Уильям Батлер Йейтс (27)

КРОВЬ И ЛУНА

I

Священна эта земля
И древний над ней дозор;
Бурлящей крови напор
Поставил башню стоймя
Над грудой ветхих лачуг -
Как средоточье и связь
Дремотных родов. Смеясь,
Я символ мощи воздвиг
Над вялым гулом молвы
И, ставя строфу на строфу,
Пою эпоху свою,
Гниющую с головы.

II

Был в Александрии маяк знаменитый, и был
Столп Вавилонский вахтенной книгой плывущих
по небу светил;
И Шелли башни свои – твердыни раздумий -
в мечтах возводил.
Я провозглашаю, что эта башня – мой дом,
Лестница предков – ступени, кружащие каторжным
колесом;
Голдсмит и Свифт, Беркли и Бёрк брали тот же
подъем.
Свифт, в исступленье пифийском проклявший сей мир,
Ибо сердцем истерзанным влекся он к тем, кто унижен
и сир;
Голдсмит, со вкусом цедивший ума эликсир,
И высокомысленный Бёрк, полагавший так,
Что государство есть древо, империя листьев
и птах,-
Чуждая мертвой цифири, копающей прах.
И благочестивейший Беркли, считавший сном
Этот скотский бессмысленный мир с его
расплодившимся злом:
Отврати от него свою мысль – и растает фантом.
Яростное негодованье и рабская кабала -
Шпоры творческой воли, движители ремесла,
Все, что не Бог, в этом пламени духа сгорает
дотла.

III

Свет от луны сияющим пятном
Лег на пол, накрест рамою расчерчен;
Века прошли, но он все так же млечен,
И крови жертв не различить на нем.
На этом самом месте, хмуря брови,
Стоял палач, творящий свой обряд,
Злодей наемный и тупой солдат
Орудовали. Но ни капли крови
Не запятнало светлого луча.
Тяжелым смрадом дышат эти стены!
И мы стоим здесь, кротки и блаженны,
Блаженнейшей луне рукоплеща.

IV

На пыльных стеклах – бабочек ночных
Узоры: сколько здесь на лунном фоне
Восторгов, замираний и агоний!
Шуршат в углах сухие крылья их.
Ужели нация подобна башне,
Гниющей с головы? В конце концов,
Что мудрость? Достоянье мертвецов,
Ненужное живым, как день вчерашний.
Живым лишь силы грешные нужны:
Все здесь творится грешными руками;
И беспорочен только лик луны,
Проглянувшей в разрыв меж облаками.

ВИЗАНТИЯ

Отхлынул пестрый сор и гомон дня,
Спит пьяная в казармах солдатня,
Вслед за соборным гулким гонгом стих
И шум гуляк ночных;
Горит луна, поднявшись выше стен,
Над всей тщетой
И яростью людской,
Над жаркой слизью человечьих вен.
Плывет передо мною чья-то тень,
Скорей подобье, чем простая тень,
Ведь может и мертвец распутать свой
Свивальник гробовой;
Ведь может и сухой, сгоревший рот
Прошелестеть в ответ,
Пройдя сквозь тьму и свет,-
Так в смерти жизнь и в жизни смерть живет.
И птица, золотое существо,
Скорее волшебство, чем существо,
Обычным птицам и цветам упрек,
Горласта, как плутонов петушок,
И яркой раздраженная луной,
На золотом суку
Кричит кукареку
Всей лихорадке и тщете земной.
В такую пору языки огня,
Родившись без кресала и кремня,
Горящие без хвороста и дров
Под яростью ветров,
Скользят по мрамору дворцовых плит:
Безумный хоровод,
Агония и взлет,
Огонь, что рукава не опалит.
Вскипает волн серебряный расплав;
Они плывут, дельфинов оседлав,
Чеканщики и златомастера -
За тенью тень! – и ныне, как вчера,
Творят мечты и образы плодят;
И над тщетой людской,
Над горечью морской
Удары гонга рвутся и гудят…

ВЫБОР

I

Путь человечий -
Между двух дорог.
Слепящий факел
Или жаркий смерч
Противоречий
Разрывает мрак.
Внезапный тот ожог
Для тела – смерть,
Раскаяньем
Его зовет душа.
Чем утешаться, если это так?

