Велимир Хлебников (1)

 1. ЗАКЛЯТИЕ СМЕХОМ

 Op. 2

 О, рассмейтесь, смехачи!
 О, засмейтесь, смехачи!
 Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
 О, засмейтесь усмеяльно!
 О рассмешищ надсмеяльных - смех усмейных
 смехачей!
 О иссмейся рассмеяльно смех надсмейных смеячей!
 Смейево, Смейево,
 Усмей, осмей, смешики, смешики,
 Смеюнчики, смеюнчики.
 О, рассмейтесь смехачи
 О, засмейтесь, смехачи!

 <1908-1909>

 2

 Ор. Ќ 13.

 Бобэ_о_би пелись губы
 Вээ_о_ми пелись взоры
 Пиээо пелись брови
 Лиэээй пелся облик
 Гзи-гзи-гзэо пелась цепь
 Так на холсте каких-то соответствий
 Вне протяжения жило Лицо.

 <1908-1909>

 3. ЗВЕРИНЕЦ

 Ор. 1.
 (Пев. В. И<ванову>)

 О Сад, Сад!
 Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и
останавливающему кровопролитную схватку.
 Где немцы ходят пить пиво.
 А красотки продавать тело.
 Где орлы сидят подобны вечности, оконченной сегодняшним еще лишенным
вечера днем.
 Где верблюд знает разгадку Буддизма и затаил ужимку Китая.
 Где олень лишь испуг цветущий широким камнем.
 Где наряды людей баскущие.
 А немцы цветут здоровьем.
 Где черный взор лебедя, который весь подобен зиме, а клюв - осенней
рощице - немного осторожен для него самого.
 Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой с
Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя
сеть от облаков и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы.
 Где обезьяны разнообразно сердятся и выказывают концы туловища.
 Где слоны кривляясь, как кривляются во время землетрясения горы, просят
у ребенка поесть влагая древний смысл в правду: есть хоууа! поесть бы! и
приседают точно просят милостыню.
 Где медведи проворно влезают вверх и смотрят вниз ожидая приказания
сторожа.
 Где нетопыри висят подобно сердцу современного русского.
 Где грудь сокола напоминает перистые тучи перед грозой.
 Где низкая птица влачит за собой закат, со всеми углями его пожара.
 Где в лице тигра обрамленном белой бородой и с глазами пожилого
мусульманина мы чтим первого магометанина и читаем сущность Ислама.
 Где мы начинаем думать, что веры - затихающие струи волн, разбег
которых - виды.
 И что на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть
Бога.
 Где звери, устав рыкать, встают и смотрят на небо.
 Где живо напоминает мучения грешников, тюлень с неустанным воплем
носящийся по клетке.
 Где смешные рыбокрылы заботятся друг о друге с трогательностью
старосветских помещиков Гоголя.
 Сад, Сад, где взгляд зверя больше значит чем груды прочтенных книг.
 Сад.
 Где орел жалуется на что-то, как усталый жаловаться ребенок.
 Где лайка растрачивает сибирский пыл, исполняя старинный обряд родовой
вражды при виде моющейся кошки.
 Где козлы умоляют, продевая сквозь решетку раздвоенное копыто, и машут
им, придавая глазам самодовольное или веселое выражение, получив требуемое.
 Где полдневный пушечный выстрел заставляет орлов смотреть на небо,
ожидая грозы.
 Где орлы падают с высоких насестов как кумиры во время землетрясения с
храмов и крыш зданий.
 Где косматый, как девушка, орел смотрит на небо потом на лапу.
 Где видим дерево-зверя в лице неподвижно стоящего оленя.
 Где орел сидит, повернувшись к людям шеей и смотря в стену, держа
крылья странно распущенными. Не кажется ли ему что он парит высоко под
горами? Или он молится?
 Где лось целует через изгородь плоскорогого буйвола.
 Где черный тюлень скачет по полу, опираясь на длинные ласты с
движениями человека, завязанного в мешок и подобный чугунному памятнику
вдруг нашедшему в себе приступы неудержимого веселья.
 Где косматовласый "Иванов" вскакивает и бьет лапой в железо, когда
сторож называет его "товарищ".
 Где олени стучат через решетку рогами.
 Где утки одной породы подымают единодушный крик после короткого дождя,
точно служа благодарственный молебен утиному -- имеет ли оно ноги и клюв -
божеству.
 Где пепельно серебряные цесарки имеют вид казанских сирот
 Где в малайском медведе я отказываюсь узнать сосеверянина и открываю
спрятавшегося монгола.
 Где волки выражают готовность и преданность.
 Где войдя в душную обитель попугаев я осыпаем единодушным приветствием
"дюрьрак!"
 Где толстый блестящий морж машет, как усталая красавица, скользкой
черной веерообразной ногой и после прыгает в воду, а когда он вскатывается
снова на помост, на его жирном грузном теле показывается с колючей щетиной и
гладким лбом голова Ницше.
 Где челюсть у белой черноглазой возвышенной ламы и у плоскорогого
буйвола движется ровно направо и налево как жизнь страны с народным
представительством и ответственным перед ним правительством - желанный рай
столь многих!
 Где носорог носит в бело-красных глазах неугасимую ярость низверженного
царя и один из всех зверей не скрывает своего презрения к людям, как к
восстанию рабов. И в нем затаен Иоанн Грозный.
 Где чайки с длинным клювом и холодным голубым, точно окруженным очками
глазом, имеют вид международных дельцов, чему мы находим подтверждение в
искусстве, с которым они похищают брошенную тюленям еду.
 Где вспоминая, что русские величали своих искусных полководцев именем
сокола и вспоминая, что глаз казака и этой птицы один и тот же, мы начинаем
знать кто были учителя русских в военном деле.
 Где слоны забыли свои трубные крики и издают крик, точно жалуются на
расстройство. Может быть, видя нас слишком ничтожными, они начинают находить
признаком хорошего вкуса издавать ничтожные звуки? Не знаю.
 Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в
часослов слово Полку Игорови.

