Уильям Шекспир. Гамлет (58)

Рассуждения Гамлета отнюдь не являются отвлеченными. Перед ним,
человеком огромного воображения и тонкой чувствительности, смерть предстает
во всей своей мучительной осязаемости. Страх смерти, о котором он говорит,
возникает в нем самом. Гамлет вынужден признать, что размышления и
предчувствие смерти лишают человека решительности. Страх побуждает иногда
отказаться от действия и от борьбы.
 Этот знаменитый монолог раскрывает перед нами, что Гамлет достиг
высшего предела в своих сомнениях. Справедливо, что великолепные слова, в
которые Шекспир облек размышления своего героя, запомнились всем как высшее
выражение сомнения и нерешительности. Но нет большей ошибки чем считать эту
речь полным и исчерпывающим выражением характера Гамлета. Раздвоение Гамлета
действительно достигло здесь самой крайней степени. Монолог обрывается с
появлением Офелии. Гамлет не дает ясного ответа на вопрос, поставленный им
перед самим собой. Пожалуй, он не дает вообще никакого ответа, во душа его
полна тяжелою предчувствия. Оно выражено в словах, которыми Гамлет встречает
Офелию и которым иногда придают гораздо больше значения, чем они имеют в
действительности. Ведь Гамлет просит ее помянуть, его грехи в своих
молитвах, то есть замолить его грехи.
 Гамлет никогда не говорит ничего впустую. Даже когда он разыгрывает из
себя безумного, его бредовые речи полны глубокого смысла. Не пустыми
являются и его слова, обращенные к Офелии. Гамлет на что-то решился, на
самоубийство или на борьбу, которая может привести его к смерти, - на что
именно, мы не знаем. Ясно лишь то, что сам он решил не быть тем трусом,
которого раздумье останавливает, мешая действовать. Шекспир снова ставит нас
перед загадкой. Но ее решение мы увидим в дальнейшем поведении Гамлета.
Внимательно приглядевшись ко всем его последующим поступкам, мы увидим, что
больше мысль о самоубийстве у Гамлета уже не возникает. Но угроза смерти
станет для него реальной по другой причине: Гамлет понимает, что Клавдий не
оставит в живых человека, который бросит ему в лицо обвинение в убийстве.
 К сказанному следует добавить, что рассуждения Гамлета в знаменитом
монологе обнаруживают перед нами те стороны мировоззрения героя, которые
связаны с наивными религиозными предрассудками Эпохи. Здесь Гамлет даже
отдает дань средневековым представлениям о двойственной природе человека,
чье существо распадается на тленный прах и бессмертный дух, и выражает идею
бессмертия души. Нужно, однако, заметить, что с точки зрения тогдашней
ортодоксальной религиозности, взгляды Гамлета отдают ересью. Вместо того
чтобы быть абсолютно уверенным в загробном существовании, Гамлет выражает
сомнения, свидетельствующие о его вольномыслии. Впрочем, оно выражено робко
и осторожно, и это естественно, если принять во внимание, что Шекспиру
приходилось считаться с цензурой.
 Поворотным пунктом трагедии является сцена, когда в присутствии короля,
королевы и всего двора актеры исполняют пьесу "Убийство Гонзаго". Поведение
Гамлета во время спектакля является вызывающим. На вопрос Клавдия: "Как
называется пьеса?" - Гамлет отвечает: "Мышеловка, но в каком смысле? В
переносном... Это подлая история; но не все ли равно? Вашего величества и
нас, у которых душа чиста, это не касается; пусть кляча брыкается, если у
нес ссадина; у нас загривок не натерт" (III, 2).
 Но у короля "загривок натерт", и он "брыкается". Своим волнением
Клавдии выдает себя. Гамлет злорадно торжествует. Но, собственно, теперь-то
и начинается самое трудное для героя. Для сомнений места не осталось. Пора
действовать. И вот Гамлету представляется возможность убить короля.
 Он наталкивается на Клавдия, когда то молится в одной из галлерей
дворца. Гамлет уже наверняка знает, что Клавдии убил его отца и он может
наконец легко покончить с ним. Его первое движение - схватиться за меч. Но
порыв быстро проходит. Гамлет сдерживает себя. "Нет, это не было бы местью.
Молитва как бы очистила душу Клавдия, и, по понятиям того времени о
загробной жизни, такого человека ожидает райское блаженство. Отправить
короля на небо? Нет, не этого хочет Гамлет. Надо, чтобы Клавдия и после
смерти продолжали терзать муки. Вот если застигнуть короля за каким-нибудь
дурным или преступным делом и сразить его так, чтобы он не успел покаяться и
помолиться, тогда его душа попадет в ад, где будет обречена на вечные муки.
 Нам представляется неверным, когда эти рассуждения Гамлета толкуют как
отговорку, чтобы уклониться от действия. Конечно, и в данном случае мысли
Гамлета полны архаических, с нашей точки зрения, представлений, связанных с
загробной жизнью. Но тем увереннее можем мы сказать, что мотивы Гамлета
обнаруживают его жажду действенной мести. Что это не отговорка, подтверждает
следующая смена (III, 4), когда Гамлет во время беседы с матерью, услышав за
ковром голос, с быстротой молнии выхватывает шпагу и вонзает ее в
спрятавшегося. Королева в ужасе восклицает: "Боже, что ты сделал?" - Гамлет
отвечает: "Я сам не знаю... - и с надеждой спрашивает: - это был король?" Но
его ожидает разочарование. Обнаружив, что он убил Полония, Гамлет признает;
"Я метил в высшего". Удар предназначался королю. Гамлету показалось, что он
поймал Клавдия "за чем-нибудь дурным" и может отправить его в преисподнюю.
 Здесь мы впервые видим Гамлета, действующего решительно и без
колебаний. Не его вина, что он промахнулся. Не только убийство Полония, но и
весь разговор Гамлета с матерью свидетельствует о его созревшей решимости.
Он знает, что вступил на путь жестокостей. Это началось с того момента,
когда Гамлет отверг Офелию. Он не намерен щадить никого. Отправляясь
беседовать с матерью, Гамлет знает, что это будет своего рода поединком, и
готовит для него "слова-кинжалы" (III, 2). Его речи, обращенные к матери,
звучат как обвинение. Он не щадит ее настолько, что призрак отца, следящий
за ним, появляется и напоминает Гамлету: его дело бороться не с матерью, а
направить свой гнев против короля-убийцы.
 Гамлету приписывали мягкотелость, неспособность причинить боль и
страдание другим людям. Может быть, он и был когда-нибудь таким, но муки,
через которые он прошел, ожесточили его, и он познал суровый закон борьбы.
"Из жалости я должен быть жесток" (III, 4), - говорит Гамлет матери, и его
слова выражают сознание того, что, борясь за справедливость, ему придется
прибегать к силе. Еще явственнее обнаруживается готовность Гамлета к борьбе,
когда он, сообщая матери о предстоящем своем отъезде в Англию, говорит, что
это подкоп, который ведут под него. Он понимает, что его хотят завлечь в
ловушку. Но Гамлет намерен противопоставить хитрости противника свою
хитрость:

