ТРУБЕЦКОЙ Николай Сергеевич

ТРУБЕЦКОЙ Николай Сергеевич (1890—1938), князь — русский лингвист, культуролог и этносоциолог, теоретик евразийства (объявил о выходе из организации 5 января 1929), один из основателей Пражского лингвистического кружка и нового раздела науки о языке (фонологии). Сын С.Н.Трубецкого. Начал публиковаться в 15-летнем возрасте (в "Этнографическом обозрении" и других изданиях). Обучался на историко-филологическом факультете Московского университета (1908—1912) и в Лейпцигском университете (1913—1914). Приват-доцент Московского университета (1915—1916), профессор Ростовского университета (1918). С 1919 — в эмиграции. Профессор славянской филологии Венского университета (с 1923). Член Венской Академии наук (1930). Редактор непериодического издания "Евразийский Временник" и сотрудник редакции журнала "Путь", издававшегося в Париже Бердяевым.

Основные сочинения: "Европа и человечество" (1920), "Верхи и низы русской культуры (Этническая база русской культуры)" (1921), "Русская проблема" (1922), "Соблазн Единения" (1923), "Наследие Чингис Хана. Взгляд не с Запада, а с Востока" (1925), "О туранском элементе в русской культуре" (1925), "К проблеме русского самопознания. Собрание статей" (1927), "К украинской проблеме" (1927), "Общеевразийский национализм" (1927), "Руководство для фонологических описаний" (1935), "Основы фонологии" (1938), "Избранные труды по филологии" (1987) и др. Согласно Т., самопознание, оно же суть самообретение — центральная процедура для становления как человека, так и народа как "коллективной личности": "... при истинном самопознании прежде всего с необычайной ясностью познается голос совести, и человек, живущий так, чтобы никогда не вступать в противоречие с самим собой и всегда быть перед собой искренним, непременно будет нравственным. В этом и есть высшая достижимая для человека духовная красота, ибо самообман и внутреннее противоречие, неизбежные при отсутствии истинного самопознания, всегда делают человека духовно безобразным". Смысл бытия — организация образа жизни, формирование оригинальной национальной культуры, в полной мере соответствующих самобытной природе людей. По Т., главной предпосылкой этого процесса выступает конституирование "истинного национализма" (или "безусловно положительного принципа поведения народа") в отличие от "национализма ложного", основанного на максиме "быть как другие", культурном консерватизме, шовинизме. В России после Петра I, по мысли Т., истинного национализма быть не могло — он был замещен суррогатами эгоцентрического национализма романо-германского толка, претендующего на статус общечеловечески значимого. Отрицая в принципе гипотезу об "общечеловеческой культуре", Т. (вслед за Данилевским) отказывал в праве на "лидерство" любой культуре, включая и романо-германскую.

По мысли Т., постижение и теоретическая реконструкция русского национального самосознания неосуществимо вне изучения культуры соседних ему народов. Главной установкой его языковедческих и культурологических исследований явилось требование отказа от любого этнического "эгоцентризма". Одним из первых Т. использовал сравнительно-системный подход для анализа культур и языков, включавший историко-генетический, конкретно-исторический и типологический аспекты. Вывел закон о неизбежности многообразия национальных культур. Опираясь на современные данные о механизмах "дробления" праязыка в контексте последующего конституирования групп языков, сформулировал термин "языковой союз" (совокупность языков, распространенных в одной географической и культурно-исторической области и обладающих в этой связи набором общих черт). — Ср. с идеей "евразийского языкового союза" у Якобсона. — Провел параллель между "языковыми союзами" и "культурами", что имело существенное эвристическое значение для этнической культурологии. Т. отметил, что взаимодействие субъектов различных культурно-исторических зон результируется конституированием культур смешанного типа. Каждый отдельный народ вносит в соответствующий культурный тип собственные уникальность и неповторимость: в результате, по мысли Т., складывается "та радужная сеть, единая и гармоничная в силу своей непрерывности и в то же время бесконечно многообразная в силу своей дифференцированности". Т. принципиально отвергал версию о "высших" и "низших" культурах, усматривая в них лишь меру и степень взаимного отличия. Полагая в русле полемик евразийского движения позитивную роль так называемого татаро-монгольского ига в становлении русской государственности, Т. критически оценивал космополитическую по сути деятельность режима Петра I (см. Молния). Помещая в основание русской культуры "туранский элемент" (конгломерат тюркских, угрофинских, "манджурских", монгольских и других народов), Т. трактовал славянство как преимущественно языковую, а не культурную общность.

