темной,
стихийной страсти - кружащей голову чувственной любви. Пятнадцать веков
человеческое воображение окружало лучезарным ореолом миф о деяниях
несравненной доблести, свершенных в древности ради любви прекраснейшей из
жен. И вдруг Шекспир говорит: смотрите, вот она, тупая, бессмысленная бойня,
лишенная правды, красоты, благородства. Ибо это борьба не за какие-либо
положительные ценности, а единственно лишь за престиж, за фетиш чести, за
мираж своего достоинства.
 Троянский царевич Парис похитил у царя Менелая его жену Елену
Спартанскую, и вся Греция поднялась с оружием в руках, чтобы потребовать ее
возвращения. Но сам Менелай равнодушен к судьбе супруги, и народам Греции
участь ее безразлична. Они объединились под верховным началом царя
Агамемнона, но на самом деле полны непокорности и личных раздоров. Тщетно
Улисс в своей знаменитой речи о "порядке" (I, 3) призывает греков к
единству, согласованности действий, дисциплине, ссылаясь на стройность и
соразмерность всего сущего, на гармонию в деятельности природных сил, -
среди греческих вождей господствуют личные интересы, бушуют раздоры и
распри.
 Несколько иную картину видим мы в Трое. Здесь больше дисциплины и
единства. Но все же у троянцев нет полного убеждения в правоте того дела, за
которое они борются. Стоит им выдать грекам Елену - и кровопролитной,
губительной войне конец. Но нет! Однажды Троя приняла в свои стены беглянку,
как бы одобрив поступок Париса. Какое же основание имеет она ныне отказывать
ей в приюте? Нет нужды, что для Гектора Елена - лишь "греческая блудница"
{Уже в "Оскорбленной Лукреции" Елена названа у Шекспира "шлюхой".}. Ведь
достоинство вещей, аргументирует тот же Гектор (II, 2), определяется не ими
самими, а нашим мнением о них. И все троянские вожди с ним согласны. И вот,
по горькой иронии судьбы, честнейший и прямодушнейший из троянских героев,
Гектор, оказывается оплотом сопротивления требованию греков вернуть Елену...
"Честь" решает.
 На фоне этой борьбы за распутную гречанку развертывается история
трагической любви юного, благородного троянского царевича Троила к другой
гречанке, оказавшейся заложницей в Трое, - Крессиде. Можне не до конца
верить словам Пандара, что "не будь волосы се потемнее, чем у Елены, нельзя
бы и решить, которая из них лучше" (I, 1, стр. 330), но несомненно, что в
судьбе обеих есть некое соответствие и перекличка. Нельзя не признать
однобоким и грубым отзыв о Крессиде Улисса, видящего в ней просто блудницу
(IV, 5). Крессида пленительна тем, что воплощает в себе чистую женственность
со всеми ее положительными и отрицательными проявлениями. Она нежна,
ласкова, почтительна. Нельзя ей отказать ни в непосредственности, ни в
бескорыстии. Единственно, в чем ее можно обвинить, - это в чрезмерной
податливости и впечатлительности. Ей недостает контроля над своими чувствами
{Любопытно, что у Чосера Крессида уступила мольбам Диомеда из жалости.}.
Сама она значительно вернее и тоньше, нежели практик Улисс, определяет свою
натуру:

 О слабый пол! Все наши заблужденья
 Зависят от игры воображенья.
 Наш ум - глазам подвластен; потому
 Никто не верит женскому уму.

 (V, 2; см. также предыдущую сцену).