II

Есть дерево, от комля до вершины
Наполовину в пламени живом,
В росистой зелени наполовину;
Бушует древо яростным костром
И тень прохладную струит в долину;
Но тот, кто меж листвою и огнем
Повесил Аттиса изображенье,
Преодолел печаль и искушенье.

III

Добудь себе сто сундуков добра,
Купайся у признанья в резком свете,
Гальванизируй дни и вечера,-
Но на досуге поразмысль над этим:
Прелестных женщин манит мишура,
Хотя наличные нужней их детям;
А утешенья, сколько ни живи,
Не обретешь ни в детях, ни в любви.
Так вспомни, что дорога коротка,
Пора готовиться к своей кончине
И этой мысли после сорока
Все подчинить, чем только жив отныне:
Да не размечет попусту рука
Твоих трудов и дней в летейской тине;
Так выстрой жизнь, чтобы в конце пути,
Смеясь и торжествуя, в гроб сойти.

IV

Полвека – славный перевал;
Я в лондонском кафе читал,
Поглядывая из угла;
Пустая чашка и журнал
На гладком мраморе стола.
Я на толпу глядел – и вдруг
Так озарилось все вокруг,
Сошла такая благодать,
Что пять каких-нибудь минут
Я сам бы мог благословлять.

V

Скользит ли солнца теплый луч
По облачной листве небес,
Или месяц из-за туч
Серебрит озерный плёс,-
Никакой не в радость вид:
Так совесть гнет меня и бременит.
Все, что я по дурости сболтнул
Ил сделал невпопад,
Все, что хотел, но не дерзнул
Много лет тому назад,-
Вспоминаю сквозь года
И, как от боли, корчусь от стыда.

VI

Внизу синели жилы рек,
Плыл над долиной жатвы звон,
Когда владыка Джу изрек,
Стряхнув с поводьев горный снег:
"Да минет это все, как сон!"
Какой-то город средь степей
Возник – Дамаск иль Вавилон;
И, белых придержав коней,
Воскликнул грозный царь царей:
"Да минет это все, как сон!"
Две ветви – солнца и луны -
Произрастают испокон
Из сердца, где ютятся сны.
О чем все песни сложены?
"Да минет это все, как сон!"

VII

Душа. Оставь мечты, верь в истину простую.
Сердце. Но где же тему песен обрету я?
Душа. Исайи угль! что может быть желанней?
Сердце. Есть девственней огонь и первозданней!
Душа. Один есть путь, к спасению пригодный.
Сердце. Что пел Гомер – не грех ли первородный?

VIII

Неужто нам, фон Гюгель, не по пути – при том,
Что оба мы святыни чтим и чудо признаем?
Святой Терезы телеса, нетленны и чисты,
Сочатся амброю густой из-под резной плиты,
Целительным бальзамом… Не та ли здесь рука
Трудилась, что когда-то фараона облекла
В пелены благовоний? Увы! я был бы рад
Христианином истым стать, уверовать в догмат,
Столь утешительный в гробу; но мой удел иной,
Гомера некрещеный дух – вот мой пример честной.
Из мощи – сласть, сказал Самсон, на выдумки горазд;
Ступай же прочь, фон Гюгель, и Господь тебе воздаст!

СОЖАЛЕЮ О СКАЗАННОМ СГОРЯЧА

Я распинался пред толпой,
Пред чернью самою тупой;
С годами стал умней.
Но что поделать мне с душой
Неистовой моей?
Друзья лечили мой порок,
Великодушия урок
Я вызубрил уже;
Но истребить ничем не смог
Фанатика в душе.
Мы все – Ирландии сыны,
Ее тоской заражены
И горечью с пелён.
И я – в том нет моей вины -
Фанатиком рожден.

ТРИУМФ ЖЕНЩИНЫ

Я любила дракона, пока ты ко мне не пришел,
Потому что считала любовь неизбежной игрой;
Соблюдать ее правила, кажется, труд не тяжел, -
Но бывает занятно и даже приятно порой
Скуку будней развеять, блеснув загорелым плечом,
Скоротать полчаса за одной из невинных забав.
Но ты встал средь змеиных колец с обнаженным мечом;
Я смеялась, как дура, сперва ничего не поняв.
Но ты змея сразил и оковы мои разорвал,
Легендарный Персей иль Георгий, отбросивший щит.
И в лицо нам, притихшим, ревет налетающий шквал,
И волшебная птица над нами в тумане кричит.