Шекспир. Венера и Адонис (6)

Скажи, он мертв? О нет, не может статься!
 Нет! Ты красой его побеждена!
 Нет! Ты слепа! Не розам удивляться,
 Рвать с ненавистью - вот твои дела!
 Ты в старость метишь, но незрячий глаз
 Ребенка в сердце поразил в злой час.

 Как знать, лишь слово он произнеси,
 То ты бы, смерть, сдалась, ты б отступила!
 Рок повелел тебе в ад душу унести,
 Но не сорняк с землей ты разлучила,
 Амура лук не властен был над ним, -
 Твой черный лук его развеял в дым!

 Ты шла горючих слез моих напиться?
 Зачем тебе мой сиротливый плач?
 Зачем ему теперь так сладко спится?
 Ему, при ком был всякий слишком зряч.
 С тобой теперь весь мир пребудет в ссоре,
 Ты лучшее украла в нем! О, горе!"

 И обмерла в молчании тоскливом.
 Упали кудри на прикрытые глаза,
 Закрывши путь слезам, как морю шлюз перед отливом,
 На перси чтоб не капнула слеза.
 Но веки не удержат. Слез ручей,
 Серебрян, у Венеры из очей.

 Как отличишь глаза ее от слез в них?
 Раз слезы на глазах - глаза в слезах!
 Двойной сапфир в двойной печали в воздух
 Свой точит блеск, чуть сухо на щеках,
 Как в день двоящийся - то ветреный, то грозный,
 Вздох высушит лицо, да дождь намочит слезный.

 Ее стенанья разным полны чувством,
 Как волны в море, кто из них быстрей?
 Вал каждый говорит, что от него ей грустно,
 Но всех соседних не избегнуть ей.
 Нет лучшей между многими волнами;
 Так небо, затянувшись облаками...

 "Что? Парус? Здесь?" - кричит охотник молодой.
 Как колыбельная сквозь детский страх ночной,
 И холст навязчивый воображенья
 Надежды звук палит без сожаленья.
 Огонь надежды радостью пылает,
 Знакомый голос... Сердце, екнув, тает.

 О, чудо! Ужли слезы мчатся вспять?
 И точно, в чашки жемчуга катятся.
 Одна сорвалась на щеку опять
 И начинает в каплю расплавляться,
 Чтоб в грязный рот попасть праматери-земле,
 Всегда которая от слез навеселе.

 Любовь хитра (в том смысле, что сложна).
 Не верит. Верит тут же безоглядно,
 Страданьям, счастьям всем - цена одна!
 Ложь - свет! Ложь - мрак! Не стыдно? Ну и ладно...
 Мрак врет, что он на вас сегодня злой,
 Свет тут же врет, что любит всей душой,

 И Пенелопа распускает ткань...
 Адонис жив! Чего на Смерть ругаться?
 Не унесла, так значит, и не дрянь!
 Минутный враг уже любим, признаться.
 Уж Смерть - Царица гробов, Гроб царей,
 И даже - разрешенье всех цепей.

 "Нет, нет, ты. Смерть, не думай, я не злюсь,
 Я так... Немного просто напугалась,
 Я кабанов в крови, вообще, боюсь,
 Такие звери... И, прости, сорвалось...
 Не гневайся, тень милая моя,
 За друга милого боялась сдуру я.

 Я не хотела, все кабан дурацкий,
 О, светлая, скажи, чтоб он издох!
 Все он, свинья, ему бы все ругаться,
 Его, его безнравственный подвох".
 Раздвоен горем женский язычок,
 С двумя не справится дам самых умных полк...

 Надеясь, что Адонис-то живой,
 Она должна повсюду извиниться,
 Чтоб цвел красавчик, и - ни боже мой!
 Перед курносой егозит девица,
 Все вспомнив: траурные крепы,
 Триумфы, слепки, гипсовые склепы...

 "Набитая любовью дура! Стыдно!
 Умом куриным, бабьим, не догнать,
 Могла ль такую прелесть смерть отнять,
 Пока хоть что-то живо? Очевидно,
 С ним красота бы умерла сама,
 А без нее бел свет сойдет с ума!

 Тьфу на любовь, тьфу на меня, трусиху!"
 Так схваченный разбойником купец,
 Все не смекнет, откуда взяться лиху,
 Но в каждом звуке слышит свой конец.
 Вдруг речь прервал охотничий рожок,
 И превратилась девица в прыжок!