 Лето 1909

 4. ЖУРАВЛЬ

 Ор. 3
 (В. Каменскому)

 На площади в влагу входящего угла,
 Где златом сияющая игла
 Покрыла кладбище царей
 Там мальчик в ужасе шептал: ей-ей!
 Смотри закачались в хмеле трубы - те!
 Бледнели в ужасе заики губы
 И взор прикован к высоте.
 Что? мальчик бредит наяву?
 Я мальчика зову.
 Но он молчит и вдруг бежит: - какие страшные
 скачки!
 Я медленно достаю очки.
 И точно: трубы подымали свои шеи
 Как на стене тень пальцев ворожеи.
 Так делаются подвижными дотоле неподвижные
 на болоте выпи
 Когда опасность миновала.
 Среди камышей и озерной кипи
 Птица-растение главою закивала.
 Но что же? скачет вдоль реки в каком-то вихре
 Железный, кисти руки подобный крюк.
 Стоя над волнами, когда они стихли,
 Он походил на подарок на память костяку рук!
 Часть к части, он стремится к вещам с неведомой еще
 силой
 Так узник на свидание стремится навстречу милой!
 Железные и хитроумные чертоги, в каком-то
 яростном пожаре,
 Как пламень возникающий из жара,
 На место становясь, давали чуду ноги.
 Трубы, стоявшие века,
 Летят,
 Движеньям подражая червяка игривей в шалости
 котят.
 Тогда части поездов с надписью "для некурящих"
 и "для служилых"
 Остов одели в сплетенные друг с другом жилы
 Железные пути срываются с дорог
 Движением созревших осенью стручков.
 И вот и вот плывет по волнам, как порог
 Как Неясыть иль грозный Детинец от берегов
 отпавшийся Тучков!
 О Род Людской! Ты был как мякоть
 В которой созрели иные семена!
 Чертя подошвой грозной слякоть
 Плывут восстанием на тя, иные племена!
 Из желез
 И меди над городом восстал, грозя, костяк
 Перед которым человечество и все иное лишь пустяк,
 Не более одной желёз.
 Прямо летящие, в изгибе ль,
 Трубы возвещают человечеству погибель.
 Трубы незримых духов се! поют:
 Змее с смертельным поцелуем была людская грудь
 уют.
 Злей не был и кощей
 Чем будет, может быть, восстание вещей.
 Зачем же вещи мы балуем?
 Вспенив поверхность вод
 Плывет наперекорь волне железно стройный плот.
 Сзади его раскрылась бездна черна,
 Разверсся в осень плод
 И обнажились, выпав, зерна.
 Угловая башня, не оставив глашатая полдня -
 длинную пушку,
 Птицы образует душку.
 На ней в белой рубашке дитя
 Сидит безумнее, летя. И прижимает к груди подушку.
 Крюк лазает по остову
 С проворством какаду.
 И вот рабочий, над Лосьим островом,
 Кричит безумный "упаду".
 Жукообразные повозки,
 Которых замысел по волнам молний сил гребет,
 В красные и желтые раскрашенные полоски,
 Птице дают становой хребет.
 На крыше небоскребов
 Колыхались травы устремленных рук.
 Некоторые из них были отягощением чудовища зоба
 В дожде летящих в небе дуг.
 Летят как листья в непогоду
 Трубы сохраняя дым и числа года.
 Мост который гиератическим стихом
 Висел над шумным городом,
 Обяв простор в свои кова,
 Замкнув два влаги рукава,
 Вот медленно трогается в путь
 С медленной походкой вельможи, которого обшита
 золотом грудь,
 Подражая движению льдины,
 И им образована птицы грудина.
 И им точно правит какой-то кочегар,
 И может быть то был спасшийся из воды в рубахе
 красной и лаптях волгарь,
 С облипшими ко лбу волосами
 И с богомольными вдоль щек из глаз росами.
 И образует птицы кисть
 Крюк, остаток от того времени, когда четверолапым
 зверем только ведал жисть.
 И вдруг бешеный ход дал крюку возница,
 Точно когда кочегар геростратическим желанием
 вызвать крушенье поезда соблазнится.
 Много - сколько мелких глаз в глазе стрекозы -
 оконные
 Дома образуют род ужасной селезенки.
 Зеленно грязный цвет ее исконный.
 И где-то внутри их просыпаясь дитя оттирает глазенки.
 Мотри! Мотри! дитя,
 Глаза, протри!
 У чудовища ног есть волос буйнее меха козы.
 Чугунные решетки - листья в месяц осени,
 Покидая место, чудовища меху дают ось они.
 Железные пути, в диком росте,
 Чудовища ногам дают легкие трубчатообразные кости.
 Сплетаясь змеями в крутой плетень,
 И длинную на город роняют тень.
 Полеты труб были так беспощадно явки
 Покрытые точками точно пиявки,
 Как новобранцы к месту явки
 Летели труб изогнутых пиявки,
 Так шея созидалась из многочисленных труб.
 И вот в союз с вещами летит поспешно труп.
 Строгие и сумрачные девы
 Летят, влача одежды, длинные как ветра сил напевы.
 Какая-то птица шагая по небу ногами могильного
 холма
 С восьмиконечными крестами
 Раскрыла далекий клюв
 И половинками его замкнула свет
 И в свете том яснеют толпы мертвецов
 В союз спешащие вступить с вещами.