 "В том и забава, чтобы землекопа
 Взорвать его же миной: плохо будет,
 Коль я не вроюсь глубже их аршином,
 Чтоб их пустить к луне; есть прелесть в том,
 Когда две хитрости столкнутся лбом!" (III, 4).

 Вслушаемся в интонацию этой речи. Она говорит о том, что перед нами
новый Гамлет, - Гамлет, ввязавшийся в борьбу и занятый уже не вопросом, надо
ли ему бороться, а быстро соображающий, как отвечать удары противника.
 Если мы теперь сопоставим это с тем Гамлетом, который предстал перед
нами в начале III акта, то станет очевидно, что в нем произошла перемена.
Теперь перед нами Гамлет-борец. Но промахнувшись и убив вместо короля
Полония, Гамлет дал своему противнику возможность оправдать в глазах двора и
народа меры, направленные против принца. Теперь, когда Гамлета приводят к
королю, между ними стоит стража Готовая защитить Клавдия. Понимая свое
бессилие сделать что-нибудь в таких условиях. Гамлет тем не менее достаточно
открыто угрожает королю. Прикидываясь безумным, он пускается в рассуждение о
том, что люди откармливают себя для червей. Когда король перебивает его
рассуждения вопросом, что он хочет этим сказать, Гамлет отвечает: "Я хочу
вам только показать, как король может совершить путешествие по кишкам
нищего" (IV, 3). Сейчас Гамлет может сражаться только словами, и он это
делает. Король спрашивает его, где Полоний, и Гамлет вызывающе говорит ему:
"На небесах: пошлите туда посмотреть: если наш посланный его там не найдет,
тогда поищите его в другом месте сами" (IV, 3). В другом месте - то есть в
аду. Это открытое объявление войны.