 Как сокол на свисток, маша кудрями,
 Как и всегда, не приминая трав,
 Мчит, легкая, но вдруг, перед ногами,
 Он оказался - ноги раскидав.
 Лежит недвижно, сбитый кабаном.
 Взор сразу гаснет, блекнут звезды в нем.

 Улитка прячет рожки, только тронь,
 Болезненно уйдя в свою известку,
 Уютной слизью, точно струйкой воску,
 Туша горячий ужаса огонь;
 Так пред кровавым телом женский взгляд
 В глазнице рожки спрятал, что торчат.

 И, скрывшись в череп, факельщик дрожит,
 О виденном твердя больным мозгам,
 Мозг тушит факел зренья и брюзжит:
 "Куда с огнем? Ты подпалишь мой храм!"
 Гудит царь-сердца погребальный звон,
 Горит алтарь и перевернут трон...

 И все дрожат у города внутри.
 Так газ, в земле сидящий, вдруг трясет
 Тюрьмы своей ворота. Треск и хрип,
 Ломает кладку, что возвел расчет.
 Весь организм так страшно содрогнулся,
 Что беглый взгляд нутра зрачков коснулся

 И, против воли, вылился на свет
 Сверх широченной и глубокой раны.
 В боку лилейном - бивня страшный след,
 Как слезы - сок из прорези багряный,
 Траву, цветы кругом кровь заливает,
 Трава как будто кровью истекает,

 И уронив головку на плечо,
 Богиня на поляне скорби встала,
 Но все еще не верит, все еще
 Не верит в то, что смертного не стало.
 Перехватило горло и движенье,
 Глаза сошли с ума от пап ряженья.

 И так упорно в трещину глядит,
 Что видит три дрожащими зрачками,
 И ненавидит взор свой, и дрожит:
 "Что ужас ран утроили, вы пьяны?" -
 Она шипит им. Стало тела два.
 А меньше не вмещает голова.

 "Что ж нынче мне не высказать тоски?
 К тому же у меня двоится труп,
 Слез больше нет, и легкие сухи,
 Горят. Сплошной огонь свинцовых труб,
 Я жаждала его, и не придется...
 Свинец, наверно, из зрачков польется.

 Мир, я скажу тебе, что ты утратил!
 Ты радость глаз утратил, мир проклятый,
 И музыки тебе не услыхать!
 Мир стал теперь хромой, кривой, горбатый,
 Свежи твои цветы, да и пестры,
 Но кто ты без умершей красоты?

 Начнись, простоволосых женщин эра,
 Бесчарных, не целованных лучом
 И воздухом, чья красота - химера,
 Вас луч сожжет, вам станет ветр - бичом!
 А как они к Адонису летели!
 Щепотку чар уворовать хотели!

 И шляпу надвигал на брови он,
 Чтоб солнце под поля не проникало,
 Срывая шляпу, ветер мчался вон,
 Под плач Адониса, лохматил кудри шало,
 И упиваясь видом слез младых,
 Ругались боги, кто осушит их!

 Как пожирал его очами лев! -
 Но спрятавшись, чтоб не пугать ребенка, -
 А тот вдруг запоет, как флейта, звонко -
 И тигр сомлел, осклабя страшный зев.
 Заговорит - и волк, томясь от глада,
 Не нападает на баранье стадо.

 Когда его тень падала в ручей,
 То рыбки в ней сияли чистым златом,
 А птицы пели на свету очей,
 Слетались и кормили виноградом,
 Слив, вишен сыпали, всего подряд,
 Чтоб только мальчик подарил им взгляд.

 А злобный вепрь с ужасными клыками,
 Глядевший лишь сквозь землю на гробы,
 И он не избежал своей судьбы:
 Но, ослепленный красоты лучами,
 Уверена, что взялся целовать,
 А получилось только жизнь отнять...

 Я в правде этих слов убеждена.
 Адонис подбежал ударить пикой,
 И вспыхнуло тут сердце кабана,
 Не гневом, но любовью превеликой.
 Он целоваться к мальчику полез,
 А получился на боку надрез...

 Я думаю, будь у меня клыки,
 Я б первая его тогда убила,
 Доне просто оказалось не с руки,
 Он умер... Он ушел. Недолюбила..."
 И, падая на жижу с мертвецом,
 В крови чуть теплой мажется лицом.

 На губы взглянет, но уж бледен рот,
 За руку схватит - кожа ледяная,
 И на ухо скабрезность вдруг шепнет,
 Как будто он лежит все понимая,
 Но, наконец-то, веки подняла -
 Из мертвых светочей сочилась мгла.