 <Восстание вещей>

 Могучий созидался остов.
 Вещи выполняли какой-то давнишний замысел,
 Следуя старинным предначертаниям.
 Они торопились, как заговорщики,
 Возвести на престол: кто изнемог в скитаниях,
 Кто обещал:
 "Я лалы городов вам дам и сел,
 Лишь выполните, что я вам возвещал".
 К нему слетались мертвецы из кладбищ
 И плотью одевали остов железный.
 Ванюша Цветочкин, то Незабудкин бишь
 Старушка уверяла: "он летит болезный".
 Изменники живых,
 Трупы злорадно улыбались,
 И их ряды, как ряды строевых,
 Над площадью желчно колебались.
 Полувеликан, полужуравель
 Он людом грозно правил,
 Он распростер свое крыло, как буря волокна
 Путь в глотку зверя предуказан был человечку,
 Как воздушинке путь в печку.
 Над готовым погибнуть полем.
 Узники бились головами в окна,
 Моля у нового бога воли.
 Свершился переворот. Жизнь уступила власть
 Союзу трупа и вещи.
 О человек! Какой коварный дух
 Тебе шептал убийца и советчик сразу,
 Дух жизни в вещи влей!
 Ты расплескал безумно разум.
 И вот ты снова данник журавлей.
 Беды обступали тебя снова темным лесом,
 Когда журавль подражал в занятиях повесам,
 Дома в стиле ренессанс и рококо,
 Только ягель покрывший болото.
 Он пляшет в небо высоко.
 В пляске пьяного сколота.
 Кто не умирал от смеха, видя,
 Какие выкидывает в пляске журавель коленца.
 Но здесь смех приобретал оттенок безумия,
 Когда видели исчезающим в клюве младенца.
 Матери выводили
 Черноволосых и белокурых ребят
 И, умирая, во взоре ждали.
 О дне от счастия лицо и концы уст зыбят.
 Другие, упав на руки, рыдали
 Старосты отбирали по жеребьевке детей -
 Так важно рассудили старшины
 И, набросав их, как золотистые плоды в глубь сетей,
 К журавлю подымали в вышины.
 Сквозь сетки ячейки
 Опускалась головка, колыхая шелком волос.
 Журавль, к людским пристрастись обедням,
 Младенцем закусывал последним.
 Учителя и пророки
 Учили молиться, о необоримом говоря роке.
 И крыльями протяжно хлопал
 И порой людишек скучно лопал.
 Он хохот клик вложил
 В победное "давлю".
 И, напрягая дуги, жил,
 Люди молились журавлю.
 Журавль пляшет звончее и гольче еще
 Он людские крылом разметает полчища,
 Он клюв одел остатками людского мяса.
 Он скачет и пляшет в припадке дикого пляса.
 Так пляшет дикарь под телом побежденного врага.
 О, эта в небо закинутая в веселии нога.
 Но однажды он поднялся и улетел в даль.
 Больше его не видали.

 1909