 Партнер Крессиды - юный, благородный и мечтательный царевич Троил -
многими чертами напоминает Ромео. Он был бы, вероятно, еще более Ромео, если
бы Крессида была Джульеттой. Есть даже известные соответствия в обстановке,
в которой протекает начало их любви. Ритуал, совершаемый Пандаром (III, 2),
- пародия на обряд любви Ромео и Джульетты, как и их "альба" - пародия на
разлуку веронских любовников.
 Но вскоре линии судьбы Троила и Ромео расходятся. Троил начинает
ревновать, и в характере его чувства сказывается материальная природа его
страсти. Когда он ревнует, в нем восстает не оскорбленное нравственное
чувство (как у Отелло), а бесится обыкновенная мужская ревность. Но так же,
как у Ромео, страдание возвышает его мысли, и отсюда - прекрасное надгробное
слово его Гектору (V, 10).
 Из других персонажей нет надобности останавливаться на характеристике
тупого и чванного Аякса, окаменелого в своей важности Агамемнона, болтливого
и смешноватого Нестора, грубовато-рыцарственного Диомеда, наглого драчуна
Ахилла или совсем бесцветных "псевдоантагонистов" - Менелая и Париса.
 Наиболее значителен Улисс - воплощение мудрости, но лишь мудрости
обыденной жизни, здравого смысла, неспособного возвыситься над своим
ограниченным уровнем. О последнем говорит не только его плоское суждение о
Крессиде, но и совершенная неспособность к поэтическому полету мысли. Этой
последней чертой он противостоит в пьесе Троилу, носителю крылатой
человеческой мысли.
 Женских образов в пьесе, помимо Елены и Крессиды, почти нет. Есть два
более или менее положительных образа среди троянок - Кассандра и Андромаха.
Но, увы. одна из них без ума, а другая безнадежно ограниченна в своей
семейной стихии.
 Оба лагеря имеют своих сатириков и разоблачителей: греки - Терсита,
троянцы - Пандара. Это очень значительные, едва ли не ведущие фигуры в
пьесе. Терсит изображен уже в "Илиаде". Но здесь он значительно шире по
размаху действия. В "Илиаде" он издевается, лишь над греческими вождями,
осыпая их грязной бранью; у Шекспира он высмеивает решительно все на свете,
не зная предела и удержу своему сквернословию. Но замечательная вещь -
многие из его издевательств находят у нас понимание и сочувствие. Есть доля
истины в его насмешках над отношениями между Патроклом и Ахиллом, над дутой
важностью Агамемнона, над твердокаменной тупостью Аякса. Мерзко в нем лишь
то, что он обобщает свои оскорбления, поливая все грязью. Отбросы и
нечистоты - вот стихия, в которой он живет и черпает свой жизненный тонус.
Иного рода циник, более тонкий и опасный, - Пандар.
 Если Терсит универсален и принадлежит всем временам, то в Пандаре -
своднике и посреднике в темных любовных делишках - мы находим фигуру
достаточно типичную для эпохи Возрождения, представителя больных и
извращенных сторон ее. Тут вспоминается Панург Рабле и герои плутовских
испанских романов; да и в самой Англии и ее литературе можно найти немало
ярких образов угодливых посредников, перепродавцов порока. Это придает
образу Пандара огромную ударную силу, а его горький, мерзкий эпилог - мерка
желчности пьесы.
 Как истый троянец, рыцарь и аристократ, он не лишен своеобразного
изящества и остроумия, и это делает его образ особенно одиозным и поистине
угрожающим.
 Одной ид характерных особенностей пьесы являются мысли, лишь отчасти
облаченные в характеры и нередко оторванные от действия и выраженные
монологически. Самым выдающимся примером этого может служить уже
цитированная нами речь Улисса о "ступенях" и повиновении (I, 3). Если она
еще может быть связана как-то с характером Улисса, то совершенно отделена от
него и целиком абстрактна другая его речь - о Времени, Забвении, Зависти и
т. д. (III, 3).
 Очень характерен также монолог Гектора о "предмете" и "мнении" (II, 2),
имеющий мало отношения к характеру Гектора.
 Пьеса содержит несколько мест, полных высокой поэзии: таково хотя бы
появление Кассандры (II, 2) или упомянутое надгробное слово Троила над
трупом Гектора (V, 10). Их уже достаточно для того, чтобы снять с пьесы
обвинение в пародировании античности, которое Шлегель считал
"святотатственным". Но несомненен антиромантический уклон пьесы,
направленный целиком против двух былых кумиров человечества: войны и эроса.
 Шекспир опрокидывает в этой пьесе одновременно и наивный оптимизм
Чосера и средневеково-рыцарское осмысление легенды о Трое. Война - бойня,
эрос - все растлевающая похоть - таков аспект, который Шекспир придает этим
двум силам мира.
 "Троил и Крессида", по существу, очень близка к двум пьесам Шекспира:
"Конец - делу венец" и "Мера за меру", которые вместе с данной комедией
некоторые английские критики любят причислять к "циническим" комедиям
Шекспира. В сближении их между собой они безусловно глубоко правы. Но они
неправы в заглавии, которое дают Этому жанру. Как "цинизм" Пароля и Люцио (в
"Мере за меру") можно счесть точкой зрения самого Шекспира, столь же мало он
отвечает и за цинизм Терсита и Пандара, изображая их полемически. Но он
показывает всю меру опасности, заключенную в них, для подлинной
человечности, так же как в одновременно написанных своих великих трагедиях
он показывает, но уже в чисто трагедийном плане, всю меру опасности,
таящейся в бытии.

 А. Смирнов

ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ "ТРОИЛА И КРЕССИДЫ"

 Дардания - страна дарданцев, то есть троянцев.

 Бриарей (греч. миф.) - сторукий великан. Аргус (греч. миф.) - стоглазый
великан.

 ...любители тухлых яиц, которые едят невылупившихся цыплят - Намек на
молодость Троила.

 ...раздвоенный, рогатенький... - У Приама было пятьдесят сыновей. Троил
говорит, что у него на подбородке пятьдесят один волосок, а если Елена
насчитала их пятьдесят два, то потому, что один из них двойной - намек на
то, что Парис "рогат" ввиду двоемужия Елены.

 ...полезно это будет мирмидонцу... - Ахилл был царем фессалийского
племени мирмидонцев.

 Задави тебя наша греческая чума! - Согласно Гомеру, в греческом лагере
в это время свирепствовала чума.

 Прозерпина (греч. миф.) - супруга Плутона, царя подземного мира. Цербер
- пес, стерегущий вход в него.

 ...как берберийского раба. - Берберия - северо-западная Африка.

 ...взамен сестры Приама престарелой, которую в плену держали греки... -
Согласно сказанию, Парис поехал в Грецию требовать возвращения своей тетки,
сестры Приама, которую отец ее отдал в жены Теламону, отцу Аякса. Греки
отказались выдать ее. После этого Парис похитил Елену.

 Как головня, сожжет ее Парис! - По преданию, царица Гекуба перед
рождением Париса видела во сне, будто родила пылающую головню.

 ...как те юнцы, которых Аристотель считает неспособными постичь
моральной философии значенье. - Согласно преданию, Гектор жил за несколько
веков до Аристотеля. У Аристотеля говорится только то, что юноши неспособны
к политике. По-видимому, выраженная здесь мысль заимствована у Бэкона.

 Кадуцей - жезл Меркурия, изогнутый наподобие змеи.

 ...болезнь, которая именуется из скромности неаполитанской. - Так
называли сифилис.

 Ноги ему служат, но сгибаться не могут! - Существовало ошибочное