По Т., ориентация на стабильность и равновесие, склонность к симметрии, ясность в процедурах схематизации ограниченного социоприродного материала оказались теми свойствами "туранской" социальной психики, которые и заложили фундамент ментальности Московской Руси. В качестве ведущих характеристик последней Т. рассматривал неразделимость государственной идеологии, искусства, религии и "бытового исповедничества"; внутреннюю духовную дисциплину; готовность к противодействию внешним агрессиям вкупе с активной экспансией вовне; жесткую подчиненность всех без исключения верховному правителю, беспрекословно направляемому в его деятельности православной верой — являющейся основой жизни также и для всех подданных. Московское царство, согласно Т., выступило итогом "оправославливания" туранской по сути своей государственности.

По мысли Т., "для всякой нации иноземное иго есть не только несчастье, но и школа. Соприкасаясь с иноземными покорителями и засильниками, нация заимствует у них черты их психики и элементы их национальной культуры и идеологии. Если она сумеет органически переработать и усвоить заимствованное и выйдет, наконец, из-под ига, то о благотворности или вредоносности ига как школы можно судить по тому, в каком виде предстанет освобожденная нация". Послепетровская же Россия с европеизированным правящим классом во главе, по мнению Т., стала всевозрастающе применять неприкрытую силу террора и принуждения: "Большевизм есть такой же плод двухсотлетнего романо-германского ига, как московская государственность была плодом татарского ига ... И когда сопоставишь друг с другом эти два аттестата — аттестат татарской школы и аттестат школы романо-германской, то невольно приходишь к тому заключению, что татарская школа была вовсе уж не так плоха". По мысли Т., сущность "русского народного" большевизма состоит в том, что для русского народа слово "буржуй" обозначает не богача, а человека иной культуры, мнящего себя высшим в силу своей принадлежности именно к этой культуре.

Как полагал Т., "настоящее коммунистическое государство, как порождение романо-германской цивилизации, предполагает известные культурные, социальные, экономические, психологические и т.д. условия, существующие в Германии, но не существующие в России. Пользуясь этими преимуществами и отрицательными уроками русского большевизма, немцы создадут образцовое социалистическое государство, и Берлин сделается столицей всеевропейской или даже всемирной "федеративной" советской республики. Во всемирной советской республике господами будут немцы, а рабами — мы, т.е. все остальные ... Нероманским народам нужна новая неромано-германская культура. Романо-германским же низам никакой принципиально новой культуры не нужно, а хочется лишь поменяться местами с правящими классами с тем, чтобы продолжать все то, что делали до сих пор эти классы: заправлять фабриками и наемными "цветными" войсками, угнетать "черных" и "желтых", заставляя их подражать европейцам, покупать европейские товары и поставлять в Европу сырье. Нам с ними не по пути". Отстаивая в ходе разработки идей евразийства тезис о противоположении Европы и Человечества, существующего в этносах и суперэтносах — в "ликах" и "многонародных личностях", Т. полагал также необходимым и позитивным преодоление европоцентризма. (По Гумилеву, полицентризм Т. весьма актуален: именно мозаичность человечества придает планетарному социуму необходимую историческую пластичность.) В контексте исторической судьбы России на рубеже 20—21 вв. особо тревожно звучат предсказания Т. о характере и сути колониального будущего Отечества: "Значительная часть русской интеллигенции, превозносящая романо-германцев и смотрящая на свою родину как на отсталую страну, которой "многому надо поучиться" у Европы, без зазрения совести пойдет на службу к иностранным поработителям и будет не за страх, а за совесть помогать делу порабощения и угнетения России. Прибавим ко всему этому и то, что первое время приход иностранцев будет связан с некоторым улучшением материальных условий существования, далее, что с внешней стороны независимость России будет оставаться как-будто незатронутой, и, наконец, что фиктивно-самостоятельное, безусловно-покорное иностранцам русское правительство в то же время будет несомненно чрезвычайно либеральным и передовым. Все это, до известной степени закрывая суть дела от некоторой части обывательской массы, будет облегчать самооправдание и сделки с совестью тех русских интеллигентов, которые отдадут себя на служение поработившим Россию иностранцам. А по этому пути можно уйти далеко: сначала — совместная с иностранцами помощь голодающему населению, потом служба (разумеется, на мелких ролях) в конторах иностранных концессионеров, в управлении иностранной "контрольной комиссии над русским долгом", а там и в иностранной контрразведке и т.д. Самое вредное это, разумеется, моральная поддержка иностранного владычества. А между тем при современном направлении умов русской интеллигенции приходится признать, что такая поддержка со стороны большинства этой интеллигенции, несомненно, будет оказана. Вот это и есть самое страшное". (См. также Евразийство.)

А. А. Грицанов